      
С.И. Сычугов
С.И. Сычугов
Записки
Бурсака
Редакция, предисловие и примечания С.Л. Штрайха
‘’ACADEMIA’’
1933
ПРЕДИСЛОВИЕ
Автобиографические очерки доктора С. И. Сычугова представляют большой общественно-исторический интерес. Наиболее полно и обстоятельно изображена в них духовная школа эпохи самой мрачной русской правительственной реакции - последних лет царствования Николая I.
В обширной литературе о русской духовной школе: среди рассказов о подмосковной бурсе 30—40-х годов Н. П. Гилярова - Платонова и провинциальной бурсе той же поры Д. И, Ростиславова, рассказов приглаженных и благонамеренных, как их чиновные авторы; очерков бурсы 50-х годов Н. Г. Помяловского, описавшего воспитание духовенства в Петербурге, где семинарская дикость смягчалась столичной обстановкой; воспоминаний о провинциальной бурсе 60—70-х годов И. Н. Потапенко, писавшего под влиянием своего прославленного предшественника и стремившегося переще-голять его внешней эффектностью изложения; вплоть до художественного и не менее эффектного описания столичной семинарской жизни 900-х гг. Л. М. Добронравова, - очерки С. И. Сычугова выделяются своеобразием и яркостью изображения вятской бурсы, от которой, по выражению автора, было «до бога высоко, до царя далеко».
Всю жизнь избегавший внешних эффектов, игнорировавший «литературную обработку настоящего бу-магомарания», хотя и у него встречаются художественные описания природы и переживаний юного бурсака, Сычугов дал безыскусственный, глубоко захватывающий рассказ о быте и нравах захолустья, где рядовое духовенство «во всю русскую ширь разнуздало свои зверские инстинкты и свирепствовало сколько душенька хотела», где Салтыков-Щедрин нашел материал для «Губернских очерков». Наблюдения Сычугова, среда, его вскормившая, исторические; достаточно отметить, что один из самых видных героев «Губернских очерков», Порфирий Петрович - ближайший родственник нашего автора.
Сычугов достаточно выразительно характеризует свои очерки в письмах к другу, существенные извлечения из которых сгруппированы во вступительной главе настоящего издания. Здесь подчеркну, что воспоминания писались Сычуговым по дневнику, и достоверность их несомненна, несмотря на многие оговорки его.
«Грязное и вонючее болото», в котором крепостническое государство выращивало для себя будущих чиновников церковного и полицейского ведомств, давало, однако, по закону противоположности и совершенно неожиданные для его организаторов плоды. Через бурсу прошли и Чернышевский, и Добролюбов, и десятки других деятелей революционного движения. Приобретает поэтому особый интерес и тот отдел записок Сычугова, где он описывает процесс зарождения в «бурсаке» критической мысли, пробуждения в нем общественного протеста, превращения его в разночинца-радикала, будущего участника студенческих волнений и революционных кружков.
Это был характерный для 60—70-х годов процесс: его пережили многие представители разночинной интеллигенции.
Сычугов проделал этот путь под непосредственным руководством двух друзей: Добролюбова—М. И. Шемановского и А. А. Красовского, но не проделал его до конца. Из него не выработался революционер. Его критическая мысль оказалась недостаточно решительной, а протест недостаточно глубок.
Отпрыск поповской семьи, Сычугов оказался неспособным до конца порвать ни со своей кастой, ни с ее идеологией. Отдав дань увлечению Белинским и Герценом, Фейербахом и Бюхнером, он остановился и застрял на умереннейшем либерализме и культурничестве. Резкий обличитель пороков духовенства, он остался человеком религиозным; бессребреник и аскет по образу жизни, демократ по своим симпатиям к крестьянским трудящимся массам, он политически не пошел дальше программы «Русских ведо-мостей». Но его культурничество, лишенное сколько-нибудь серьезного общественного значения, было продиктовано искренним стремлением послужить трудящимся массам крестьянства, сопровождалось - не на словах, а на деле - готовностью пожертвовать ради этого своими личными жизненными удобствами и потому было лишено того отвратительного лицемерия, которое характеризует культурничество либеральных земцев и «поумневших» радикалов 80—90-х годов.
Этот оттенок культурничества Сычугова придает особый интерес и последним годам жизни автора «Записок», его деятельности в качестве «вольного крестьянского врача». Это было своеобразное явление в 90-х годах, и было бы жаль, если бы письма Сычугова этого периода - со всей своей политической наивностью, недодуманностью и умственной путаницей - бесследно пропали для историка предреволюционной России.
Вступив после бурсы в Московский университет, Сычугов вынужден был уйти из него в связи со студенческими волнениями 1861 года, пробыл несколько лет в артели волжских грузчиков, вернулся в университет и окончил его в 1868 г. Прослужив два-три года по военно-врачебному ведомству, он перешел на работу сначала в Вятское, затем во Владимирское земство. Здесь развил энергичную общественную деятельность, участвовал в разных врачебных съездах, выступал с докладами об организации медицинской помощи в деревне, печатал статьи по этим вопросам в специальных изданиях, избирался в почетные мировые судьи, был на виду тогдашней общественности. «Многое я у него перечитал, а главное многое воспринял из практически идейной жизни и служения родине, - рассказывает один священник- народник, - народ его любил, уважал и слушал».
Земская деятельность не удовлетворяла Сычугова. Он хотел непосредственно служить крестьянской массе и в 1889 году переехал в родную деревню, где занялся вольной врачебной практикой. За год до того умерла жена Сычугова, их дети погибли от эпидемии значительно раньше. Поселившись в деревне, Сычугов ограничил личные потребности самым необходимым в материальном отношении (есть мало и просто он приучился еще со времени бурсы), свой домашний обиход уравнял с обстановкой средней крестьянской семьи. Только тщательно подобранная научная библиотека да книги для чтения на европейских языках, которых Сычугов знал несколько, свидетельствовали, что в селе Верховино, в далекой вятской глуши, живет человек, не только получивший формальное высшее образование, но обладавший высокими умственными запросами. Племянник Сычугова сообщал после его смерти, что в бумагах С. И. он нашел записки и собственные заметки дяди из разных областей знания: по истории, философии, религиозным вопросам, литературе, психологии, естествоведению, статистике и политике.
Материальные лишения молодых лет, тяжелая работа грузчиком, самоотверженная работа в деревне и чрезмерный аскетизм подорвали физические силы С. И. Сычугова. Обладавший от природы атлетическим здоровьем, он в результате перенесенных невзгод оказался к пятидесяти годам совершенным инвалидом.
Но и тогда Сычугов не захотел бросить работу среди крестьян; долго, вопреки настояниям друзей, отказывался он от пенсии из вспомогательной медицинской кассы, куда сделал крупный вклад перед удалением в деревню. «Спасибо за совет не утомляться, - писал С. И. своему университетскому товарищу, - этот совет дышит дружеским участием и искренним желанием мне добра. Да исполнить - то этот совет я не могу. Ну, как отказать больному, прибывшему издалека и иногда еще на наемной кляче. А, ведь, ко мне почти ежедневно являются больные за 40, 50, 80 и более верст. Всякая усталость пройдет, когда только посмотришь на лицо страдальца да послушаешь его рассказы о нужде. Будь что будет; буду работать, пока есть силы». «Ну зачем я стану жить, - пишет он в другой раз, - если прекращу или ограничу свою, смею думать, небесплодную деятельность; ведь, в ней одной заключается смысл, цель и радость моей жизни».
«Близко знавшие Сычугова, - говорит его биограф Ф. Ф. Нелидов, - удивлялись его никогда не упадавшей энергии. Достаточно было видеть только раз этого человека небольшого роста, с типичным русским лицом, с чрезвычайно простым, но умным и добрым выражением, одетого всегда в русскую поддевку, - человека уже пожилого, с надорванными болезнью и работой силами, но живого, энергичного, чтобы почувствовать к нему тотчас глубокую симпатию». Другой биограф, д-р Н. А. Каргополов, пишет о «необыкновенной обаятельности» Сычугова и безграничной его доброте.
Воспоминания С. И. Сычугова печатаются здесь полностью, с подлинной рукописи. Все сокращения цензурного свойства, сделанные редакцией «Голоса минувшего», где они впервые опубликованы (1916, №№ 1, 2, 3, 5 - 6, 7 – 8), восстановлены.
Крупные вставки приводятся в тексте между звездочками, отдельные фразы и слова не отмечаются. Впервые появляются в печати автобиографические письма Сычугова (главы вводная и четвертая); публикуются они в извлечениях, представляющих общественно-историческую и бытовую ценность. Сохранена орфография автора: стычьки, листочьки, и т. п.; даты, где их нет в подлинниках, восстановлены по содержанию.
Все редакторские пояснения, по возможности краткие, вынесены под текст, некоторые вставлены в текст – в прямых скобках; в таких же скобках – слова и фразы, заменяющие некоторые неудобные для печати выражения Сычуговыа. Портрет С. И. Сычугова воспроизведен с фотографии, любезно присланной А. С. Богдановым из Владимира.
С.Штрайх.
|
