9. Итоги
Что же вынес я из бурсы?
* Природа, произведя меня на свет, кажется, не скупо наделила меня своими дарами. Первое мое детство протекало при самых благоприятных условиях. Воспитателем моим был великий педагог для своего времени и высоко - нравственный к тому же человек - мой незабвенный дед. Прекрасные семена бросил на недурную почву, и от этого взаимодействия выросло молодое растение, которое, если б культура его продолжалась правильно, сделалось бы с годами прямым, здоровым деревом. Но этого не случилось; ветры, а иногда и бури мешали правильному росту, самая почва, благодаря дурной обработке, утратила хорошие питательные соки, и в результате таких дурных условий растение сделалось кривым, корявым, худосочным. Много усилий после потребовалось, чтоб несколько выправить растение и придать ему благообразный вид. Невольно сорвалось с пера это истрепанное сравнение растущего человека с молодым растением; таково уж теперь мое настроение.
Невыразимо тяжело становится при воспоминании о том, как исковеркала меня бурса. Право же *, до 8 лет я был очень недурным мальчиком: до бурсы я был правдив, доверчив, добр, ласков, был готов оказывать всевозможные в моем положении услуги другим, светло и радостно смотрел я на мир божий. И какую страшную метаморфозу произвела во мне бурса! В ней я стал скрытным, хитрым, мальчиком себе на уме, лживым, лицемерным, низкопоклонным, с камнем за пазухой, злым, мстительным и т. д. Если б только впоследствии не совершилось со мною почти полное перерождение или возрождение, то в пору возмужалости из меня мог выйти человек, отрицающий все святое и возвышенное в человечестве, Эгоист самого низкого разбора, словом артист, для которого и каторги мало.
Итак несомненно, что в нравственном отношении бурса искалечила меня. В умственном отношении она дала мне очень немного, почти что ничего. Если я и развился несколько за четыре года пребывания в бурсе, то развитием этим я обязан не ей, а себе; я развивался скорее ей наперекор. Защитники зубристики, которые не перевелись еще и теперь, говорят, что она развивает память. Быть может, это и справедливо отчасти; но,во-1-х, у меня память была без того хороша, а, во-2-х, зубристика, как она практиковалась у нас, положительно отупляла и угнетала другие способности духа.
Я прекрасно помню, что во время подготовки моей к университету предметы, преподававшиеся в училище, а потом некоторые и в семинарии оказались для меня совершенно новыми, как будто никогда не изучавшимися, неслыханными мною. Только древние языки я изучил настолько хорошо, что при переходе в семинарию знал их не хуже учителей. Изучение их было хорошей гимнастикой для моего ума. Дело в том, что учебники этих языков были безобразны; учителя никаких объяснений не делали, и потому мне волей-неволей приходилось при переводах строить разные комбинации и даже придумывать правила, а такая работа, обязывающая доходить до всего своим умом, развивала мой мозг. И здесь опять-таки бурса неповинна в моем развитии; если она и влияла на него, то только отрицательно.
Ты в праве спросить: ужели 4 года я потерял зря, ужели ничего уж я не вынес из бурсы? Отвечаю: кое-что и вынес. Я, вероятно, проклинал бы бурсу со всеми ее педагогами и порядками, если бы через несколько лет не последовало мое возрождение. Оно дало мне возможность трезвее, объективнее, а потому и беспристрастнее отнестись к бурсе.
Да и в нашем темном царстве было хоть немного светлых лучей, несколько скрашивавших мрачную картину. Как на особенно интенсивные лучи я укажу: на развитие в бурсаках воловьего терпения, настойчивости в труде и железной энергии в достижении намеченных целей. Далеко не у всех вырабатывались и не все перечисленные качества; но терпение встречалось у большинства. Немало способных бурсаков измельчало, опошлилось и даже погибло нравственно прежде, чем они успели приобрести настойчивость и энергию характера, но те, которым удалось это, найдут и светлый луч в нашем бурсацком царстве.
Я далек от идеализации бурсы, но во всю свою жизнь я говорил ей спасибо за то, что в ней именно я выработал указанные свойства моего характера. Сознательно или бессознательно было это влияние бурсы - это другой вопрос, которого я не касаюсь теперь. Оставляя пока в стороне участие этих свойств в моем возрождении, я скажу только, что они в значительной мере помогли мне поступить в университет. Я решил поступить в него, уже пробыв год в богословии, значит мне предстояло в один только год пройти весь гимназический курс, не упуская притом из виду и семинарские предметы, изучение которых также не мало поглощало времени. А ведь мне пришлось проходить буквально все гимназические предметы.
Стыдно сознаться, а правда обязывает сказать, что я за год до поступления в университет плохо знал четыре первые арифметические действия. Все, чему учили в бурсе, да частию и в семинарии, благодаря бестолковому преподаванию и одуряющей зубристике, было вконец забыто. Однако настойчивость и энергия преодолели все встретившиеся препятствия. В общей сложности я работал 15—17 час. в сутки, считая тут и время, тратившееся на изучение разных богословий, и через год сдал очень недурно в университете экзамен.
А экзамен был тогда чересчур строгий; по каждому предмету под председательством профессора экзаменовали два учителя гимназии и пробирали нас нещадно, что видно из того, что из 185 абитуриентов было принято только 37. У меня, получившего лучшие баллы без всяких переэкзаменовок, вышла, впрочем, небольшая заминка, которую помогла распутать та же бурса.
Новым языкам я обучался самоучкой и знал их недурно, но произношение мое сильно хромало. Из диктанта добряка Фелькеля13, которого, вероятно, и ты помнишь, я понял только und и gut. Фелькель заметил, что я не пишу диктанта, и, по окончании его, тотчас спросил меня, почему я не писал. Я объяснил, что немецкий язык я хорошо знаю, но только, не слыхавши никогда немецкой речи, не понимаю произношения. Фелькель предложил мне из своей хрестоматии перевести несколько мест, что я и исполнил настолько хорошо, что получил высший балл и даже похвалу.
У горячего лектора француза вышло не так. Я из диктанта не разобрал буквально ни одного слова и, несмотря на мои логичные объяснения, получил дубину. Крепко призадумался я и почти опрометью выбежал из аудитории. Должно быть, горе ясно было написано на моем лице, ибо встретивший меня субинспектор с участием спросил: „что с вами?" Выслушав мое объяснение и узнав из него, что я из семинарии, он сообщил, что, по правилам, я могу экзаменоваться вместо французского из греческого языка у проф. Меншикова14, который-де никогда не ставит худого балла, и даже проводил меня в малую словесную аудиторию. Тут я нашел 5 - 6 абитуриентов, окружавших стол Меншикова, и немедленно подошел к нему. Оказалось, что я один только владел кое-какими знаниями; остальные же явились в расчете на доброту.
Мои знания оказались настолько солидными, что Меншиков уговорил меня поступить вместо медицинского на словесный факультет. Около месяца был филологом, а потом перешел опять на медицинский факультет.
* Должно быть, действительно я хорошо знал греческий язык, если знаниями, приобретенными в училище, я удивил специалиста тем, что, помимо правильного разбора, я мог свободно переводить хрестоматию, правда очень легкую, почти без помощи словаря. А ведь я за 6 лет семинарского учения, кажется, и книги греческой не брал в руки. И теперь я еще жалею, что бросил древние языки; если б я хотя изредка штудировал их, то теперь - в одиночестве - наслаждался бы чтением в подлиннике Гомера, Софокла, Тацита, Виргилия и др. классиков.
Прощай же, бурса! Добром поминать тебя очень не за что, но зато и лихом поминать тебя я не стану. Говорят: все понять, значит — все простить. Я давно понял все твои слабые стороны и чистосердечно прощаю тебя *.
Итак я семинарист. Помимо всего прочего я радуюсь этому, потому что розга больше не будет гулять по моему телу. В случае неудачного ученья я, как ритор, могу рассчитывать уже не на дьячковское, а даже на дьяконовское место. Это новая причина моей радости. Вообще, явившись в семинарию, я, несмотря на свои 12 лет, почувствовал, что я уже не мальчишка, которому чуть не всякий взрослый, причастный к бурсе, мог задать порку, а что тоже взрослый, хотя и не совсем.
|
