ИТАЛИЯ
ДЖУЗЕППЕ ДЖОАКИНО БЕЛЛИ (1791 — 1863)
● ДОБРЫЕ СОЛДАТЫ
Едва какой-то из царей найдет,
Что повод есть для новой свистопляски,
Как он кричит, закатывая глазки:
«Мой враг — твой враг, о верный мне народ!»
И чтобы царских избежать щедрот —
Решетки, а не то и большей ласки,
Его народ, как будто писем связки,
До Франции, до Англии дойдет.
А после драки из чужого края
Овечки возвращаются в загон,
Кто за башку держась, а кто хромая.
Захочет двор — и лезешь на рожон,
Как будто смерть, такая-рассякая,
Не подождет до будущих времен.
УМБЕРТО САБА (1883 — 1957)
● МОЕ ДОСТОЯНИЕ
Причалив после яростного шторма
к приветливому дружескому дому,
я подхожу, теперь уже свободный,
к раскрытому окну и наблюдаю,
как в облаках белеет рог луны.
114
Передо мной Палаццо Питти. Лезут
мне в голову бесплодные вопросы:
зачем живу? и что теперь мне делать,
когда я стар, а в мире обновленье,
когда в руинах прошлых дней стремленья,
а сам я на поверку оказался
слабее ужасающих событий?
Я верил в смерть — что все она развяжет,
теперь и в смерть не слишком верю я.
Был у меня огромный мир и в мире —
места, где я спасался. В них я видел
так много света, что и сам порою
вдруг становился светом. Друг мой юный,
любимейший из всех моих друзей,
почти мой сын! Ведь я не знаю даже,
где ты теперь. И жив ли ты? Как часто
я думаю, что ты в плену могилы,
что ты в руках фашистов! И тогда я
стыжусь себя. Зачем мне эта пища
и этот кров, поистине любимый?
Все отнял у меня фашист неумолимый
и гитлеровец-враг.
Был у меня очаг, семья, подруга —
любимая приветливая Лина.
Она жива еще и неповинна
в том, что желает отдыха, хотя ей
как будто рано думать о покое.
И как мне страшно видеть, что она
скитается по чуждым семьям, кормит
сухими щепками чужие очаги!
От угрызений совести, от горя
я содрогаюсь в скорби нестерпимой...
Все отнял у меня фашист неумолимый
и гитлеровец-враг.
Имел я дочь. Теперь она большая.
Я дал ей сердца лучшую частицу,
но и ее, любовь мою, царицу,
похитили несчастья у меня.
115
Теперь она во мне одном находит
причину всех своих грехов, не смотрит
в глаза мои и ходит нелюдимой...
Все отнял у меня фашист неумолимый
и гитлеровец-враг.
Я жил в прекрасном городе, который
лежит у моря, возле гор скалистых.
То был мой город, ибо я родился
в его стенах. Мой больше всех других!
Еще когда-то, будучи мальчишкой,
я чтил его, а сделавшись поэтом,
его в стихах с Италией венчал.
А жить-то нужно. Вот я и избрал
зло наименьшее, и стал я антикваром
по части книг, несчастный и гонимый...
Все отнял у меня фашист неумолимый
и гитлеровец-враг,
И кладбище имел я, на котором
спит мать моя с своими стариками.
О, сколько раз, преодолев сомненья,
искал я там себе успокоенья!
Но дни изгнания, лишенья и утрат
закрыли путь к земле моей родимой...
Все отнял у меня фашист неумолимый
и гитлеровец-враг.
Все! Даже и могилу.
ДЖУЗЕППЕ УНГАРЕТТИ (1888 — 1970)
● БЕССОННАЯ НОЧЬ
Ночь напролет
брошенный рядом
с убитым
товарищем
чей перекошенный рот
обращенный к луне
116
и руки
вразлет
проникли
в мое безмолвие
я писал
письма
полные любви
И никто не поймет
как в ту ночь
я держался за жизнь
ЭУДЖЕНИО МОНТАЛЕ (р. 1896)
● СОН УЗНИКА
Рассветы здесь от ночей почти что неотличимы.
Зигзаги стай над вышками часовых —
в дни борьбы мои единственные крылья,
пронизывающий сквозняк,
в глазке — глаз начальника охраны,
треск раскалываемых орехов, урчанье
масла в ямах, вертелов вращенье —
явь или виденье, но солома — злато,
цвета винного фонарь — очаг,
если верю, уснув, что вновь я у ног твоих.
Чистка длится извечно, и ей объясненья нет.
Говорят, кто отрекается и подписывает,
может спастись от этого убоя гусей,
говорят, кто хнычет и признается
и оговаривает других, заполучает половник,
вместо того, чтобы угодить в паштет,
предназначенный злым богам.
Соображающий туго, израненный
колючим ложем, я слился воедино
с полетом моли, превращающей в порошок
ботинок на полу,
и пестрыми кимоно огней,
до рассвета развешанных на вышках;
117
я услышал доносимый ветром запах
паленой кожи из печей,
я взглянул по сторонам, я вызвал
радуги над горизонтами паутины
и лепестки над прутьями решеток,
я встал, я опять упал на дно,
где минуте столетие равно.
И выстрелы повторяются, и шаги...
Уж очень мучительно
ожиданье. Мой сон о тебе не окончен.
САЛЬВАТОРЕ КВАЗИМОДО (1901 — 1968)
● СОЛДАТЫ ПЛАЧУТ НОЧЬЮ
И креста, и молотка с Голгофы,
и святых воспоминаний детства
мало, чтобы раздавить войну.
Ночью перед самой смертью
сильные солдаты плачут
у подножья слов, давно известных,
выученных в годы мира.
Многими любимые солдаты,
слез безымянные потоки.
ДАНИЛО ДОЛЬЧИ (р. 1924)
* * *
В один прекрасный день
ты можешь все увидеть в новом свете,
постигнув за день больше, чем постиг
с тех пор, как ты живешь на свете,
118
ты только оглядись вокруг
и на себя взгляни со стороны.
День:
для тебя он может быть песчинкой
на летнем берегу или в пустыне,
он может стать твоею Хиросимой,
но это может быть и день,
когда ты заново родишься.
119
ЛЮКСЕМБУРГ
НИКОЛАУС ХЕЙН (1889 — 1969)
● ВЕЧЕР НА МОЗЕЛЕ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ
Звон колокольный с немецкого берега
Тащится валко сквозь плотную тьму,
Будто веревкой тоска многорукая
Руки и ноги связала ему.
Встав на колени, застыли деревни,
Как обрученные в черных чепцах, —
Гаснущий день, истекающий кровью,
Крыши вгоняет в панический страх.
Ночь опустилась и зренью явила,
Что обходительный день укрывал,
И над селеньями лес бесконечный
Крышкою гроба огромного встал.
120
НИДЕРЛАНДЫ
МАРТИНЮС НЕЙХОФ (1894 — 1953)
● У МОГИЛЫ НЕИЗВЕСТНОГО НИДЕРЛАНДСКОГО СОЛДАТА, ПАВШЕГО В МАЙСКИЕ ДНИ 1940 ГОДА
И этот скорбный холм — единственная весть,
что не запятнана отчизны славной шпага;
лишь здесь цветам земли родной привольно цвесть,
лишь здесь дано блистать цветам родного флага.
Найди, моя страна, в геройской жертве благо.
Здесь даже в пенье пчел — осанна, слава, честь,
О безымянная, но горькая отвага,
перед тобой ничто веков прошедших лесть!
В день Троицы Святой — Святого Духа день! —
отмеченный в бою, в тот день, живой и юный,
огнем бессмертия ты снова крещена.
Воздай же сыну долг: свой лучший цвет надень,
раскинь вокруг луга, возвысь над морем дюны,
и пусть над гладью вод горит голубизна.
ГЕРРИТ АХТЕРБЕРГ (1905 — 1962)
● ОСВЕНЦИМ
Об этом ветер говорит сурово,
не ведая, о чем его рассказ.
Нет никого, кто помнил бы о вас,
и ныне я твержу об этом снова.
121
Растаял в воздухе замолкший глас,
о том, что было, — ни строки, ни слова;
из тьмы кромешной не расслышать зова.
Последний отсвет памяти погас.
Вагон отцеплен в дальнем тупике,
на рельсах смерти брошен и забыт.
Ждать — тяжело, надеяться — напрасно.
И надпись, мелом на дверной доске
начертанная четко и бесстрастно,
о пункте назначенья говорит.
122
НОРВЕГИЯ
БЬЕРНСТЬЕРНЕ БЬЕРНСОН (1832 — 1910)
● МЫ ЛЮБИМ ЭТОТ КРАЙ
Отрывок
Да, мы любим край родимый,
Край лесистых круч,
Море, ветер нелюдимый,
Небо в хлопьях туч.
Любим дым родного дома,
И отца, и мать.
Стужи бодрость нам знакома,
Солнца благодать...
Славь, Норвегия, свой жребий,
Ибо в дни тревог
Бог тебя услышал в небе
И тебе помог, —
Чтоб не жертвою кровавой,
Не ценой войны
Отстояли мы и право
И покой страны.
Да, мы любим край родимый,
Край лесистых круч,
Море, ветер нелюдимый,
Небо в хлопьях туч,
И, как бились наши деды —
Гордость наших лир, —
Будем биться до победы,
Но за вечный мир!
123
НУРДАЛЬ ГРИГ (1902 — 1943)
● 17 МАЯ 1940 ГОДА
Над рощами Эйдсволла 1 наше знамя
Не реет, но в этот час
Свобода, одна свобода
Дороже всего для нас.
Над всей страной вздымаются песни,
Победные песни встают,
Со стиснутыми губами,
Под игом — люди поют.
Жизнь и свобода неразделимы —
Нам это пришлось узнать.
Свобода нужна, как воздух,
И можно ли не дышать?
Когда на нас обрушилось рабство,
Казалось, что сгинем мы,
Как в тонущей субмарине,
Среди духоты и тьмы.
Страшней пожаров, руин, бомбежек
Невидимая война —
Березы и землю ядом
Пропитывает она.
Она очаги заражает изменой,
Ползет, террором грозя.
Но мы родились с мечтою,
Которой забыть нельзя!
Мы одолели землю и море,
Трудясь для нашей страны.
И к каждой поросли жизни
Всегда мы были нежны.
Мы в мир и право верили свято
И верим в это сейчас.
А те, кто жаждет убийства,
Пускай презирают нас!
—————
1 Эйдсволл — город, где 17 мая 1814 года была принята норвежская конституция; здесь: символ независимости Норвегии.
124
Мы будем биться, мы завоюем
Святое право дышать —
Норвежцы объединятся
В одном дыханье опять.
Ведь мы оставили там, на юге,
Несчастных братьев своих.
Мы дали слово вернуться,
Из рабства вызволить их.
Мы будем помнить мертвых героев,
Служивших нашей стране, —
Вмерзшего в снег солдата,
Матроса на бурной волне.
Нас так немного — каждый из павших
Друг или брат родной.
Мы мертвых возьмем с собою,
Когда вернемся домой.
НИГЕР ХАГЕРУП (р. 1905)
● НОРВЕЖСКАЯ РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ПЕСНЯ
Снег за окном. Уютный дом.
Родила сына мать.
Счастливой ночью рождества
Должны все дети спать.
Большая елка. Блеск свечей.
Детишек хоровод.
В рождественский счастливый день
Ждет радостей народ,
Забыть нужду, забыть печаль
Велит нам добрый бог.
Танцуй и пой, и ешь с семьей
Рождественский пирог.
125
А «храбрецы», что день за днем
Далекий край бомбят,
Бросая щедро сотни бомб
На головы ребят, —
Решили ради рождества
Устроить «выходной»...
Да будет мир на небесах
И на земле покой.
126
ПОЛЬША
АДАМ МИЦКЕВИЧ (1798 — 1855)
* * *
Сто лет минуло, как тевтон
В крови неверных окунался;
Страной полночной правил он.
Уже прусак в оковы вдался
Или сокрылся и в Литву
Понес изгнанную главу.
Между враждебными брегами
Струился Неман; на одном
Еще над древними стенами
Сияли башни и кругом
Шумели рощи вековые,
Духов пристанища святые.
Символ германца — на другом
Крест веры, в небо возносящий
Свои объятия грозящи,
Казалось, свыше захватить
Хотел всю область Палемона
И племя чуждого закона
К своей подошве привлачить.
С медвежьей кожей на плечах,
В косматой рысьей шапке, с пуком
Каленых стрел и с верным луком
Литовцы, юные, в толпах,
Со стороны одной бродили
И зорко недруга следили.
С другой, покрытый шишаком,
В броне закованный, верхом,
127
На страже немец, за врагами
Недвижно следуя глазами,
Пищаль, с молитвой, заряжал.
Всяк переправу охранял.
Ток Немана гостеприимный,
Свидетель их вражды взаимной,
Стал прахом вечности для них;
Сношений дружных глас утих,
И всяк, переступивший воды,
Лишен был жизни иль свободы.
Лишь хмель литовских берегов,
Немецкой тополью плененный,
Через реку, меж тростников,
Переправлялся, дерзновенный,
Брегов противных достигал
И друга нежно обнимал.
Лишь соловьи дубрав и гор
По старине вражды не знали
И в остров, общий с давних пор,
Друг к другу в гости прилетали.
АДАМ АСНЫК (1838 — 1897)
* * *
Наш мир, пожаром объятый,
Трещит до самой основы,
Вздымается вал девятый,
Его захлестнуть готовый.
За силой сила слепая
Бушуют, в битву вступая.
Из бездны, сквозь дымное пламя,
Выходят жуткие тени.
Они гремят кандалами
И жаждут новых сражений.
Свирепым детищам ада
В бою снисхожденья не надо.
128
Под хриплые вопли и стоны
Трубят архангелы зорю.
Поток людей ослепленный
Подобен бурному морю;
И голод и злоба влекут их
Вперед, кровожадных и лютых.
Куют оружие ныне
Народы, тревожась недаром,
Что лживые рухнут твердыни,
Сожженные грозным пожаром,
И старый порядок неправый
Потонет в пучине кровавой.
Им ясно, что тайная сила,
Скопившись во мраке заране,
Под корень ложь подкосила,
Подняв знамена восстаний,
Чтоб след неволи проклятой
Сровнять железной лопатой.
И ясно, что надо им вместе
Всеобщий клад безымянный
Спасти от бессмысленной мести,
От собственной ярости пьяной,
Спасти для грядущих столетий
Духовные ценности эти.
МАРИЯ КОНОПНИЦКАЯ (1842 — 1910)
|
