ШВЕЙЦАРИЯ
КОНРАД ФЕРДИНАНД МАЙЕР (1825 — 1898)
● МИР НА СВЕТЕ
Ранним утром, на рассвете,
Шли Мадонне яснолицей
И Младенцу поклониться
Пастухи, забыв стада.
Ведь послышалось тогда —
Это ангелы запели,
Это звезды зазвенели:
«Мир на свете! Мир на свете!»
Но с тех пор — о, боже правый! —
Блещет меч во тьме кровавой,
Свищут стрелы, хлещут плети,
Гибнут люди, льется кровь...
И поют все вновь и вновь,
То с надеждой, то с укором
Божьи духи светлым хором:
«Мира... мира... ждут на свете!»
Но не меркнет в людях вера,
Что и мукам — будет мера,
Что за все страданья эти
Им воздастся — и сполна!
Справедливость быть должна
В смуте жизни, в бездне срама —
И она воздвигнет храмы,
И настанет мир на свете.
181
Справедливость — пусть не сразу —
Злую выведет проказу,
А несправедливость встретя,
Смело в бой пойдет она.
И воспрянут племена,
И поднимутся народы,
Возвестив до небосвода:
«Мир на свете! Мир на свете!»
ГЕРМАН ГЕССЕ (1877 — 1962)
● НАВСТРЕЧУ МИРУ
Для торжественной передачи Базельского радио
по случаю прекращения огня
После морока злобы и пены бреда
Трезвея, но слепы еще, но глухи
От молний и военного смертного грохота,
Со всем немыслимым свыкшись,
Кладут оружие,
Кончают поденный труд
Усталые воины.
«Мир!» Словно оклик
Из сказки, из забытого детства.
«Мир!» Но поверить не смеет
Сердце, и ближе, чем радость, слезы.
Бедные, бедные мы,
Люди, к добру и злу готовы,
Звери и боги! Как тяжко тоска,
Как тяжко стыд нам головы клонит!
И все же — надеемся мы. И в груди
Живет жгучая память
О любви, что творит чудеса.
Братья! Как блудных детей,
Царство духа нас ждет назад,
И каждый потерянный рай
Открывает нам двери.
Желайте! Надейтесь! Любите!
И земля — она снова ваша.
182
АЛЬБИН ЦОЛЛИНГЕР (1895 — 1941)
● ТОСКА КАЗАРМ
Здесь пенье мертвых слышат коридоры,
Здесь барабанов не смолкает бой,
Рисует плесень на степах узоры,
Отсвечивая трупной синевой.
Ушедшие убийцы, сквернословы
Живут у нас, не ведая трудов,
А мы, как дети, им отдать готовы
Принадлежащий нам по праву кров.
Их песни снова к небесам взлетают.
Куранты повторяют их напев.
Свою окраску улицы меняют.
Мы, грешники, стоим, осиротев.
Боимся мы капралов и движенья
Привычных дней, безмолвия тоски,
Того, что дарит нам воображенье, —
Гор, примулы, излучины реки.
Мечты, что нас томят, защитной сеткой
Окружены, как сад, со всех сторон.
Немые, мы стоим шеренгой редкой,
Не помня даже собственных имен.
Мы — гости здесь, и умереть должны мы,
Чужих знамен приветствуя полет.
Торжественная смерть неумолимо
Под грохот барабанов нас ведет.
И мы в одной колонне с мертвецами
Идем, не опуская светлых глаз,
Еще способных отвечать слезами
Ночной звезде, взирающей на нас.
183
● МИННАЯ ПЛАНТАЦИЯ
Удивительными цветами расцветает столетье опять.
Нарыв за взрывом распускается в воздухе
беспредельном.
Манят газовые цветы ароматом своим смертельным.
Подданный, дьяволу душу твою вновь захотели
продать!
Садоводы Европы, вы должны со шляпой в руках
В дни похоронных процессий вдов навещать, утешая.
Их сердца обливаются кровью: как прекрасна страна
родная,
Как безотказна в работе, — а тут, черт возьми, к небу
летит ее прах!
Слышишь, народ? Смерть добра, ее руки тебя
охраняют
От огня, что бушует в цехах негодяев, где готовят
напиток тебе колдовской.
И новь спустя двадцать лет адский ужас владеет тобой.
Вновь собаки тебе благословение мин посылают,
Со смертью самой и со страхом победа обручена.
Палачи не ведают жалости, которую знают люди,
она рассказывает о себе волчьим лаем орудий.
Покуда в вашей дремоте зловеще трепещет война.
ЖИЛЬБЕР ТРОЛЛЬЕ (р. 1907)
● ВРЕМЯ ПОТОПА
Когда нас уведут из владений Нептуна
Простодушный Юпитер и тоненький луч,
Как ты будешь нам дорог, простор наш подлунный,
Мир цветов и пыльцы, как ты будешь пахуч!
184
Поутру мы увидим зеленые всходы,
Как в далекие дни — злаки, травы и май,
Будет смех наш беспечен, и долгие годы
Будут людям богатый дарить урожай.
В обновленных садах, где под строгим запретом
Будут бойни и деньги, разбой и штыки,
Каждый станет художником, станет поэтом,
Рекам крови и воле небес вопреки.
Пусть нам шабаш прогресса пытается снова
Ставить сети — уловки его не страшны!
И возникнет в сердцах полновесное слово
От вина и царящей вокруг тишины.
В этой жизни суровой, где грозы и войны,
Капут боги и люди, как в бурной реке,
Но глаза наши будут вовеки спокойны,
Ибо замков не строили мы на песке.
После нас хоть потоп! Но ведь сами исчезнем,
Смыты грозным потоком, уйдем в свой черед!
Этот мир наш разрушенный, отданный бездне,
Из пучины возникнет и вновь расцветет.
● ВРЕМЯ ТРЕВОГИ
«Пора любви, и все спешит принарядиться.
Но на земле война, и сытых бесов рой
Над неразумными, как никогда, глумится.
Злодейства множатся, и — кровь на мостовой.
Европа вся в огне, за лагерной оградой.
Пришедшая весна, как нищенка, дрожит,
Напевам ветерка она, увы, не рада.
Когда в избытке слез, нелепый смех страшит.
Весна, пора любви, пора воспоминаний!
Печален человек, во прахе божества.
Под небом огненным простерся дол в тумана
И стала черною речная синева.
185
Река и сень листвы, о как вы нас пьянили!
Теперь повсюду сталь. Всего страшимся мы.
Не встретим родников, откуда воду пили,
И вряд ли доживем до будущей зимы...»
Так муза мне твердит в гремящем этом шквале.
Весна тревожит мысль, придав ей остроту.
Как жгут ее слова, а взор стремится в дали,
Из комнаты моей за тайную черту.
Кто вторгся гибелью в наш мир и угрожает
Посевам — горечью, народам — немотой?
Кто мечется, как тигр, безумьем заражает
Поля, где васильки цветут во ржи густой?
Кто сотни тысяч душ во цвете лет прикончил,
Некоронованный, простер повсюду власть?
Кто к жертве устремил своих свирепых гончих
И пляской на костях отводит душу всласть?
Толпа ослеплена, бездумно чтит кумира,
Встают рассветы мук и правит ими ложь;
И всхлипывает кровь, и умолкает лира,
От бешенства людей и зверя бросит в дрожь...
«Таить в тревогах скорбь — что может быть
печальней!
Пусть будет разум тверд, холодной голова,
Тебя душа зовет: скорее к наковальне!
Держись и в меру сил выковывай слова!»
186
ШВЕЦИЯ
ЭСАЙАС ТЕГНЕР (1782 — 1846)
● ВЕЧНОЕ
Насилье секирою строит свой мир,
орлом его слава ширяет.
Но миг — и осколки летят от секир,
и стрелы орлов усмиряют.
Насилье не властно творить на века, —
как буря в песках, его власть коротка.
Ведь истина с нами — меж пик и секир
стоит и спокойно и строго.
Пред ней — пустотою пугающий мир
и к миру иному дорога.
Ведь истина вечна: из рода в род
глагол ее вечным потоком течет.
И вечно живет справедливость — ее
не вытоптать злобной ораве.
И в мире, где власть завоюет зверье,
ты жить справедливостью вправе.
Обступят тебя и насилье и ложь —
но ты справедливость в душе сбережешь.
И воля в груди, чей огонь не угас,
чье мужество — бога орудье,
даст мощь — справедливости, истине — глас,
и встанут к свершениям люди.
Все жертвы твои и лишенья летят,
как звезды, из Леты и строятся в ряд,
187
Стихи — многоцветью цветов не чета
и радуге в пестром свеченье,
не прах — воплощенная в них красота
и взглядам несет просветленье.
Прекрасное вечно: как в толще морской,
мы в вечности ищем песок золотой.
Возьми справедливость и истину в путь,
твори красоту вдохновенно.
Всем трем — не погибнуть и не обмануть,
к ним тянется дух неизменно.
Что время дарует — то дар твой вернет.
Лишь вечное в сердце поэта живет.
ЭРИК БЛОМБЕРГ (1894 — 1965)
● ВИОЛОНЧЕЛЬ
I
Артобстрел, налет воздушный…
И потом, в слепом тумане,
В мертвый город люди вышли
Слушать мертвое молчанье:
Те, что в пекле уцелели,
Схоронясь в глубоком мраке,
Те, что ждали в подземелье
И надеяться хотели,
Из руин, объятых дымом,
Выбираются на ощупь,
Свой убогий скарб выносят
В переулок и на площадь.
Вот бредут они понуро,
Озираются без цели.
И один в объятьях держит
Гордый стан виолончели.
188
II
Всем, кто был укрыт землею,
Обещанья слабый хмель —
Невидимкам невидимка —
Принесла виолончель.
Обещанье и надежду —
Из колодца тьмы глухой, —
Песню вызов тех, кто выжил,
Символ стойкости людской.
Слышишь, как она взлетает,
Звук ее неистребим, —
Крик надежды, стон и слезы
Над пожарищем нагим!
Артобстрел, налет воздушный...
После скрежета металла
Голосом виолончели
Жизнь во мраке закричала.
АРТУР ЛУНДКВИСТ (р. 1906)
● Я ПЬЮ
за мужиков и за стихи всех наций,
за тружеников, урожай собравших,
за всех друзей прохладных ручейков,
за слово, что похоже на цветок,
за дождь, подобный сеятелю,
и за ладони, сжавшие лопаты
и прочие орудия труда,
за деревце, что кланяется плугу,
за колокольчики, что так звенят
навстречу деревянным башмакам,
за месяц май, что в снеговой воде
полощет шумно волосы свои,
189
за девушку, дыхание которой
вот-вот сорвется, кажется, когда
она отважно прыгает с обрыва,
за лошадей, швыряющих траву
по виноградникам, мимо которых
они проносятся в лихом полете.
Я пью за мужиков и за поэтов,
что с жизнью слиты, как с камнями плющ,
но и навеки связаны с движеньем
погоды, полнолуния, зари,
с кометами, с березами, с ручьями,
со всем, что шерстью и листвой покрыто,
со всем, глядящим зеленью надежды.
Я пью за них!
Я пью, чтобы сильнее стала жажда,
которая постарше нашей жизни:
могучее желание иметь
в руках вон ту диковинную птицу,
желание дружить с моим собратом
по стройке и желание свободы
во всей тысячегранности ее,
желанье справедливости и счастья —
прижавшихся щеками двух сестер,
желанье радости и правды — двух деревьев,
из корня из единого растущих.
190
ЮГОСЛАВИЯ
ГУСТАВ КРКЛЕЦ (р. 1899)
● СТРАХ
Все помертвело. В небе нет ни птицы.
Замолкла в дальнем поле песня жницы.
И звонкий серп не режет спелый колос,
Совсем померкло солнце, замер голос.
И свет погас. И речка замолчала.
И пелена на все дороги пала.
И лес засох, и улетели птахи,
И в сумраке блуждают только страхи.
Кто по чужим полям с победой мчится,
Тот даже тени собственной страшится.
РАДОВАН ЗОГОВИЧ (р. 1907)
● ХОТЯ ОНИ И НЕ ПРИДУТ
Матерям, вдовам, сестрам красноармейцев,
павших на наших полях
Знаю что путь их оборван и не дойти никогда им
Ни до родимых полей, ни до сени березовой, зыбкой
Тихо не стукнуть в окошко, словно бы бросили просом,
191
Жен, матерей и сестер их им уж не вызвать улыбки,
И не погладить ребенка волос золотую россыпь,
И не взобраться на трактор, который пыхтит и
грохочет,
ножницами не прийти им к яблоне мокрой садами,
Масло в машину не капать, как лекарь, что капает
в очи.
Пусть никогда не придут... Но в отчизне моей они
живы,
И людях, что ад истребленья такой же прошли вместе
с ними
В детях, что получили их имена при рожденье,
В шелесте ирисов живы и в хризантемах, в пионах,
Каждой весной обновляясь в праздник земли
обновления,
В травах бессмертных живут, в злаках, в цветах
над лугами родными,
Как розмарины растут, как бархотки, как переливы
Маков, к мрамору памятников доброй рукой
принесенных.
Пусть никогда не придут... Но, падая, на землю пали
Прямо лицом, чтобы дать кровь своих ран ее ранам,
Все ей шепнуть имена, наши призывы-заветы.
Живы они: их заветы надгробные шепчут тропинки,
Ветру все их имена белые птицы шептали,
Крики призывные птичьи сбор созывали об этом,
Детские дудки из вербы с весенней поляны
Трубят весне нашей, трубят о них, как в поминки.
Знаю, что путь их оборван: они никогда не придут
к нам,
Но сердцем своим вы узнайте, за ткацким станком,
на работе,
В горькой тоске ли над книгой, что они тоже читали,
Или над полем колосьев, дома ли ночью, пред утром,
Когда колыбельную песню сыну вы тихо поете,
Знайте же сердцем — они на земле, на которую пали,
Они говорят и живут, хоть никогда не придут к нам!
192
МАТЕЙ БОР (р. 1913)
● КРОВЬ И ПЛАМЯ
Все грабь, все рушь, терзай огнем,
лес виселиц
ставь и режь!
Сквозь века, наша кровь, пылай и кричи:
— Голову поднял мятеж!
Когда вихрь в лесу завывает в ночи,
крепость корня чуют сильнее деревья.
И вот
в час, когда вы из почвы рвете нас, палачи,
вглубь, до пекла, наш корень растет.
Те, кого вы вчера унижали, слепили,
нам в спину, в лицо стреляют сейчас.
Вам хвала —
ненавидеть вы нас научили,
услышать души и крови приказ!
Пусть малы мы,
но, малых нас, много!
Вся Европа от ярости затрепетала
от Сицилии до Урала,
от Исландии до Кавказских гор!
Извергнет вас,
как других извергала,
вас,
варварский сор.
Мечитесь по континенту,
моторизованные орды.
Хватай, коли, моторизованный Чингисхан!
Кровь не бензин,
кровь вовек не иссякнет,
руки сильнее стали, и танков, и бомб.
Дух наш — взрывчатка,
свобода — гроза, ураган!
Из-под улиц, из-под казарм,
из мрака леса, из катакомб
хлынул отпор!
193
Сила земли — Человек —
не сталь, не зло, не бронированный мор.
ЛОЙЗЕ КРАКАР (р. 1926)
● ПЕПЕЛ НА ЗВЕЗДАХ
Воспоминанье, скрючившись, приходит
к юности,
на ее могилу.
Эта могила — на большом кладбище,
где немые колокола
беспрерывно звонят по мертвым
с безмолвных сторожевых башен.
В могиле
покоится закованная в цепи юность.
Над нею —
плакучие, как ивы,
куски ржавой проволоки
свисают с бетонных столбов,
как обезумевшей колдуньи космы.
У могилы,
подобная молящейся старухе,
сидит любовь, недолюбленная, первая.
Что ж, если вы вдвоем сюда пришли,
молитесь тоже вместе —
ты, скрюченное воспоминанье,
и ты, так и не ставшая невестой.
Молитесь грубыми, святыми словами проклятий
за тех, чей пепел покоится на звездах.
Молитесь, чтобы люди,
когда придет любовь,
любили не откладывая,
чтобы огонь больше не жег посевов
и больше никогда не приходили
вы, скрюченные, словно старики,
искать свои могилы
и просить за тех,
чей пепел там, на звездах.
195
ДУШАН КОСТИМ (р. 1917)
● ПОСЛЕ ВСЕГО
Здесь пепла нет. Сияет солнце. Тьма же
Не жжет нас больше, больше нас не давит,
На мертвых берегах листва, дрожа, расскажет
О битвах здесь, на дикой переправе.
Игру детей слежу я возле крова,
Как ручеек, как ласточек мельканье,
Что сети снов несут на крыльях снова,
Когда зовут их дальние скитанья.
Где шли бои, сейчас мертво и пусто —
Береза там над лугом оголенным.
Здесь слезы чисты, все покрыто густо
Кладбищенской травы ковром зеленым.
Не счесть могил. Их столько в травах душных,
В горах, в лесах и на дорогах дальних!
А ты молчи. Вокруг так тихо. Слушай
Лишь о любви одной зари печальной.
Здесь пепла нет. Сияет солнце. Веет
Трав ароматом, что весенних краше.
Лишь тишина — воспоминанья с нею
Спускаются на все восстанья наши.
Невысказанным все передо мною
Осталось — сердце слышит шепот близко,
Вслед облакам румянится зарею
Та тишина, что стойче обелиска.
196
ФРАН АЛЬБРЕХТ (1839 — 1963)
● ЗАЛОЖНИКИ
Весь день вперед смотрю,
не говорю.
Всю ночь век не смежу —
гляжу.
А день как ночь,
а ночь как гроб —
я в нем лежу.
Со мной мой друг.
Жестоких мук
и боль и страх
в его глазах.
Окаменел
и бел, как мел.
«Брат, били нас
в последний раз?»
Улыбки блик.
Как он возник
и чем рожден?
Со всех сторон
глаза, глаза.
В них боль сама.
Молчанья тьма.
Глядеть невмочь
в глухую ночь.
Над ней голубизна
невидимых полна
часов, минут тревожных...
И всяк из нас заложник.
197
ДЕСАНКА МАКСИМОВИЧ (р. 1898)
● БОЛЬНО ЗА ЧЕЛОВЕКА
Ни предки мои, ни пахари отчего края
никогда предателями не бывали.
На зов отчизны спешили,
за правду стояли от века...
Великим их жертвам
я цену великую знаю.
Но больно мне,
больно за человека!
Мне больно за человека!
Но если во имя свободы
потребует родина новые жизни отдать ей,
за правду вступиться ценою любою —
будьте спокойны, —
я с поля боя
не позову моих кровных братьев!
Если угроза рабства
над нами нависнет снова,
если грудью своею защищать отчизну придется,
никому не скажу:
«Брось оружие, погибнешь иначе!»
Только не удивляйтесь,
если горько заплачу,
как все жены и матери шара земного.
Тяжко видеть, как свежие ветки ломают,
выгоняют зверя из логова,
ловят и травят,
как в отчаянье птица над гнездом разоренным
кружится...
Как же можно смириться,
если, пулей сражен, человеческий сын умирает?
Радуюсь стаду, которое мирно пасется,
ветрам, которые дуют, куда им угодно,
радуюсь травам шуршащим,
птицам, парящим вольно...
Мне ль не оправдывать жертвы
во имя спасенья свободы!
198
Но все-таки больно мне,
за человека больно!
● О ВОЙНАХ
И каждый раз в канун войны бывало:
седое воронье над нивой скрежетало
и рвались псы с цепи.
И человек
грозил другому человеку.
И если б кто-то вслух сказал слова,
которыми набрякла тайная молва,
то от него бы все бежали в страхе прочь.
И сад ронял червивые плоды,
и колосом пустым сухое поле колыхалось.
И рвались псы с цепи.
Так каждый раз перед войной случалось.
И паводком смывало всходы с берегов.
И все, что для рабов запретом было,
не разрешалось и свободным —
тем, что спят под крышками гробов.
И воронье над нивою кружило.
И к человечьему жилью стекались волчьи стаи
и рвали в клочья и ягнят и пастухов.
И паводком детей смывало с берегов.
И люди прятали глаза и закрывали ставни,
и трусы закрывали двери спешно,
завидев мать того, кто был повешен,
И грозы грозным громом грохотали.
И богородицы грудных своих детей
на грязных перекрестках оставляли.
ЦАНЕ АНДРЕЕВСКИЙ (р. 1930)
● МИР И МЫ
Мы смотрим на этот мир
Глазами своей любви,
Поэтому он красив.
199
Мы строим этот мир
Руками своих надежд,
Поэтому он высок.
Мы носим этот мир
В ладонях своей доброты,
Поэтому он широк.
Мы будим этот мир
Светом веры своей,
Поэтому он чист.
И даже когда он вдруг
В грудь нам вонзит свой нож,
Мы его не клянем.
Мы, рану зажав, встаем,
Чтоб выстрадать до конца
Свою доброту к нему.
МИРА АЛЕЧКОВИЧ (р. 1924)
● ПАРТИЗАНСКОЕ КЛАДБИЩЕ
Вы — камень,
а я —
будущая земля.
Истерзаны болью,
скорбью порубленных сербских лесов,
из родника нищеты горстями мятежную долю
вы пили вволю.
Винтовка — на сотню,
патрон — на десятерых.
200
Пошатнувшиеся твердыни,
люди, которых опьянила свобода,
нет, не свобода —
гордость за то, что — травинка в снежных
сугробах —
плеть перешибла обух.
Вы — камень,
а я —
будущая земля.
202
АЗИЯ
АФГАНИСТАН
БАНГЛАДЕШ
БИРМА
ВЬЕТНАМ
ИЗРАИЛЬ
ИНДИЯ
ИНДОНЕЗИЯ
ИОРДАНИЯ
ИРАК
ИРАН
КИТАЙ
КОРЕЙСКАЯ НАРОДНО-ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ РЕСПУБЛИКА
ЮЖНАЯ КОРЕЯ
ЛИВАН
МАЛАЙЗИЯ
МОНГОЛИЯ
НЕПАЛ
ПАКИСТАН
ПАЛЕСТИНА
СИНГАПУР
СИРИЯ
ТУРЦИЯ
ФИЛИППИНЫ
ШРИ ЛАНКА
ЯПОНИЯ
203
АФГАНИСТАН
ГУЛЬ ПАЧА УЛЬФАТ (1909 — 1977)
● ЧТО МЫ ВИДЕЛИ
Мы видели волков в обличье людей,
топтали нас копыта вражьих лошадей,
афганцев убивал и резал на куски
насильник и тиран, убийца и злодей.
Мы видели войска Чингиза у ворот,
и тяжкою пятой раздавленный народ,
и плававших в крови отцов и сыновей,
и тысячи голодных, плачущих сирот.
Не раз к нам шли враги афганцев покорять,
в Балагисаре мы разбили вражью рать,
и под Майвандом за свободу бились мы —
там кровь афганская в бою лилась опять.
И под Ваграмом и Парваном кровь лилась,
и войско Греции 1 врывалось к нам не раз...
С поработителями мы дрались века,
земля не видела людей упорней нас.
Тирану голову разбив, как Моисей,
обман и плутовство давили мы, как змей,
мы видели дрожащих в ужасе врагов —
надменных дьяволов в обличии людей.
—————
1 Имеются в виду походы Александра Македонского.
204
Нет, не боимся мы воинственных задир,
спокойно смотрим мы на этот бурный мир!
Мы шахиншахи, полководцы и бойцы,
зовем соседей мы на дружный братский пир.
Что ж на афганцев ты смотреть с презреньем
стал?
Иль за свободу биться наш народ устал?
Никто бесчестья нам не видел наяву,
так пусть же не грозит войною вражий стан!
АБДУЛЛА БАХТАНИ ХИДМАТГАР (р. 1926)
● МОЕ ЖЕЛАНИЕ
Хочу,
Чтобы райская жизнь у нас навсегда воцарилась,
Чтоб мира и счастья над нами звезда воцарилась.
Чтобы раб и тиран в память сказки ушли,
Чтобы равенство вам вопреки, господа,
воцарилось.
Чтобы силой наук, просвещенья, свобод
Прозорливость, а не слепота воцарилась.
Чтобы распрей огонь перестал полыхать,
И единство, в котором такая нужда, воцарилось.
Чтобы руки дошли до пустынь и лачуг,
Чтобы здесь возрожденья благая страда
воцарилась.
Чтобы с новыми нравами, новой мечтой
Обновленная нация — силой труда — воцарилась.
Чтобы с корнем предательство вырвали мы,
Чтобы новых законов благих череда воцарилась.
Чтобы скверна былого забылась навек,
Чтобы новой культуры заря навсегда
воцарилась.
205
БАНГЛАДЕШ
СУФИЯ КАМАЛ (р. 1911)
● РИНЬТЕСЬ С ГОР, ВОДОПАДЫ
Риньтесь с гор, водопады,
Одолейте неровность пути и удары камней, водопады,
Риньтесь вниз, берегам плодородие даря,
Пусть потоки текут, нетерпеньем горя,
И от собственной щедрости изнемогая,
Риньтесь на берега и зелеными сделайте их,
Все помехи сметите,
Летите, покоя не зная...
Вы бесплодной пустыне, увядшему дереву,
Душе раскаленной земли —
Весть подайте, плеща, — о разливах звеня,
Из лучей сотворите вы радугу и золото дня —
На груди его звезды затмятся...
Я прошу, чтобы вы, прорезая отроги,
Окружая равнины, спустились,
Хлыньте, риньтесь — хоть путь ваш неровен, извилист.
От дыханья демона зла — синева почернела.
На земную, томимую жаждою грудь
Хлыньте пеною белой!..
Смойте злобу, жестокость, порок и насилье, —
Хлыньте влагою синей!
Снова истине нас научите:
«Любите, любите
Землю мира и человека Земли!»
В небесной дали
Даже тень, отражение ваше разливают прохладу,
Все вокруг сделав сочным, зеленым,
Снова песнь новой жизни спойте нам,
Водопады!..
206
БИРМА
ТАКИМ КОДО ХМАИНГ (1876 — 1964)
● БОЛЬШОЕ СЛОВО О МИРЕ
Отрывок
Я ехал для того, чтобы сказать, друзья,
Что выросла моя могучая семья,
Что в Бирме день теперь сильнее всякой ночи,
Что ехать к вам меня народ уполномочил.
Я ехал потому, что вместе все должны
Бороться против крови и войны…
И где б я ни был, в памяти моей
Не сгладится радушие друзей:
Пожатья рук, забота, бодрость лиц.
Поистине, у дружбы нет границ!..
Бескрайние поля. Улан-Батор.
Монгольская земля. И вот мотор
Несет нас над просторами Сибири...
И вот во всей неповторимой шири
Внизу Москва — советская столица.
Такое может только сном явиться.
Но снова в путь... Цветущие долины...
Старинный Киев... Степи Украины...
И с сердцем, полным радостных надежд,
Меня уносят крылья в Будапешт.
Я стар уже. На склоне лет седых
Я всемогущего не забываю Будду.
В молитвах по ночам друзей я не забуду,
Я очень часто думаю о том,
Чтоб помогла молитва им моя,
Чтоб, освещая счастьем каждый дом,
Цветущим садом стала вся земля.
207
МИНТУВУН (р. 1909)
● СТАРЫЙ ПЕНЬ
Словно хищная птица,
сидящая на холме,
старый пень весь в наростах
смотрит на нас.
Он изъеден термитами,
что прижились в дупле.
Шрамы, раны, надрезы —
следы топоров.
Рядом ржавая каска
лежит на склоне холма.
Это значит — старик
сумел пережить войну.
Термитами он изъеден
и обожжен жарой.
Топорами изранен —
и все-таки он живой!
Каждый год он весной
молодые побеги дает.
Зеленеют ростки —
дети старого пня.
И не страшен ему
налетающий ураган.
Дети старого дерева
в цвете сил молодых!
208
БУТАЛИН ЧХИ ЛЕЙ (р. 1923)
● ПВИН — РАСПУСТИВШИЙСЯ ЦВЕТОК
Когда начинаю рассказ
о девушке Пвин,
к глазам подступает слеза.
Девушка — юный цветок.
Она вырастала в деревне —
благородная, тонкая,
с нежным лицом,
совсем непохожая на молодых крестьянок,
достойный цветок в саду самого короля.
Она родилась
в простой и бедной семье.
Растили ее
старший брат
и смиренная, робкая мать.
А девушка выросла гордой и смелой.
Она была так хороша,
что у всех, кто смотрел на нее,
замирало дыханье.
По всей округе прошла
весть о ее красоте.
Когда она еще малым ребенком была,
умер любимый отец.
И девушка Пвин,
чтобы матери бедной помочь,
решила остаться крестьянкой,
бросила школу,
пошла работать батрачкой
на плантации риса.
Пришла война.
Страну захватили фашисты.
Обрушилось горе на всех.
209
Старшего брата
японцы угнали на каторгу.
Пвин плакала целыми днями.
И однажды узнала,
что брат ее умер
в каторжном лагере,
который все называли «Возврата не будет».
Слабым, поникшим себя ощутил
нежный цветок!
Плакать не смела она,
чтоб покрасневшие веки
не выдали матери
горькую новость.
А мать убивалась и чахла
в думах о сыне.
А дочь по ночам
рыдала беззвучно,
уткнувшись в подушку,
сырую от слез.
Но тайна открылась — дошла
до материнского слуха
страшная весть.
Мать иссохла от горя,
и сердце ее разорвалось,
заснула она навсегда.
Пвин осталась одна.
Искала поддержки, защиты.
Тщетно. Все было вокруг ненадежно.
А новые беды,
как петля, все туже и туже
захлестывали
одинокую жизнь.
Японцы
давно уже пялили злые глаза на юную красоту.
И наконец похотливые звери,
насильники,
взяли девичью невинность!
Пвин не отчаялась
и ничего не забыла.
Думала только о мести.
210
Ждала подходящего дня —
расплаты за все
с этим стадом двуногих зверей.
Кончилось время туманов —
прохладный сезон.
Март начался, пробудилась природа.
Старые листья опали,
взошла молодая листва.
Все обновилось,
и только по-прежнему сердце
Пвин разрывалось от горя и слез.
Жизнь
ей хотелось отдать за родную землю!
Боль разрасталась в груди —
и не только своя.
Горе народа стало теперь
ее собственным горем.
И наступил
день, когда, поборов отвращенье и страх,
девушка, принарядившись,
вошла в казарму к японцам,
Там в середину застолья,
в гущу пьяной толпы
она швырнула гранату,
которую приберегала для этого дня.
Ни один не остался в живых!
Погибла и Пвин!
Как увядший цветок, она опустилась
на землю.
Здесь кончается повесть моя,
не записанная никем...
211
ДАГОН ТАЯ (р. 1919)
● МИР БЕЗ ВОЙНЫ
А что если мы на части
разобьем пулеметы,
отрубим хвосты бомбовозам,
распустим армейские части,
разжалуем генералов,
в утиль сдадим арсеналы,
газы, А-бомбы, яды,
ракеты, снаряды
и все такое
и перекуем мечи на орала!
Тогда
вместо армий будут
больницы и школы,
вместо снарядов будут
лекарства и книги,
и бывшие истребителями
станут тогда строителями,
и станет, что было оружием,
для землепашца орудием.
Тогда
воцарится мир на планете,
все озарится, как на рассвете,
новых соцветий цветы расцветут,
в парках гулянье, на улицах дети,
радостный отдых и радостный труд,
новая живопись, архитектура,
рядом — сокровища тысячелетий,
новая музыка, литература,
новой науки невиданный взлет...
Как лотос, цветущий в спокойствии вод,
на этой Земле, обновленной и вечной,
тогда человечество вдруг расцветет.
212
ВЬЕТНАМ
СУАН ЗИЕУ (р. 1917)
● ИГЛА И НИТЬ
Мы за стежком кладем стежок,
Поскольку мы — игла и нить,
Нам жизнь сшивать по лоскутку,
Нам времена соединить.
Страны и жизни палачи
С ружьем в руке, с ножом в другой
Лакают кровь, рыча, как псы,
Кромсают плоть — и кровь рекой.
Распилены массивы гор,
Их склоны в рваных ранах ям,
В агонии лежат поля,
Разрубленные пополам.
Река и та рассечена,
Сердец разрознены куски,
В разлуке долгой берега,
Длина моста — длина тоски.
На проволоке в три кола
Вдоль всех границ алеет кровь,
Разрез — какая это боль,
И это терпишь вновь и вновь.
Как рубище, изодран мир,
Прорехи надобно зашить!
213
Мы трудимся и день и ночь,
Поскольку мы игла и нить.
Игла, обломок костяной,
Сшивает жилы и сердца.
Разматывается моток,
И нить струится без конца.
Как пчелы, сотни веретен
Жужжат, жужжат и там и тут,
Нить — как тропинка на ветру,
Бегут кровинки и поют:
Мы за стежком кладем стежок,
Поскольку мы игла и нить,
Сшиваем жизнь по лоскутку,
Чтоб времена соединить.
ТЕ ХАНЬ (р. 1921)
● В ПОИСКАХ ВЕСНЫ
Весны тут нет,
Бредешь в воде по пояс.
Мосты, цветы и села сожжены.
Но знамя Фронта 1 означает поиск
И радости, и дома, и весны.
Крадешься с голодухи за бататом —
Враг вынюхает, высмотрит твой след.
И все-таки идешь таким богатым,
И слышишь птиц, и ловишь лунный свет...
Те, что стары, те, что еще безусы,
Тебе помогут голод побороть:
Дадут корзинку вкусной кукурузы
И соли драгоценную щепоть.
—————
1 Национальный фронт освобождения Южного Вьетнама.
215
А ты, чья чистота под стать вершине,
Чей стан весенний поросли под стать,
Лишь слово долгожданное скажи мне —
Я топь и мрак сумею обуздать.
И чудеса свершаются, как в детстве,
И так черты любимые ясны,
Что кажется район военных действий
Районом жизни, счастья и весны.
ЧЕ ЛАН ВИЕН (р. 1920)
● КАКОВО БЫТЬ МАТЕРЬЮ ВО ВЬЕТНАМЕ
Матерью быть во Вьетнаме поистине нелегко:
В мире — цветы собирать
Матери учат детей,
А во Вьетнаме —
Бежать в бомбоубежище учат.
Птиц различать голоса
Матери учат детей,
А во Вьетнаме —
Детей учат распознавать,
Бомбардировщик летит или всего лишь
разведчик.
Вечно святая мадонна держит дитя на руках.
А во Вьетнаме —
Детей вывезли в горы и джунгли.
Как вам понять и постичь
Горе вьетнамских мадонн?
Дети в разлуке растут...
Не было ль новых налетов?
Так уж оно повелось, так уж заведено,
Что наступает пора дать наставление детям.
— Будьте людьми, — говорят детям все матери
мира...
Но наступает момент в бой отправлять сыновей,
216
Это непросто — сказать:
— Будьте героями, дети.
Вот почему нелегко
Матерью быть во Вьетнаме.
ТХУ БОН (р. 1935)
● БАБОЧКИ И МИНЫ
Сколько бабочек! Словно магнитом
Тянет их к этой дороге средь горных вершин,
Где, подобно гадинам ядовитым,
Затаились скопища вражеских мин.
Та прикинулась пнем, эта — камнем,
от моха зеленым,
А вот эта — корягой: попробуй заметь!
На пути меж Ханоем, Хюэ и Сайгоном
Залегла беспощадная смерть.
Я шагаю вперед — глядеть приходится в оба.
Перебираю, как струны, деревьев стволы.
Намагнитила лес ядовитая злоба,
Дышит смертью из мглы.
Сердце бьется в размеренном ритме:
Ханой — Хюэ — Сайгон...
Сколько мин обезвредить еще предстоит мне
Средь лесистых отрогов хребта Чыонгшон?
Чтоб живому ты больше не угрожала,
Чтобы мирной дорога была эта впредь,
Я из пасти твоей ядовитое жало
Выдираю, безликая смерть.
Вьются бабочки. Радостен, пестр и наряден
Их блистающий рой — он подобие жизни
самой,
Что садится на ржавые остовы гадин,
Торжествуя над смертью немой.
217
НГУЕН ДИНЬ ТХИ (р. 1924)
● МАТЬ
Я иду, обходя воронки от бомб,
дикие травы поглотили деревни и села,
все молчит с четырех сторон.
Но я слышу мою девочку,
нет — только блики солнца на темной воде.
Я пришла на берег
и слежу за бегущей рекой,
что это там — дуновенье ветра,
а с ним твоя промелькнувшая тень.
Дитя мое,
дочь моя, где же ты,
мама здесь!
Я оглядываюсь вокруг
и вижу черноту опаленных деревьев.
Дитя мое,
мама по-прежнему здесь,
среди пожарищ и рушащейся земли,
днем сажает маниоку, выкапывает батат,
а ночью в утлой лодчонке
перевозит бойцов на другой берег.
Ночью их винтовки стреляют на том берегу.
Я стою у реки,
гляжу на родную деревню,
на старые причалы, сохранившиеся тропинки...
Но мне пора возвращаться.
Я живу теперь в шалаше, вон на том холме,
и утром и вечером с маленькими одна, —
кто еще остался у них?
218
И бедная сестра твоя и оба брата твои
проголодались и ждут меня,
и мне пора, давно пора возвращаться...
Я иду, обходя воронки от бомб,
берегом бегущей реки,
на котором тихо шепчутся камыши.
219
|
