АВСТРИЯ
МОРИЦ ГАРТМАН (1821 — 1872)
● ДОВОЛЬНО!
Отчаяньем душа земли полна.
Не дайте этой чаше перелиться!
Не слава Гогенцоллернов 1 ей снится,
О мире молит вас сейчас она.
Достойна жить под небом неделимым
Лишь слава человечности в веках;
Но средь пожарищ изойти ей дымом
И слыть грехом в голодных городах.
Ужели, родина, свой идеал
Пожертвуешь химере разрушенья,
Чтоб океан всемирного презренья
Твои границы в гневе омывал?
Но только порчу порча порождает,
Шагающих по трупам гибель ждет,
На лаврах победитель погибает
И тянет в бездну собственный народ.
● ПЛУГ И МЕЧ
Сколь торжественно воитель
Сыну меч вручает свой:
Многославный победитель
Смену видит пред собой.
—————
1 Гогенцоллерны — династия прусских королей и германских императоров в 1701 — 1918 годах.
17
И уже в зените славы
Юный мнит себя храбрец,
И его звездой кровавой
Манит лавровый венец.
Верит юноша: преданья
Сложит про него народ.
И потомкам в назиданье
Он в историю войдет.
Ты же, мальчик, что в наследство
Плуг получишь от отца,
Труд познавший с малолетства,
Ты не ждешь себе венца.
И, словам отцовским внемля,
Ты впервые плуг ведешь.
Знай, мой мальчик, эту землю
Щедро потом ты польешь.
Труд крестьянский, труд всегдашний,
Он далек от суеты,
Скромен он, как эта пашня,
Что взрыхляешь плугом ты.
Что весной курится парно,
Зеленеет в летний зной,
Осенью же хлебодарна,
Чтобы всяк был сыт зимой.
Плуг и серп благословенны, —
Оттого твой светел взор, —
Знай, что лишь они нетленны,
А не меч и не топор.
Что, когда Любовь зарею
Над землей займется вдруг,
Меч истлеет, съеден ржою,
Светоносен станет плуг.
18
ЭРНСТ ВАЛЬДИНГЕР (1896 — 1970)
● УНИЧТОЖЕННОЕ БЕССМЕРТИЕ
Я околею, уж это наверняка.
Стану гнилым скелетом, пригоршней праха.
Так какого ж черта
Не погребен я в болотах Волыни,
Не расстрелян в румынском винограднике,
Не сожжен в печах Освенцима или Треблинки!
Выходит, зазря
Трижды спасал меня нож хирурга?
А может, от меня что-нибудь да останется:
Дружеская услуга, а то и благородный поступок.
Не совершил ли я невзначай чего-нибудь
замечательного?
Не суждено ли мне повториться в потомках?
Нет, даже это относительное бессмертие
Нами окончательно уничтожено.
По крайней мере так кажется.
Мы знаем о неизбежности смерти,
Хотя и слишком редко об этом задумываемся.
Но человечество-то мы полагали бессмертным!..
Пока не изобрели
Гигантские ядовитые грибы, грозящие всеобщей
гибелью.
ПАУЛЬ ЦЕЛАН (1920 — 1970)
● ФУГА СМЕРТИ
Черная влага истоков мы пьем ее на ночь
мы пьем ее в полдень и утром мы пьем ее ночью
мы пьем ее пьем
мы в небе могилу копаем там нет тесноты
В доме живет человек он змей приручает он пишет
он пишет в Германию письма волос твоих золото
Гретхен
19
он пишет спускается вниз загораются звезды
он псов созывает свистком
свистком созывает жидов копайте могилу в земле
кричит нам сыграйте спляшите
Черная влага истоков мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя утром и в полдень мы пьем тебя на ночь
мы пьем тебя пьем
В доме живет человек он змей приручает он пишет
он пишет в Германию письма волос твоих золото
Гретхен
Волос твоих пепел Рахиль мы в небе могилу копаем
там нет тесноты
Он рявкает ройте поглубже лентяи живее сыграйте
и спойте
он гладит рукой пистолет глаза у него голубые
поглубже лопату живее сыграйте веселенький марш
Черная влага истоков мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя в полдень и утром мы пьем тебя на ночь
мы пьем тебя пьем
в доме живет человек волос твоих золото Гретхен
волос твоих пепел Рахиль он змей приручает
Кричит понежнее про смерть, а смерть это старый
немецкий маэстро
кричит скрипачи попечальней и ввысь воспаряйте
смелей
там в небе могилы готовы там нет тесноты
Черная влага истоков мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя смерть это старый немецкий маэстро
мы пьем тебя на ночь и утром мы пьем тебя пьем
смерть это старый немецкий маэстро глаза голубее
небес
он пулей тебя настигает без промаха бьет
в доме живет человек волос твоих золото Гретхен
он свору спускает на нас он дарит нам в небе могилу
он змей приручает мечтая а смерть это старый
немецкий маэстро
волос твоих золото Гретхен
волос твоих пепел Рахиль
20
АЛБАНИЯ
ВИНЧЕНЦ СТРАТИКО (1822 — 1886)
● ПРОЛЕТАРИЙ
Плач по случаю смерти того,
кто ничего не имел
Костлявый череп твой обтянут кожей —
Лежишь, на человека непохожий,
Без дома, без надела, без креста.
Ни панихиды по тебе, ни всхлипа.
Положен в яму и землей засыпан
Ты, труженик. Душа твоя чиста.
Ты всех кормил своим трудом и хлебом.
Но пение псалмов, и плач под небом
Кладбищенским, и колокольный звон —
Не для твоих убогих похорон.
Ты брошен в яму, словно ком земли.
Тебя зарыли, а не погребли.
Как ствол большого кряжистого дуба
Лежит, поваленный на землю грубо
Косым ударом молнии слепой,
Разбит, обуглен, оголен, расколот, —
Так ты лежишь, и сумрак — над тобой.
Перемогая боль, и жар, и голод,
В мученьях дни последние влача,
Томился ты без крова, без врача.
Родился нищим — умираешь голым.
Подобно камню сердце богача.
Но если б только лошадь заболела
У богатея, он бы поскорей
Созвал на помощь лучших лекарей
И задал им единственное дело:
Любимицу немедля исцелить!
21
Ее согреть заботой без предела:
Покрыть попоной, сладко накормить,
И напоить и уберечь от боли,
Скребком почистить, вычесать, помыть,
Не выводить, чтоб отдохнула в холе.
И вся болезнь пройдет сама собой,
Когда есть врач, забота и опека,
Еда, питье и кров над головой.
А ты, подобье божие от века,
Ты, человек, потомок человека,
Ты, самый благородный на земле,
Лежишь во прахе, в холоде, во мгле!
Ты во сто крат достойней, чем солдат
С ружьем, с ножом, с медалью за победу.
Бездельники торопятся к обеду,
А ты работал, голодая, брат.
Ты всем пожертвовал, все претерпел.
Ты даже хлеба досыта не ел.
Есть у лисы надежная нора,
Свое гнездо — у птицы поднебесной.
Лишь ты один, безропотный и честный,
Не нажил ни лачуги, ни двора.
Невзгодами измотан, изможден,
О хлебе для себя не беспокоясь,
Под градом, ветром, снегом и дождем,
Не видя света, не за страх, за совесть
Ты поработал. Завершил свой путь.
Закопан в землю — можешь отдохнуть.
Ты не имел своей одежды даже,
Овечьей шкуры жалкого куска.
Не для тебя веретено и пряжа,
Постукиванье ткацкого станка.
Ты пас овец, возделывал сады,
Косил траву и собирал оливки.
А что взамен? Объедки да опивки,
Ломоть лепешки да глоток воды.
На виноградниках ты дотемна
Трудился, но не пробовал вина.
Ты за скотом ходил, его стерег
Зимой и летом, не жалея ног,
Но так и не разжился, не запасся
своею долей сыра или мяса.
22
Сажал бобы — остался на бобах.
Гнул спину в копях на добыче соли,
А нажил только вечные мозоли,
Соленым пόтом навсегда пропах.
При четырех наборах каждый раз
Ты призывался в рекруты, в солдаты.
Мы все перед тобою виноваты:
И жизнь и кровь ты отдавал за нас.
Могильный холод, тишина и прах.
Свободен ты от жизни и от боли.
Но и за гробом на твоих руках
Не сгладятся кровавые мозоли.
Счастливец сытый, щеголь и богач,
Себя оберегающий умело,
Твоих невзгод, и мук, и неудач
Не примет к сердцу. И ему нет дела
До голытьбы. Ловкач себялюбивый,
Он занят только собственной наживой.
Перед тобою захлопывались двери,
И отвращение, и недоверье
Ты находил у входа в каждый дом,
Где господа живут твоим трудом.
Не ожидай поддержки и щедрот,
И жалости, не уповай на помощь
От тех, кого ты одеваешь, кормишь,
От тех, кому ты отдал кровь и пот.
Ты украшеньем был земли родной,
Родник добра, струившийся потоком,
Ты, шелковичный червь, свой белый кокон
Ты отдал людям, жертвуя собой.
Ты честно послужил отчизне милой
И честно умер, позабытый миром.
Ты временем безжалостно убит.
Старуха мать пришла. Едва стоит
И молча плачет над твоей могилой.
Мать! Вытри слезы. Ими все моря
Уже полны. Отчаянье, несчастья
Не вечны. И скончался не напрасно
Твой сын, твоя отрада, кровь твоя.
Он человеком был. И силы зла
23
Над ним не властны. Он погиб не зря.
Он — солнце, что взойдет в заветный час
И щедро землю радостью одарит.
Он — молния. Она еще ударит,
И сгинет враг, поработивший нас.
И человек не будет никогда
Душить и грабить человека, брата.
Все будут жить свободно и богато —
Настанет век совместного труда!
24
БЕЛЬГИЯ
АЛБРЕХТ РОДЕНБАХ (1856 — 1880)
● МИР
Был зимний вечер. Темнота окутала алтарь.
Ко входу в церковь брел монах, держа в руке
фонарь.
Как пилигрим, свершивший путь, усталый,
изможденный,
остановился и застыл у каменной колонны.
И долго около дверей ключами он бренчал,
но сам, казалось, ничего кругом не различал,
как призрак. Наконец вошел, ступая еле-еле,
трикраты грудь перекрестил, смочил персты в
купели,
фонарь немного приподнял, увидел в тот же миг:
стоит вблизи от алтаря еще один старик, —
как Голод, худ, как Смерть, согбен, — но все же
был высок он,
в седой копие его волос светился каждый локон;
исполнен вдохновенных дум, сиял во мраке он,
как алебастровый сосуд, в котором огнь зажжен.
Сурово инок вопросил, едва его заметил:
«Что ищешь?» — «Мира», — в тишине чужак ему
ответил.
25
вздохнул и в нишу отступил, к колонне, где темно.
Монах, взглянув на чужака, молиться начал, но,
постигнув истину, шагнул назад, к церковной двери:
пришлец, искавший мира здесь, был Данте
Алигьери.
ЭМИЛЬ ВЕРХАРН (1855 — 1916)
● ПОЛКОВОДЕЦ
В нем воля с гордостью слились, а лик
надменный
В спокойствии таил пыл страсти дерзновенной,
И нация за ним едва поспеть могла,
Следя, как закусил конь славы удила.
И кровь и золото его завоеваний
Всем ослепляли взор, мутили ум заране.
С ним каждый мнил себя участником побед,
И матери в слезах, как бы свершив обет,
К нему вели детей безмолвно и сурово
Под пули и картечь в дни ада боевого.
Ров, ощетиненный штыками, грозный строй,
В потоптанных полях остатки жалкой жатвы,
Подвижные каре, пружины взлет стальной
Для страшного толчка, гнев, бешенство и клятвы,
И там, на высоте им занятых холмов,
Разверстых пушек пасть и канонады рев.
Приказ! И с этих пор — один — он стал толпою.
Он движет, он ее бросает к бою;
Душой огромною, жестокой он сдержать
Ее готов или отбросить вспять, —
И жест его в закон себе вменяет всякий.
Вот слышится галоп отчаянной атаки:
Пронзительный рожок, коней тяжелый скок,
На древке стиснутом трепещущий флажок,
Проклятья, возгласы и залпы в беспорядке.
Сшибаются полки, удара длится гул,
26
И вдруг — спокойствие, как будто бой уснул
И захлебнулся вой ожесточенной схватки.
Он смотрит: взор горит, и выпрямился стан.
В разгаре боя им уже составлен план,
Продуманный и утонченный,
В мечтах победой завершенный.
Противник вовлечен в водоворот,
В его стремительный и дерзостный расчет.
Гремят орудия, дым бродит на плацдарме.
Он видит там, внизу, двух столкновенье армий
И выжидает миг, когда внести в пожар
Удар.
О, торжествующий молотобоец славы,
Кузнец истории надменно-величавый!
Он жизнь, он смерть, он горе всем несет,
Кровавою рукой судьбы он выю гнет,
И если яды тирании
Должны при нем созреть, как гроздья золотые, —
Пусть! Он сияет весь. Его душа
Родилась, гордостью трагической дыша.
Все верят в мощь его, и славят все с любовью
Того, кто ширь полей чужой забрызгал кровью.
Пустынные поля, где столько душ во тьму
Ушло, где столько тел, раскинув ноги, руки,
Смертельно раненных, теряют силы в муке, —
Богатой жатвою вы кажетесь ему!
Он бросит слово лишь — короткое, простое, —
И вот решается судьба любого боя.
Тот, кто сошелся с ним, — заране побежден
И растворился в том, что замышляет он.
Лишь он появится — и, ужаса полны,
Враги, ломая строй, бежать обречены.
Их стойкость гибнет вмиг, лишь загрохочут
пушки,
Везде мерещатся им страхи и ловушки,
И вопли трусости уже звучат кругом.
На поле битв слышны в безумии ночном
Лишь стоны, жалобы с проклятьями, слезами
И топот бегства под клинками.
Он обожанием и страхом окружен.
Прославить, и столкнуть, и возвести на трон —
Вот роль его, а власть — предел его желаний.
27
Всем миром признан он и без коронований,
Епископских тиар и пышных алтарей;
И тайной своего существованья
Он облекает мирозданье
Как бы огнем лучей.
На всех его путях — и смерть и возрожденье;
Как Шива, рушит он и возрождает вновь,
И эта тень в веках нисходит по ступеням,
Поправ пятой цветы и льющуюся кровь.
ХУГО КЛАУС (р. 1929)
● СТРАНА ЕГИПЕТ
Волшебная колесница солнца мчится вниз,
Над ячменной страною сияют одни слова,
Беженцы бегут в свои беды.
Униженные, молящие, коленопреклоненные,
Они все еще невредимы,
Их могилы не вырыты, их кони целы.
Но, — горе, горе! — как выстрел в зарослях,
Грянуло слово — принесено в жертву,
Изжарено, съедено наемными солдатами.
Час спустя... — течет ли ручей? Гнется ль
камыш?
Жив ли кто-нибудь? И обмакнутым в кровь
пальцем
Выводит ли буквы твоего имени, Ирод?
Время беззащитно. Земля безжалостна.
На троне милосердия кричит попугай.
Ночь напролет. Ласки точат зубы — на кого?
Кричит попугай, и идут солдаты.
28
На тропе милосердия сова с гиеной,
Звери в чащах, и перепуганный праведник
Проклинает небеса над кровью дочери.
Крестьяне спят с выколотыми глазами.
Страна трещит.
Реки линяют.
ПАУЛЬ СНУК (р. 1933)
● СООБЩЕНИЕ
Никто мне не верит. Все слишком просто.
Каждый день встаю от сна. контуженным,
как после взрыва, со свинцом на губах,
с пылью на волосах.
Это все длится и стало опасным.
Я сижу постоянно в воронке, удивляясь
небесным пейзажам:
голубой воздух такой ярко-голубой.
Устраиваюсь поудобней. Тружусь,
кидая землю наверх, и целыми днями
пою песни мира,
все углубляя воронку в целях самозащиты.
Пою и копаю землю, пока не устану,
ибо то, что желаешь забыть, следует повторять.
Покуда никто не слышит меня,
я в безопасности.
(БОМБЫ ВСЕГДА ПОПАДАЮТ В ТЕ ЖЕ ВОРОНКИ.)
МОРИС КАРЕМ (1899 — 1978)
• ВОЗВРАЩЕНИЕ КОРОЛЯ
Железный шлем,
Деревянный костыль —
С войны король возвращался домой.
Солдаты пели.
Глотая пыль,
И пел с ними вместе король хромой.
Троянский бархат,
Немурский шелк —
На башне ждала королева. И вот
Платком она машет,
Завидя полк.
Она смеется. Она поет.
Обувь рваная,
В шляпе цветок.
Плясал на площади люд простой.
Он тоже пел,
Он молчать не мог
В такую минуту и в день такой.
Бой барабанный,
Знамен карнавал —
С войны король возвратился домой.
Войну проиграл,
Полноги потерял,
Но рад был до слез, что вернулся
живой.
• ЕДВА РАЗЛИЧИМО
Раздавите ее! Это только оса.
Поломайте eel Это только былинка.
Уничтожьте ее! Это лишь стрекоза.
Сапогом ее! Это всего лишь личинка.
Но понятен ли смысл сокровенный тебе
Каждой маленькой жизни, загубленной
даром?
Твой удар по едва различимой судьбе
Остается бесчестным ударом.
30
● РУЖЬЕ
Он ружье себе купил
Просто так, забавы ради,
Он ружье себе купил
И в чехле его хранил.
Коль ружье ты приобрел,
Предпринять тут что-то надо,
Коль ружье ты приобрел,
Надо снять с него чехол.
А чехол уж если снят,
Выстрел хочется услышать,
А чехол уж если снят,
В воздух просто так палят.
Но к чему же зря палить,
Если звери есть и птицы?
Но к чему же зря палить,
Лучше утку подстрелить.
Он ружье себе купил
Просто так, забавы ради,
Он ружье себе купил,
В птиц палил, в зверей палил
И в конце концов однажды
Человека застрелил.
● ВОЕННОЕ КЛАДБИЩЕ
Как много мертвых для клочка земли!
Для стайки птиц как много здесь
крестов
Деревья ввысь вершины вознесли,
В прозрачном небе — вата облаков.
Вокруг пасутся мирные стада
И словно день, а не траву жуют;
Несут кресты сквозь долгие года
Столбцы имен нашедших здесь приют.
31
Не знаю сам, как я попал сюда,
Я потрясен, меня бросает в дрожь...
Вокруг пасутся мирные стада,
Стоят кресты погибших ни за грош.
КОНСТАН БЮРНИО (1892 — 1975)
● Я ПОГРУЖАЮСЬ В ВОСПОМИНАНЬЕ
Я погружаюсь в воспоминанье
и вновь из него выплываю,
почти ослепленный,
и память моя
вся залита кровью войны,
вся залита яростью,
бегством, смятеньем,
и всё в ней смешалось:
ненависть,
беженцы,
алкоголь,
проститутки
и страх за спиной еще большего страха.
Я стряхиваю воспоминанье
и смотрю на пейзаж,
который сегодня меня окружает:
это — снег,
и группа опавших деревьев,
и в сером небе
стая птиц перелетных.
Я стряхиваю воспоминанье,
не избавляясь от страхов былых,
и все чудится мне
запах крови,
ненависть,
алкоголь,
проституток дешевая пудра.
32
Я стряхиваю воспоминанье,
воспоминанье о прошлой войне,
и смотрю на спокойный пейзаж,
который сегодня меня окружает:
это — снег,
и группа опавших деревьев,
и в сером небе
стая птиц перелетных.
Я смотрю на него,
на этот пейзаж,
и только его
я видеть хочу.
НОРЖ (р. 1898)
● УЛЫБКА
Все смерть да смерть... Признаться,
Финал довольно плоский.
Смените декорации,
Актеров и подмостки!
Хочу листвы шуршащей
И чтоб над жизнью пели,
Как птицы в летней чаще,
Фаготы и свирели.
Хочу такой улыбки,
Чтоб никакой на свете
Со зла иль по ошибке
Ее не стер бы ветер.
И чтобы без конца
Улыбка та сияла
И все черты лица
Собою озаряла.
33
БОЛГАРИЯ
ИВАН ВАЗОВ (1850 — 1921)
● ВЕЧЕРНИЙ ЧАС
Вот он, вечерний час.
Солнце свой отблеск бросает на нас,
шлет нам привет, покидая высоты,
ждет вся природа желанной дремоты,
в сладкой истоме ждет неги и ласк.
Вот он, вечерний час.
Веет зефир окрыленный.
Слышится шепот листвы утомленной,
тайные вздохи, речей трепетанье,
словно влюбленные в сладком мечтанье,
и над вселенной, спокойной и сонной,
веет зефир окрыленный.
Дремлет притихнувший край.
Смолкли и ветры, и песни, и лай,
только ручей чуть журчит меж камнями,
в тьме, под нависшими низко ветвями.
В небе лишь звезды — ни тучек, ни стай.
Дремлет притихнувший край.
Мирно уснула природа.
Смолкли дубравы, поляны и воды.
Ангел невидимый в звездной дали
мир и усладу несет для земли.
Слив все дыханья, под тьмой небосвода
мирно уснула природа.
35
ХРИСТО СМИРНЕНСКИЙ (1898 — 1923)
• ДА БУДЕТ ДЕНЬ!
Ночь непроглядная, глухая,
ночь ледяная, словно смерть...
Земли истерзанная твердь
кипящей кровью истекает...
Среди руин во мгле зловещей
безглавым демоном войны
знамена смерти взнесены,
и хищно меч о меч скрежещет.
Под беспросветной темнотою
крест неподвижный водружен,
и тысячи слепой толпою
к нему идут со всех сторон.
Идут, гонимые бичами
кумира золота и зла,
и все мрачней и гуще мгла,
и двигать нет уж сил ногами.
Вздохнуть свободно жаждут груди,
хоть искры света ждут глаза.
Мечта одна лишь, как гроза,
горит, растет и души будит,
и, размывая ночи тень,
сквозь слезы и кровавый гнет
мятежный крик кругом растет:
«Да будет день! Да будет день!»
НИКОЛА ФУРНАДЖИЕВ (1903 — 1968)
• ВСАДНИКИ
Всадники, всадники... Кровь лишь сочится
болгарская,
отчие долы и отчее небо в огне.
Где наш народ, где земля наша вечно
бунтарская,
скорбное ровное поле, ответишь ли мне?
36
Сук над повешенным ветры качают со
скрипами,
пусты равнины, чадит пепелищами тьма;
всадники мчат, мать-земля провожает их
всхлипами,
словно поет и рыдает там гибель сама.
Брошено дерзко копье над полями и стогнами,
кровью обрызгано, светит в полуденный час;
мечено небо огромными красными окнами,
словно и небо разгневалось, глядя на нас.
Всадники, всадники — бездной дорогу
обрезало —
отчие долы и небо огнем замело!
Ветер гудит... Мне и страшно, о мама, и весело,
с песнею гибнет просторное поле мое!
ЕВТИМ ЕВТИМОВ (р. 1933)
● КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ
Песнь колыбельную хочу я написать…
А где-то в тишине ревут моторы.
И кораблям всю ночь во тьме плутать,
и взрывам — сотрясать немые горы.
Горят поселки. Ночь, как жизнь, длинна...
И звезды смотрят на людей с тоскою.
И хоть над нами мир и тишина —
тебя я не сумею успокоить.
Песнь колыбельную хочу я написать...
А где-то этой ночью плачут дети,
и где-то вместо жизни — смертный ад,
пожарища и раскаленный ветер,
тяжелый дым ползет и ест глаза,
и столько горя в мире поднебесном!..
Нет, колыбельную мне петь сейчас нельзя —
ты в этом гуле не услышишь песню.
37
И ты не спи…
Весь мир не должен спать
над плачущим ребенком в ночь такую!
Песнь колыбельную хотел я написать —
но нет, я песню напишу другую,
что сможет хоть кому-нибудь помочь
за дальними горами и долами.
…И если ты уснешь в такую ночь —
Ты должен спасть с открытыми глазами.
ВЕСЕЛИН ХАНЧЕВ (1919 — 1966)
● НЕ ДОЛЖНО!
Нет, не смеет кончиться до срока
то, что и не начинало жить.
Мысли, что оборваны жестоко, —
вас должны другие подхватить.
Корабли должны к земле добраться
издали, из глубины морей.
Не должны дороги прерываться
линией окопов и траншей.
Нет, не должен дом стоять без крыши,
жалуясь напрасно небесам.
Письма, что кому-то кто-то пишет, —
вы должны дойти по адресам.
Должен день окончиться закатом,
должен в очагах пылать огонь,
хлеб не должен сохнуть непочатым
и завянуть девичья ладонь.
Дайте людям дописать страницы,
Кончить книгу, виноград убрать.
Не успевшее еще родиться
не должно до срока умирать.
38
ВЕЛИКОБРИТАНИЯ
РОБЕРТ БЕРНС (1759 — 1796)
● СТРОЧКИ О ВОЙНЕ И О ЛЮБВИ
Прикрытый лаврами разбой
И сухопутный, и морской
Не стоит славословья,
Готов я кровь отдать свою
В том жизнетворческом бою,
Что мы зовем любовью.
Я славлю мира торжество,
Довольство и достаток.
Создать приятней одного,
Чем истребить десяток!
ВИЛЬЯМ БЛЕЙК (1757 — 1827)
● ЛОНДОН
По вольным улицам брожу
У вольной издавна реки.
На всех я лицах нахожу
Печать бессилья и тоски.
Мужская брань, и женский стон,
И плач испуганных детей
В моих ушах звучат, как звон
Законом созданных цепей.
39
Здесь трубочистов юных крики
Пугают сумрачный собор,
И кровь солдата-горемыки
Течет на королевский двор.
A от проклятий и угроз
Девчонки в закоулках мрачных
Чернеют капли детских слез
И катафалки новобрачных.
ДЖОРДЖ БАЙРОН (1788 — 1824)
● ИЗ «ДОН ЖУАНА»
ИЗ ПЕСНИ СЕДЬМОЙ (октавы 79 — 87)
|
