2. Понятие мидизма
Термин «мидизм» должен был возникнуть вслед за появлением обыкновения греков называть персов «мидянами» во второй половине VI в. до н.э., получить наибольшее распространение в период Греко-персидских войн, и также постепенно исчезать из употребления уже на рубеже V–IV в. до н.э. (за тем редким исключением, когда греческие авторы применяли термин «мидизм» при ссылках на события периода Греко-персидских войн, например, позицию тех или иных городов по отношению к Персии или на деятельность Павсания и Фемистокла). В лексиконе «Суда» глагол определяется как – «приверженность мидянам», и чуть далее непосредственно связывается с деятельностью спартанского военачальника Павсания (Suid., s.v., ; ). Примечательно, что и Геродот единожды употребляет выражение в качестве замены обычного для него глагола , что также может свидетельствовать в пользу адекватного понимания термина лексикографами81 Глагол и существительное прочно вошли в греческий лексикон. Д. Граф, К. Таплин и другие исследователи обращали внимание, что в конечном итоге глагол обозначал «делать что-то как мидяне», и отсюда могли проистекать всевозможные коннотации термина – лингвистические, политические, социокультурные82. Но эти возможные коннотации, фактически не дают возможности прояснить точное значение мидизма. Близкие и синхронные параллели с «мидизмом», однако, образуют глаголы , и . По крайней мере, ясно, что как сторонники афинян в греческих полисах назывались , сторонники спартанцев – , а фиванцев – , так и приверженцы персов обозначались как . Сами же эти определения, указывающие на внешнеполитические ориентиры тех или иных политических группировок в греческих полисах не несут никакой негативной смысловой нагрузки, по крайней мере, они не используются для характеристики «предателей».
Самая первая по хронологии ссылка на мидизм присутствует на афинском остраконе, поданном против Габрониха, сына Лисикла, где употреблено слово 83 Габроних вероятно принадлежал к группировке Фемистокла (Hdt., VIII, 21; Thuc., I, 91, 3; Themist., Epist., IV; X), и был кандидатом на изгнании на остракофории в 470-е гг. до н.э. Ни у Эсхила, ни в сохранившихся фрагментах историков – предшественников Геродота, не присутствует упоминание мидизма. И только «отец истории» предоставляет информацию, которая оказывает неоценимую помощь в исследовании феномена. Конечно, Геродот в своем труде никогда не говорит непосредственно о происхождении слова «мидизм», оперируя им как хорошо известным для себя и своих греческих читателей, которые не встретили бы особых трудностей при его истолковании. Кроме того, следует заметить, что в труде Геродота терминология мидизма не встречается ранее IV книги (IV, 144), где сообщается, что после завершения неудачного скифского похода в 513 г. до н.э., Дарий оставил во Фракии Мардония, который «подчинил все полисы на Геллесонте, которые не были на стороне персов». Ключевое значение для понимания смысла пассажа принадлежит фразе , которую Г.А. Стратановский не совсем точно переводит следующим образом: «… он покорил все города, еще не подвластные персам». Однако выражение придает всему пассажу тот смысл, будто Мегабаз в период первого персидского вторжения в Европу покорял греческие полисы, которые отказывались присоединиться к персам без борьбы. Эта особенность текста учитывается в других переводах и комментариях к отрывку Геродота84. В следующий раз «отец истории» использует уже применительно к Аркесилаю III, царю Кирены (Hdt., IV, 165)85. Пример этот не был отмечен К. Таплином, который полагал, что Геродот при обращении к мидизму ссылался «всегда на поведение государства, а не индивидуума, и обычно на его позицию в отношении возможности непосредственной военной угрозы»86. Однако Геродот, упоминая о мидизме Аркесилая, во-первых, приводит его вне какого бы то ни было контекста Греко-персидских войн; во-вторых, он употребляет слово «мидизм» не по отношению к тем или иным полисам, как в предыдущем примере, а применяет его к личности; в-третьих, придает термину политическое звучание утверждением, что Аркесилай выдал Кирену персидскому царю Камбизу и в течение некоторого времени платил ему подать; в четвертых, подразумевает личные связи Аркесилая с персами (Hdt., IV, 165). Геродот употребляет слово «мидизм» применительно к Аркесилаю III в том значении, как его понимали современники, то есть еще не включает в него оттенок политической измены, впервые появившейся в год битвы при Марафоне 490 г. до н.э. Однако и здесь мы находим тот же подтекст: мидизм – подчинение персам без сопротивления87.
Далее, на протяжении всего своего труда Геродот неоднократно использует глагол в значениях «перейти на сторону персов» или «быть на стороне персов», а также причастие в различных исторических контекстах, чтобы отметить действия отдельных греческих полисов или отдельных лиц Эллады, занимавших персофильскую ориентацию в период Греко-персидских войн. Геродот наиболее часто употребляет терминологию мидизма именно по отношению к позиции греческих полисов и этносов в период конфликта с Персией – походов персов против балканских греков в 490 и 480 гг. до н.э. (эгинцы: VI, 64; в целом греки: VII, 138–139; фиванцы: 205, 233; IX, 15, 40, 67; в целом беотийцы: VIII, 34; фокидяне: VIII, 30–31; IX, 17, 31; фессалицы: VII, 172; 174; о. Андрос: VIII, 112), и единожды, что весьма примечательно, употребляет фразу (VIII, 106) по отношению ко всем грекам, находившимся на стороне персов в период экспедиции Ксеркса в Грецию в 480 г. до н.э. Однако названных греческих сторонников Персии объединяет одно – все они приняли сторону персов без борьбы. Хотя, с другой стороны, следует заметить, что список перешедших на сторону персов греческих племен и городов, приводимый Геродотом (VII, 132), разумеется, должен был включать как тех, которые заняли персофильскую ориентацию сугубо добровольно (т.е. предоставили землю и воду Ксерксу еще до начала собственно вторжения), так и тех, которые поступили подобным образом под угрозой применения военной силы (причем, как мы уже продемонстрировали, таких должно было оказаться большинство). Поэтому трудно согласиться с мнением К. Таплина о том, что мидизм был сугубо добровольным актом88. То, что эллины в период Греко-персидских войн понимали под мидизмом не только собственно добровольное подчинение персам и дальнейшее сотрудничество с ними, но и подчинение «по принуждению», под угрозой силы, но все же без оказания вооруженного сопротивления, проясняется в других сообщениях Геродота. Эллинская клятва, принесенная накануне вторжения Ксеркса в 481 г. до н.э., предусматривает наказание только добровольных сторонников персов в Элладе, а не тех, которые стали ими по принуждению (Hdt., VII, 132). Таково значение пассивного причастия – «не вынужденные необходимостью»89. Рассуждая о печальной судьбе, которая могла постичь бы греков в случае отказа афинян от участия в войне против Персии, «отец истории» говорит о том, что спартанцы остались бы наедине с врагом, покинутые на произвол союзниками не по доброй воли, а в силу необходимости – (Hdt., VII, 139). Та же самая необходимость – , по мнению Геродота, была основной причиной, побудившей фессалийцев перейти на сторону персов после ухода войск Эллинского союза из Темпейской долины. В данном случае фраза Геродота (VII, 172) – , – наглядно демонстрирует, что даже по отношению к перешедшим на сторону персов «по принуждению» фессалийцам было применимо определение мидизма. Точно так же присоединились к персам и фокидяне, но не по доброй воле, а в силу необходимости– (Hdt.,IX,17).
Вообще, надо сказать, что среди основных причин мидизма в представлениях Геродота (VII, 138; ср.: VIII, 36) страху греков перед могуществом Персидской империи отводится едва ли не первое место. Помимо этого, мидизм, как это также явствует из свидетельств Геродота, в значительной мере зависел также от традиционных приоритетов во внешней политике, исключавших выработку одинаковых позиций в греко-персидском конфликте теми эллинскими племенами и полисами, которые издавна враждовала между собой. Стародавняя вражда фактически не позволила прийти к общему соглашению фессалийцам с фокидянами (Hdt., VIII, 27–30)90, фиванцам c феспийцами и платейцами (Hdt., VIII, 50), спартанцам с аргосцами (Hdt., VII, 148–152). Среди других причин мидизма полисов и этносов Геродот упоминает персофильскую политику правящей элиты, которая далеко не часто соответствовала позиции основного населения. В редких упоминаниях случаев индивидуального мидизма Геродот называет прежде всего именно представителей полисной аристократии (фессалийские Алевады из Лариссы – Форак и его братья Эврипил и Фрасидей: Hdt., VII, 6; 174; IX, 1, 58; фиванцы Аттагин и Тимегенид: Hdt. IX, 15–16, 38, 86, 88), однако он фактически совершенно игнорирует мотивацию, побудившую тех или иных представителей греческой политической элиты поддержать Персию и очень скупо сообщает о проявлениях их мидизма. Однако можно быть уверенным, что только сугубо «добровольный» мидизм, а не мидизм «по принуждению», мог классифицироваться как предательство. В этой связи, конечно, следует согласиться с уже упомянутым мнением, высказанным еще А. Гоммом о том, что мидизм становился настоящей изменой только в период Греко-персидских войн.
Именно после победы греков в войнах с персами в 490 г. и 480–479 гг. до н.э. термин «мидизм» должен был принять гораздо более негативную окраску, чем был прежде, приравнивавшую его к политической измене по отношению не только к гражданам отдельно взятого полиса, но именно ко всей Элладе91. Геродот в ряде случаев проводит недвусмысленные параллели между мидизмом и предательством. Во времена Геродота Греко-персидские войны мыслились как время небывалого патриотического подъема и политической консолидации. Первый случай описания мидизма как предательства Греции встречается у Геродота при обращении к позиции Эгины в 490 г. до н.э. Он сообщает, что согласие эгинцев подчиниться Персии афиняне восприняли как подходящий повод к возобновлению враждебных действий против этого полиса и направили своих послов в Спарту с тем, чтобы обвинить эгинцев в предательстве Эллады– (Hdt., VI, 49). Другой пример отождествления мидизма с изменой предстает в ответе фокидян на предложение своих врагов фессалийцев заплатить определенную денежную сумму, чтобы уберечь свою страну от бедствий предстоящего персидского вторжения в 480 г. до н.э. Фокидяне отвергли это предложение, заявив о том, что они могли, если бы захотели, подобно фессалийцам перейти на сторону персов (), но они никогда добровольно не будут предателями Эллады – (Hdt., VIII, 30). Геродот проводит параллели между мидизмом и предательством и при обращении к роли Афин в период Греко-персидских войн. Особенно очевидным это становится при изложении «отцом истории» афинского ответа спартанским послам, опасавшимся заключения договора Афин и Персии в 479 г. до н.э.: «Нет на свете столько золота, нет земли столь прекрасной и плодоносной, чтобы мы ради этих благ захотели перейти на сторону персов и поработить Элладу» ( ). Заключить мир с Ксерксом, по словам афинян, – значит предать кровное и языковое родство с другими эллинами, общие святилища богов, жертвоприношение на празднествах и одинаковый образ жизни, стать предателями ( ) – не благо для афинян (Hdt., VIII, 144). Тенденция вполне ясна, так как и ранее Геродот представлял афинян спасителями Эллады ( ) вследствие их отказа перейти на сторону персов и доказывал, что в ином случае Грецию ожидало бы неминуемое порабощение (Hdt., VII, 139). Однако измена () представляла собой частный случай мидизма92.
Геродот иногда сообщает о случаях предательства греками интересов своего родного полиса, но он не связывает их с мидизмом. Среди таких примеров: измена некоторых эретрийцев в 490 г. до н.э. (Hdt., VI, 100); предательство Эпиальта при Фермопилах (Hdt., VII, 213); предательство стратега скионян Тимоксена при осаде персами города Потидеи в 479 г. до н.э. (Hdt., VIII, 128). Впрочем, во всех случаях предательство, очевидно, считалось мидизмом, хотя Геродот не употребляет слова и . В отношении же Тимоксена «отец истории» сообщает, что он намеревался передать Потидею персидскому военачальнику Артабазу и вел с ним тайные переговоры, но его замысел был раскрыт. Далее, историк делает интересное замечание: «Однако было решено не клеймить Тимоксена как изменника ради города скионян, чтобы в будущем скионян вечно не звали предателями ( , )» (Hdt., VIII, 128). Это сообщение Геродота можно понимать так: если бы Тимоксен был обвинен в измене, то клеймо мидизма пало на его родной город – Скиону. Оно не оставляет сомнения, что как в период Греко-персидских войн, так и во время Геродота мидизм считался предательством всей Греции.
В отличие от Геродота, Фукидид только четырежды обращается к теме мидизма на страницах своего труда, причем, дважды историк сообщает о примерах полисного мидизма (III, 34, 1; 56, 4), и дважды об индивидуальном мидизме (I, 95, 5; 135, 2). Столь незначительный интерес к этой теме со стороны знаменитого афинского историка, очевидно, может быть объяснен тем, что в центре внимания автора были главным образом события Пелопоннесской войны, когда, мидизм уже переставал быть значимым фактором в политической жизни греков (как, собственно, и связанная с ним терминология, которая использовалась античными авторами сугубо к ситуации Греко-персидских войн). Поэтому три примера мидизма у Фукидида относятся к периоду Греко-персидских войн (мидизм фиванцев, Павсания и Фемистокла), и только один – к событиям 430 г. до н.э. (мидизм в Колофоне).
Далее, как уже было замечено, если Геродот, впервые сообщавший о мидизме, понимал его главным образом как феномен политического сотрудничества греков с Персией, то у Фукидида уже можно обнаружить примеры иного понимания мидизма, причем в тех разделах, где говорится о мидизме Павсания (Thuc., I, 95, 5). Историк делает необходимые пояснения по поводу состава его преступления, которые на первый взгляд могут предполагать, что в основе обвинения Павсания лежал «социокультурный мидизм» – подражание персидскому образу жизни. Фукидид замечает: «Не довольствуясь простым образом жизни, Павсаний стал носить мидийское платье ( ) и после отъезда из Византия ехал через Фракию в сопровождении мидийских и египетских телохранителей; он завел роскошный персидский стол ( ), и не будучи в состоянии скрыть свои настроения, уже в мелочах обнаруживал, что можно ожидать от него в будущем» (I, 130, 1). Далее Фукидид продолжает развивать ту же тему: «Тем не менее его образ жизни, несхожий с установленными обычаями, и стремление подражать варварам ( ), давали множество поводов подозревать, что он не желает, как равный, подчиняться спартанским обычаям» (I, 132, 1). Более поздние античные авторы также акцентируют внимание на подражании Павсания персидским нравам (см. напр.: Duris, FGrHist., 76, F. 14: «Павсаний снял с себя отеческий грубый плащ и надел персидскую одежду»; cf. Aelian., VH, VI, 7; IX, 41).
Окончательный вывод о том, что обвинение в мидизме могло включать приверженность персидским обычаям, казалось бы, может следовать из замечания Афинея, что Алкивиад подражал мидизму Павсания ( - ), и привлек на свою сторону Фарнабаза тем, что оделся в персидскую одежду и выучил персидский язык подобно тому, как Фемистокл(Athen., XII, 49)93. По мнению К. Таплина, Афиней мог самостоятельно несколько расширить смысл термина «мидизм», т.е. придать ему значение, которое не следует из текстов других авторов94. Если дело обстоит таким образом, то неправомерным было бы использовать сообщение Афинея для суждений о «социокультурном» мидизме Павсания. За разъяснениями обратимся опять же к Фукидиду. Историк сообщает, что во время первого суда в Спарте Павсаний был оправдан из-за недостатка доказательств его вины, а его подражание персидским нравам воспринимали просто как нежелание подчиняться спартанским обычаям (), как это следует из приведенной выше цитаты (Thuc., I, 132, 1). Но было ли это достаточным основанием для обвинения в мидизме? Очевидно, нет, если впоследствии у спартанских судей возникла необходимость заполучить более надежные доказательства вины Павсания, которые бы определенно свидетельствовали о конкретных связях регента с персидским царем (Thuc., I, 132, 5; 133; 134, 1).
Таким образом, обвинение в мидизме даже после 479 г. до н.э. должно было исходить не из манеры поведения или образа мыслей, а из вполне конкретных действий, направленных на установление и осуществление контактов с Персией в ущерб интересам своего родного города или Эллады в целом. Хотя можно также с большим основанием предположить, что, конечно, подражание врагам-персам в одежде или обычаях могло послужить (и в действительности служило) поводом к подозрению в мидизме, нуждавшемуся на тот момент в дальнейших доказательствах, которые еще не были собраны в период первого суда над спартанским военачальником. Однако, кроме случая Павсания, трудно найти примеры, где явно можно было бы проследить связь обвинения в мидизме с принятием греками персидского образа жизни95.
Другие историки и писатели конца V–IV вв. до н.э. не дают ничего нового для осмысления феномена мидизма. Так, Ксенофонт ссылается на мидизм эретрийца Гонгила (Hell., III, 1, 6), Исократ в «Панегирике» говорит о смертных приговорах неким афинянам по случаю их мидизма в период Греко-персидских войн (IV, 157), Демосфен упоминает мидизм фиванцев (LIX, 95) и обвинение в мидизме Фемистокла ( ) (XXIII, 205). Остальные ораторы вообще не сообщают о мидизме. Примечательно, что терминология мидизма не применяется также и комедиографом Аристофаном, хотя он ссылался на «заговоры» некоторых афинян с мидянами и царем» (Ar. Equ., 475–478), т.е. на явление, которое могло хорошо подходить под определение мидизма. Однако парадоксально встретить ссылку на мидизм в ироническом замечании некоего спартанца, что благодаря Анталкидову миру 386 г. до н.э. «лакедемоняне стали сторонниками мидян» ( ), на которое Агесилай отвечал, что «скорее мидяне стали сторонниками лакедемонян» ( ) (Plut. Ages., 23, 2; Artax., 22, 4).В рассказе Плутарха, сохранившего этот довольно распространенный анекдот, с одной стороны, термины «мидяне» и «мидизм» употребляются в не свойственной той эпохе манере, а, с другой, «мидизм» противопоставляется «лаконизму». Это единственная ссылка на мидизм из истории IV в. до н.э., которая непосредственно не относится к событиям Греко-персидских войн. Надо думать, что заключение Каллиева мира афинянами с Персии в 449 г. до н.э., прекратившего непосредственную конфронтацию, а затем подкрепленного Эпиликовым мирным договором после 423 г. до н.э., и, наконец, установление союзнических отношений Спарты и Персии в 412–411 гг. до н.э., несомненно способствовали вытеснению из употребления клише «мидизм» (в противном случае, позорное клеймо мидизма могло быть применено к самой Спарте, однако, мы знаем, что ни о чем подобном не упоминается в источниках). И в этой ситуации довольно необычно встретить ссылку на сотрудничество с Персией среди обвинений, предъявленных спартанцами фиванцу Исмению в 383 г. до н.э. (например, ему в вину вменялось заключение «союза гостеприимства» с персом), хотя примечательно, что Ксенофонт, передающий этот эпизод, избегает вполне уместных для того контекста определений или , но использует их замену в виде глагола (Xen., Hell., V, 2, 35)96 Последнее, думается, не случайно и может свидетельствовать о сознательном нежелании Ксенофонта употреблять термин «мидизм», который, очевидно был сочтен историком неправомерным по отношению к данному случаю – некоторого рода анахронизмом. Собственно говоря, известен еще один пример употребления слова в качестве непосредственной замены мидизму – во втором, сохранившемся в довольно фрагментарном виде, письме Александра Македонского на Хиос, предписывалось, чтобы никто из хиосцев в дальнейшем не подлежал преследованию (SEG, XXII, 506; XXX, 1072)97.
Некоторые поздние античные авторы (Диодор Сицилийский, Плутарх и др.) уже не употребляли определения «мидизм» и «варваризм», но во всех случаях вместо них используютслово «измена» – . Например, Диодор характеризует греков, занявших сторону Персии в 480 г. до н.э. как , избегая термина во всех разделах своего труда, где он сообщает о персофильстве периода Греко-персидских войн. Историк перечисляет греческие города и племена, которые перешли на сторону персов и называет их (XI, 3, 1). В других пассажах Диодор упоминает обвинение в , выдвинутое против Павсания (XI, 46, 1; 54, 2–3) и Фемистокла (XI, 54, 5; 55, 4, 8; 56, 2), употребляя также глагол (XI, 44, 4; 54, 4). Надо думать, что Диодор в I в. до н.э. не особенно заботился о сохранении оригинальной терминологии, а предпочитал иcпользовать такие определения, которые были более понятны читателям – его современникам. Аристодем (FGrHist., 104, F. 1, 1, 1; 2, 4; 3, 1; 8, 1) и Плутарх (Them., 7, 2; 21, 7; Aristid., 16, 2; 18, 6; 18, 7; см. особенно его сочинение «О злокозненности Геродота», где он следует терминологии «отца истории») пытались сохранить термины своих источников, в том числе и относящиеся к мидизму, однако, едва ли они понимали различия между самим этим явлением и предательством. Аристодем, например, в своей «Эпитоме» 4 раза использовал терминологию мидизма и 7 раз применял слово к деятельности Павсания (F. 1, 4, 1; 6, 2–3; 8, 1–2) и Фемистокла (F. 1, 10, 1) в интересах персов. Плутарх также определяет поведение Павсания как «предательство» (Them., 23, 1; Cim., 6, 2; De Her. malign., 855F). Аналогичным образом поступает и периэгет Павсаний (VII, 10, 2), который даже приводит список тех, которые по его мнению, являются «предателями» ( ) – среди них уже известные по Геродоту эритрейцы Филагр, сын Кинея и Эвфорб, сын Алкимаха, фессалийцы Алевады, фиванцы Аттагин и Тимегенид.
|
