2. Тирании Малой Азии:
От лидийского к персидскому господству
Поскольку персидское господство в Малой Азии в середине VI в. до н.э. сменило собой господство лидийцев, то представляется целесообразным кратко рассмотреть взаимоотношения местных греческих тиранов с лидийскими царями. Определенно, что расцвет тиранических режимов в греческих полисах Малой Азии и прилегающих островах приходился на VIII – первую половину VI в. до н.э. В одних случаях источники сохранили упоминание о единичных тиранах, в других – о целых династиях21. Некоторые исследователи придерживаются мнения, что цари династии Мермнадов проводили политику поддержки тиранов, как позднее делали персы; другие, однако, полагают, что лидийские правители не вмешивались во внутренние дела греческих полисов, которые они стремились поставить под свой контроль. М.М. Остин отмечает: «Лидийцы имели близкие и разнообразные отношения с греческими городами в их сфере влияния… Но поддержка тирании как таковой не была одним из их методов контроля, и, действительно, отдельные греческие тираны находились часто в оппозиции к лидийцам…»22. Несомненно, это мнение следует признать верным, хотя, отчасти и упрощающим ситуацию.
Наверняка, существование de facto независимых от царей Лидии тиранических режимов должно было служить препятствием для этих царей в осуществлении их цели – установлению политического контроля над малоазийскими греческими полисами, против которых они предпринимали регулярные военные действия. В источниках мы находим соответствующие примеры того, что лидийские правители периодически враждовали с тиранами: свидетельство поэта Алкея о денежных средствах полученных его группировкой от лидийцев для борьбы против тирана Мирсила (Alc. F.69 L–P)23; конфронтация Алиатта с милетским тираном Фрасибулом, правда, после многих лет войны благополучно завершившаяся примирением, – установлением (Hdt., I, 17–22; Polyaen., VI, 47, 1); война Креза против эфесского тирана Пиндара, которая окончилась изгнанием последнего по соглашению с эфесянами (Aelian., III, 26; Polyaen., VI, 50, 1; cf. Hdt., I, 26); наконец, захват Крезом Сидены (памфилийского города Сиды), куда бежал в поисках убежища некий тиран Главкий (Strabo. XIII. 1. 42 p.601).
Едва ли отмеченные факты могут быть показателем общей тенденции – целенаправленной борьбы лидийских правителей против тиранов24. Однако, они явно не свидетельствуют о том, что лидийские цари в своей деятельности следовали политике поддержки тиранов в греческих полисах Малой Азии. Наиболее взвешенным может быть объяснение, что отношения лидийской монархии с тираниями определялись своеобразием текущего момента.
Если принять эту точку зрения, то возникает вопрос: почему лидийские цари не добились успеха в том, чтобы осуществлять контроль над греческими полисами при помощи своих ставленников, если они действительно могли преследовать такую цель. Ответ очевиден. Лидийские правители династии Мермнадов, в отличие от более поздних персидских Ахеменидов, очевидно, не имели реальной возможности для насаждения в подчиненных им полисах преданных им тиранов, и прежде всего, потому, что они не обладали сравнимым с персами военным потенциалом.Ситуация меняется с приходом персов.
В отношении периода первоначального персидского завоевания Малой Азии при Кире Великом отсутствуют необходимые сведения о том, какая форма правления была наиболее распространена в греческих полисах этого региона. Геродот, однако, предоставляет возможность для предположения, что таковыми не были тиранические режимы, а формы правления, которые современники историка определяли как демократии. Последние же могли утвердились после устранения или демосом этих городов, или лидийцами малоазийских тиранов в VII – первой половине VI в. до н.э. Вообще, как говорилось, тирания в Ионии и Эолиде, расцвет которой, приходился вероятно на VIII–середину VI вв. до н.э., ко времени персидских завоеваний в середине VI в. до н.э. стала уже вырождаться как явление. Такой вывод проистекает из нескольких факторов. Во-первых, конечно, это argumentum ex silentio. Хотя это и не всегда надежный довод, но в данном конкретном случае имеет некоторый вес: Геродот не упоминает ни одного тирана при своем рассказе о подчинении греков Малой Азии военачальниками Кира Великого – Мазаресом и Гарпагом; он говорит о милетянах (I, 143, 169), кимейцах (I, 157–160), митиленцах (I, 160) хиосцах (I, 160–161, 165), приенцах (I, 161), фокейцах (I, 163–167), теосцах (I, 168), книдянах (I, 174) и др. Во-вторых, это сообщения «отца истории» о решимости граждан ионийских и эолийских городов бороться за свою свободу, проявленной по различным случаям: от посольства в Спарту (I, 141, 152) и решений собрания в Панионии (I, 170), до готовности граждан некоторых полисов покинуть свою родину, чтобы избежать порабощения и ограничения их свободы (фокейцы: I, 163–168; теосцы: I, 168 ), и, наконец, военного сопротивления. Вообще, надо заметить,что политика военного противостояния Персия не была типична для тиранов; но даже, если какие-то известные нам тираны и решились возглавить борьбу своих сограждан против персов, то наверняка, они должны были лишиться не только своей властного положения в полисе, но и жизни. В-третьих,существуют отдельные данные, что в ряде греческих полисов Малой Азии и островов Эгеиды ко времени персидского завоевания не было никакой тираний25. Но способствовала ли возрождению тираний конкретная политика Кира Великого?
Можно назвать практически единичные примеры, которые позволяют усмотреть некоторую взаимосвязь общественной жизни в греческих полисах с персидской политикой при Кире. Это эпизод с кизикенцем Пифархом, который сохранился в изложении Афинея (Agathocles FgrHist. 472. F.6 = Athen., I, 54): «Кир Великий своему другу Пифарху, уроженцу Кизика, подарил семь городов, как говорит вавилонец Агафокл26: Педас, Олимпий, Акамантий, <�Тий>, Скептру, Артипс, Тортиру27. Тот же вследствии гордости и безрассудства, собрав войско, стремился стать тираном над своим отечеством. Кизикенцы выступив против него, поспешили на крик о помощи, и строем бросились в опасность». На этом рассказ обрывается, но судя по всему, попытка захвата власти Пифархом вопреки ожиданию провалилась. Личность Пифарха неоднократно привлекала внимание исследователей28. Для нас важно подчеркнуть несколько моментов. Во-первых, следует обратить внимание,что Агафокл называет Пифарха «другом Кира» (). Это подчеркивает,прежде всего,его социальный статус в окружении персидского царя. То обстоятельство, что Кир обзавелся греческим окружением недвусмысленно подчеркивает Геродот в своем рассказе о переговорах спартанского глашатая Лакрина с персидским царем в Сардах: именно эллинам из своей свиты ( ), по словам «отца истории», Кир задал вопрос: «Что это за люди лакедемоняне и сколь они многочисленны, что осмеливаются говорить такие речи» (Hdt., I, 153). Во-вторых, тот факт, что Пифарх вознамерился стать тираном в Кизике, городе, который, если верить Агафоклу, не входил в число пожалованных ему Киром, с большим основанием может свидетельствовать о непричастности персидского монарха к предприятию своего «друга»; об этом говорит также и использование для захвата власти вооруженной силы – наёмников. Сам Агафокл, как представляется, объясняет неудачную попытку Пифарха захватить власть в своем родном городе Кизике его гордыней и безрассудством ( ), а не персидской поддержкой Можно с некоторой долей вероятности предполагать, что Пифарх действовал по крайней мере с одобрения Кира Великого, но не более того.
Несколько определеннее о вмешательстве Кира во внутренние дела греческого полиса может говорить фрагмент Гераклида Понтийского о том, что этот персидский царь сверг прежнее государственное устройство в Кимах и поместил граждан под управление монарха ( ) (Heraclid. Pont. Peri politeias, 11, 5 = FHG. II, 217). Под монархом несомненно понимается тиран, что вполне соответствует распространенной практике в архаической Греции, когда оба термина были взаимозаменяемые29. К сожалению, никакие особые подробности переворота, как будто бы учиненного Киром в Кимах, нам не известны.
Некоторые исследователи называют случай Эфеса в качестве примера, что город был под властью тиранов при Кире Великом, но свободен от тирании при Дарии30. Действительно, лексикон Суды называет эфесских тиранов Афинагора и Кому, которые отправили в изгнание ямбического поэта Гиппонакса, принудив его поселиться в Клазоменах (Suid., s.v. ). Другие сведения об этих тиранах отсутствуют, однако, время жизни Гиппонакса датируется серединой VI в.до н.э.31 Сохранившиеся фрагменты этого ямбографа показывают, что основная часть его жизни проходила в общении с лидийцами (Hipponax. F. 3a, 42, 92, 104 IEG), и, таким же образом, Афинагор и Кома могли застать еще «лидийский» период; что с ними произошло, когда ионийские города оказались во власти персов при Кире невозможно точно установить32. Не исключено, однако, что эти тираны продолжали править в Эфесе уже и при персах; примечательно, что Геродот не упоминает граждан Эфеса среди тех греков, которые оказали сопротивление военачальникам Кира. Так что, Афинагор и Кома могли подчиниться персам без борьбы и тем самым обеспечили преемственность своей династии. Клемент Александрийский сообщает, что Гераклит Эфесский убедил тирана Меланкому сложить с себя власть (Clem. Alex., Strom., I, 65); к философу обратились эфесцы с предложением составить для них законы (Diog. Laet., IX, 2). Таким образом, после «отставки» тирана в конце VI в. до н.э., в полисе должно было утвердиться демократическое правление. Имя тирана Меланкомы может предполагать, что он относился к той же самой династии эфесских тиранов, что собственно и Афинагор и Кома, или же, как можно также допустить, Кома и Меланкома могли быть именами одного и того же лица. В последнем случае Кома (Меланкома) мог сложить с себя тиранию еще до воцарения в Персии Дария I или же в первые годы его правления, еще до того времени, как этот царь приступил к целенаправленной политике поддержки тиранических режимов в греческих полисах33. Таким образом, возможно, после 520 г. до н.э. в Эфесе уже не было тирании, и, не известно, возродилась ли она в этом полисе в последующий период. Однако, не исключено, что проперсидские тираны не были утверждены в полисе, в таком случае, прежде всего, благодаря установившимся личным взаимоотношениям Гераклита Эфесского и царя Дария. Но пример Эфеса в таком случае может быть исключением из общего правила оказания персами помощи отдельным грекам в утверждении их тиранической власти в ряде полисов. Однако, не удивительно, что в целом Кир лично мог уделять гораздо меньше внимания делам греков, чем, например, последующие цари династии Ахеменидов. Полностью поглощенный своими завоеваниями на Востоке, этот персидский монарх поручил заниматься отношениями с греками двум своим военачальникам – Мазаресу и Гарпагу (Hdt., I, 156–169). Подобным образом впоследствии действовал и Камбиз, делом жизни которого стало завоевание Египта; при нем практически неограниченную власть приобрел Оройт, сатрап Сард, приказавший, в частности, умертвить знаменитого самосского тирана Поликрата (Hdt., III, 120–125)34.
И только Дарий I, вплотную занятый административным обустройством Персидской державы, имел возможность обратиться к построению отношений с греками, входившими в состав его государства. В источниках, прежде всего у Геродота, греческие тираны на Востоке ассоциируются с персидской монархией именно применительно ко времени правления Дария. Эти тираны входили в близкое «греческое окружение» царя, и подобно Пифарху при Кире, имели статус «друзей царя» и/или «благодетелей»35. И одним из первых «благодетелей» при Дарии I стал Силосонт, сын Эака, изгнанный брат Поликрата Самосского, утвердившийся в качестве тирана Самоса при прямой персидской военной поддержке уже в 516 г. до н.э. (Hdt., III,139–149).
3. Греческие тираны и Дарий: Характер отношений
Пространный перечень проперсидских тиранов впервые появляется у Геродота только при описании Cкифской экспедиции Дария I в 514/3 г.до н.э. (IV, 138): тираны геллеспонтийцев Дафнис из Абидоса, Гиппокл из Лампсака36, Герофант из Пария, Метродор из Проконнеса, Аристагор из Кизика, Аристон из Византия; ионийские тираны Страттис из Хиоса, Эак из Самоса37, Лаодам из Фокеи, Гистией из Милета38; из эолийских тиранов Аристагор из Кимы. «Отец истории» подчеркивает, что он назвал далеко не всех тиранов, а только тех, которые обеспечивали охрану наведенного Дарием моста через Истр [Дунай] (Hdt., IV, 138). В этой связи Геродот делает одно важное замечание: Гистией, тиран Милета, на совещании ионийских тиранов объяснял свой отказ от предложения скифов разрушить мост тем, что «каждый из них в настоящее время является тираном вследствии Дария» ( ). Если же могущество Дария будет сокрушено, то, по словам Гистиея, ни он сам и никто другой уже не сможет сохранить своей власти над городом, поскольку каждый город предпочитает народное правление господству тирана ( )» (Hdt., IV, 137)39. Таким образом, Геродот, очевидно, считал, что известные ему греческие тираны на Востоке зависели от поддержки царя Дария и в особенности страшились её потерять.
Надо сказать, что и Корнелий Непот в своей биографии Мильтада (I, 3) на свой манер передает ту же самую традицию о назначении персами греческих тиранов, которую он мог воспринять, в частности, у Геродота: тираны стали благодаря Дарию I бессменными правителями своих городов. Непот замечает, что царь считал, что легче всего удержит в своей власти население Азии, говорящее на греческом языке, вверив надзор за городами своим друзьям, ни имеющим в случае своего поражения ни малейшей надежды на сохранение своего благоденствия (sic enim facillime putavit se Graeca lingua loquentes, qui Asiam incolerent, sub sua retenturum potestate, si amicis suis oppida tuenda tradidisset, quibus se oppresso nulla spes salutis relinqueretur).
В некоторых пассажах своего труда Геродот дает непосредственный пример того, каким образом могло происходить утверждение у власти тиранов при Дарии I. В этом отношении обращает внимание пример самосца Силосонта. «Отец истории» рассказывает новеллу о том, что Силосонт оказал услугу Дарию в Египте в то время, когда тот не был еще царем, а находился при Камбизе в качестве телохранителя (Hdt., III, 139). Когда же Дарий взошел на престол, то самосец отправился в Сузы, сел перед воротами дворца и назвал себя царским благодетелем – 40. Дарий предложил ему золото в награду, однако, Силосонт от него отказался, но попросил сделать его тираном Самоса: «Не дари мне, царь, ни золота, ни серебра, но освободи и пожалуй мне родной город Самос, где ныне после убиения Оройтом брата моего поликрата властвует наш раб. Отдай мне этот город, но только без кровопролития и не обращая жителей в рабство» (Hdt., III, 140).
Далее Геродот (V, 11) сообщает, что после завершения Cкифского похода, к Дарию в Сарды прибыли Гистией и Кой из Митилены. Гистией, являясь уже тираном Милета, в награду за оказанную услугу (спасение персидского войска при переправе через Истр во время возвращения из Скифского похода) не просил никакой тирании ( ), а только местечко Миркину в земле эдонян для основания там города41. Однако Кой, который не был еще тираном, а был простым гражданином (во время Скифского похода Дария он служил стратегом митиленцев и подал совет царю сохранить мост через Истр – Hdt., IV, 97), просил сделать его тираном в Митилене ( ).
После завоевания Лемноса, как говорит «отец истории», персы поставили правителем ( ) Ликарета, «брата Меандрия, царствовавшего на Самосе» (Hdt., V, 27). Конечно, Ликарет стал тираном лемносцев, однако, термин недвусмысленно подразумевает, что он был прямым персидским наместником42. Характерен пример Феоместора, сына Андродоманта: он стал тираном Самоса после правления Эака, сына Силосонта (Hdt., IX, 90). Геродот говорит, что его поставили персы ( ). Феоместор был одним из командиров ионийского контингента в составе персидского флота в битве при Саламине в 480 г. до н.э. и за проявленные личные качества был награжден тиранией на Самосе (Hdt., VIII, 85). Показательна также история косской тирании. Геродот сообщает, что в 480 г. до н.э. Гелон Сиракузский направил в Дельфы коссца Кадма, сына Скифа ( ) на кораблях, нагруженных сокровищами с дружественным предложением к персидскому царю ( ). По мнению «отца истории», Кадм должен был выждать конца войны, и в случае персидской победы, передать царю сокровища, а также землю и воду как символические знаки покорности (Hdt., VII, 163). Геродот (VII, 164) замечает, что Кадм воспринял от отца прочное владычество над Косом ( ). В другом месте историк рассказывает о том, что Скиф, вероятно отец Кадма, пользовался благосклонностью царя Дария I, и, в конечном итоге, после утраты своей тирании в сицилийском полисе Занкле, прибыл в Азию и оказался при дворе этого царя, где он наслаждался великим богатством и умер в глубокой старости (Hdt., VI, 23–24; cf. Aelian. VH., VIII, 17). Вероятно, Скиф мог получить власть над Косом из рук Дария, а затем, вероятно еще при своей жизни, передать ее сыну Кадму43. Таким образом, в этом случае присутствует факт назначения тирана персами на Косе.
Данные эпизоды подтверждают правоту тех исследователей, которые полагают, что при возникновении проперсидских тираний решающее значение приобретали личные отношения тиранов и персидского монарха; само назначение тираном кого-либо могло быть царской наградой и представлять собой разновидность обмена услугами между эллинами и царем. Греки, находившиеся при дворе Великого царя и сатрапов оказывались в эпицентре дворцовой жизни. Взаимоотношения царя со своим греческим окружением определенно строились по принципу отношений с подданными, независимо от их этнической принадлежности. Исследователи справедливо считают, что в основе взаимоотношений царя со своими подданными в Персидской державе находился традиционный обычай дарообмена, причем действовал принцип неравноценного обмена дарами и услугами: подарки и услуги кого-либо царю заметно уступали тем, которые он получал взамен от царя. На это обстоятельство справедливо обращали внимание Х. Саншизи-Веерденбург и Л. Митчелл в своих работах, посвященных обычаям дарообмена у персов и греков44. В частности, Л. Митчелл замечает: «У греков был установлен равный обмен, у персов неравный. Царь давал больше, чем кто-либо еще, и это создавало дисбаланс во взаимоотношениях, так как получатель был в долгу у царя. Царь доминировал во взаимоотношениях и был способен управлять отношениями… Тот, кто получал дары от царя, получал не только обмен ценностями, но также и статус и это было знаком признания царем и влияния при дворе»45. В этом смысле предоставление царем Персии какому-либо греку управление полисом в качестве тирана сопоставимо с другими почестями, которые греки наиболее часто получали от царя за оказанные услуги: предоставление почетного титула царских эвергетов (Hdt.,. III, 140; VIII, 85; Thuc., I. 129, 3), различные царские дары (Hdt., IV, 88; VII, 117), пожалование дома и жены-персиянки (Hdt., VI, 39). Но среди таких наград особое место занимает предоставление царем «городов и земель» как в управление, так и право получения с них определенной части доходов в свою личную пользу.
Уже было упомянуто о предоставлении Киром Великим своему «другу» Пифарху семь городов в Малой Азии (Agathocles FgrHist. 472. F.6 = Athen., I, 54). Геродот сообщает о пожалованиях гороов и земель различным грекам, которые оказывались при царском дворе: Дарий I предоставил вероятно бывшему афинскому тирану Гиппию, сыну Писистрата в дар Сигей, город, тираном которого в свое время Писистрат поставил другого своего сына Гегесистрата (V, 94); этот царь дал также спартанскому царю Демарату, прибывшему к его двору, (Hdt., VI, 70); он предоставил в дар город Алабастру Аминте, сыну Гистии, дочери македонского царя Аминты I, и перса Бубара (VIII, 136). Фукидид (I, 138, 5–6) говорит о том, что царь Артаксеркс I дал Фемистоклу города Магнесию, приносившую пятьдесят талантов «на хлеб», Лампсак – «на вино», Миунт – «на приправу» (Афиней добавляет еще два города – Перкоту и Палескепсис – «на кровать» и «на одежду» – Athen. I. 54). Этот же царь очевидно пожаловал спартиату Павсанию, сыну Клеомброта Колоны в Троаде (Thuc. I. 131. 1; Themistocl. Ep. 14). Согласно Ктесию Книдскому, царь Дарий II дал Ликону, также афинского происхождения, за то, что он, хотя и участвовал во главе греков в восстании сатрапа Писсуфна против царя Дария II после 423 г. до н.э., но затем перешел на сторону царских военачальников (Ctesias FgrHist. 688. F. 15. 53). Некоторые «греческие династии» в Персидской державе сохраняли свои владения еще в IV в. до н.э. (Демаратиды и Гонгилиды: Xen. Hell. III. 1. 6; Anab. VII. 8. 8–19) (таким образом, они благополучно должны были пережить период Афинской архэ) и их судьбу отчасти можно проследить и в эллинистический период (см.: SIG3. I. 381)46. Однако, в чем состояло главное отличие греков, которые владели целыми городами и областями на правах царских пожалований, от проперсидских тиранов, и почему эти «греческие династии» могли сохраняли контроль над своими владениями как минимум в течение столетия, несмотря на различные пертурбации, выпавшие на долю Малой Азии в классический и эллинистический период, а век тиранов, как говорится, был относительно краток? Ответ на эти вопросы следует искать в характере личной власти, с одной стороны, обладателя «городов и земель», а с другой – греческого тирана. Первые могли обладать статусом персидского чиновника, подчинявшегося сатрапу (чаще всего их греки определяют как ), ответственного за сбор подати, не претендуя на установление тотального личного контроля над общественной жизнью в полисе.
Наиболее показателен пример Фемистокла, про которого Фукидид сообщает, что он «властвовал над страной» – (Thuc., I, 138, 5). Едва ли можно согласиться со стремлением П. Бриана и ряда других исследователей поставить под сомнение сведения о том, что Фемистокл осуществлял административные функции в отношении предоставленных царем ему городов47.Как известно, в Магнесии-на-Меандре Фемистокл выпускал монеты от своего личного имени, что, как подчеркивает Г. Берве, не было типично для греческого тирана48. Эмиссии монет были характерны именно для персидских сатрапов и местных династов, и афинский политик в изгнании, нашедший пристанище в Персии, вероятно представлял себя в качестве «восточного правителя», что он также подчеркивал ношением персидской одежды и восприятием персидского языка и персидских обычаев (Thuc., I, 138, 1; Plut. Them., 29). В то же время и Ксенофонт (III. 1. 6) сообщает, что Эврисфен и Прокл – потомки царя Демарата, управляли () городами Тевфранией и Галисарной (они едва ли рассматривались гражданами подвластных городов как тираны); их выпуски монет также известны исследователям49.
В отличие от названных греков, тираны конца VI – начала V в. до н.э., насколько известно, не ограничивались осуществлением полномочий персидского чиновника, при котором полисы могли обладать внутренней автономией, а в свою очередь претендовали на подчинение своей воли гражданского коллектива полиса, а, кроме того, некоторые из них утвердились у власти также при прямой персидской военной поддержке (что едва ли сопровождало пожалования царем городов и земель отдельным грекам). Указанные обстоятельства не прибавляли тиранам авторитета среди своих сограждан.
Между тем, в основе появления враждебного отношения тиранов к персам следует видеть также личностный фактор. Два известных примера враждебности тиранов к Персии представлены случаями Гистиея и Аристагора – знаменитых лидеров Ионийского восстания. Причем, на примере двух милетских тиранов наглядно проявляется быстрое изменение их личного отношения к персам – от проявлений персофильства до враждебности.
Так, Гистией, по данным Геродота (V, 23–24), занятый строительством города во Фракии, получил вскоре приказ оставить Миркину, а также Милет, прибыть ко двору царя и в дальнейшем постоянно находиться в Сузах в качестве царского сотрапезника и советника – 50. Сообщая о тайном письме Гистиея к Аристагору с призывами к восстанию, которое было написано на голове его слуги, Геродот замечает: «А Гистией поступил так, потому что вынужденное пребывание в Сузах было для него великим несчастьем» (Hdt., V, 35). Дело вероятно заключалось в том, что жизнь при дворе Дария I не давала Гистиею возможности в полной мере реализовать свои амбиции, которые он связывал с освоением фракийского региона. И не случайно Геродот сообщает об опасениях Мегабаза, сатрапа Даскилия (которые он сообщил царю), что Гистией, осваивая земли, богатые корабельными лесами и серебряными рудниками, может приобрести могущество и стать предводителем местных эллинов и варваров в войне против персов (Hdt., V, 23). Что касается Аристагора, сына Мольпагора, зятя и двоюродного брата тирана Гистиея51,то Геродот называет несколько причин для его решения поднять восстание, причем, также субъективного свойства: невозможность выполнить свое обещание сатрапу Артаферну захватить Наксос, главным образом, ввиду противодействия его коллеги по командованию, персидского военачальника Мегабата; расходы на содержание войска, которые было нужно оплачивать, и как следствие, тяжелое состояние этого войска; опасение, что он потеряет власть в Милете ввиду его ссоры с Мегабатом (Hdt., V, 35). Понятно, что «отец истории» здесь предлагает читателю свои собственные объяснения причин, по которым оба милетских правителя решились на восстание, и, насколько эти объяснение адекватны, трудно судить с уверенностью. Однако, то, что именно личные мотивы подтолкнули Гистиея и Аристагора к восстанию против Персии, в этом не может быть сомнения. Однако, в каждом случае это могли быть разные мотивы. Гистией мог тяжело переживать крушение своих планов, а Аристагор – опасаться царской кары52.
Особый пример взаимоотношений с персами показывает случай Мильтиада Младшего–тирана на Херсонесе Фракийском. Как известно, его приход к власти произошел независимо от персов. Мильтиад, сын Кимона, стал тираном после гибели своего брата Стесагора около 516 г. до н.э. (Hdt., VI, 39)53. Вероятно, он выразил готовность подчиниться персам сразу же после перехода персидских войск в Европу еще в самом начале скифского похода Дария (ок. 514 г. до н.э.). Об этом, в частности, свидетельствует присутствие Мильтиада на военном совете малоазийских тиранов (Hdt., IV, 137).
Впоследствии Дарий наградил оказавшегося в его власти Метиоха, сына Мильтиада, захваченного в плен финикийцами во время бегства его отца с Херсонеса, домом, поместьем и женой-персиянкой (Hdt., VI, 41). Это также предполагает, что персидский царь мог считать самого Мильтада и его сыновей своими подданными. Однако, Мильтиад вероятно считал свое подчинение персам чистой формальностью. Во-первых, он не был связан с персидским монархом никакими личными узами, а во-вторых, чувствовал себя чужим и среди малоазийских тиранов, а, с некоторыми из них мог иметь явно враждебные отношения (например, с лампсакским тираном Гиппоклом). Эти два фактора вполне обоснованно объясняют то обстоятельство, почему Мильтиад занял сразу же открыто враждебную позицию к Дарию в событиях у моста через Истр, и ту реакцию, которую он получил со стороны Гистиея Милетского на свое предложение поддержать инициативу скифов разрушить мост, чтобы тем самым погубить персидское войско и освободить Ионию (Hdt., IV, 137). Поэтому, едва ли следует согласиться с предположением ряда современных исследователей, что Геродот говорит о враждебности Мильтиада к персам в большей мере с учетом его последующих действий, особенно, когда тот снискал славу победителя в битве при Марафоне54. Однако, как сообщает историк (VI, 41,104), Мильтиад покинул Херсонес Фракийский, преследуемый финикийскими кораблями, и это может быть показателем его опасений мести со стороны персов55. Итак, несмотря на то, что взаимоотношения тиранов с персидской администрацией часто принимали характер личных связей, это не меняет сути дела: как уже говорилось, для демоса этих полисов тираны все равно должны были быть персидскими ставленниками.
Понятно, что пребывание тиранов у власти в малоазийских полисах не отвечало интересам широких слоев демоса, которые ранее оказывали прямое военное сопротивление персидским попыткам подчинения их городов. Приход тиранов к власти в некоторых полисах при помощи внешней военной силы (на Самосе: Hd., III, 147; на Лемносе: Hdt., V, 27), разумеется, еще более должен был способствовать их враждебному восприятию демосом как прямых персидских ставленников. Геродот, как уже было замечено, непосредственно в речи Гистиея подчеркивает противоречие между властью тирана, опиравшегося на персидскую поддержку, и демоса (Hdt. IV. 137). Это противоречие подтверждается и приводимым «отцом истории» фактом, что накануне Ионийского восстания против Персии в 500 г. до н.э. милетский правитель Аристагор демонстративно упразднил тиранию в Милете, учредив за место нее тот политический строй, который Геродот называет исономией (Hdt., V. 35). Он также содействовал гражданам других полисов в смещении своих собственных тиранических режимов56. Эта его тираноборческая политика, как признает историк (V, 37–38), была направлена на привлечение массы демоса к восстанию против персов57. Таким образом, отмеченные факты доказывают правоту тех исследователей, которые традиционно видели отличие проперсидских тираний конца VI – начала V в. до н.э. от тираний, которые возникали в результате политической борьбы в большинстве греческих полисов архаического периода от Южной Италии и Сицилии до Малой Азии.
4. Падение проперсидских тиранических режимов
После же разгрома Ионийского восстания в 494 г. до н.э. персидские сатрапы восстанавливали тиранов, устраненных от власти Аристагором. Эти тираны находили убежище у персов и даже участвовали в составе персидского войска в походе против Милета (Hdt., VI, 9). Известно, что была восстановлена тирания Эака, сына Силосонта, на Самосе (Hdt., VI,13–14, 25). Таким образом, греческие тираны в большинстве своем не стали враждебны Персии даже в период Ионийского восстания 500/499–494 гг. до н.э., и позиция Гистиея, Аристагора и Мильтада – в некотором роде исключения, а не правило.
О судьбе тиранических режимов Малой Азии после поражения Ионийского восстания дает важную информацию Геродот в связи с рассказом о реформе Мардония, сына Гобрия в 493/2 г. до н.э. Отец истории сообщает: «Мардоний между тем плыл вдоль побережья Азии и достиг Ионии. Здесь то и произошло нечно такое, что я назову самым поразительным событием для тех эллинов, которые не желали верить, будто Отан предложил самим персам ввести демократию в Персии. И действительно, Мардоний низложил всех ионийских тиранов и установил в городах демократическое правление ( , ). Совершив такой переворот, Мардоний поспешил дальше к Геллеспонту» (Hdt., VI, 43). Исследователи обычно принимают это сообщение Геродота, хотя и не обходятся без дополнительных комментариев.
По мнению У. Хау и Дж. Уэллса, Геродот приувеличивает и неверно представляет действия Мардония: об этом говорит факт продолжающегося существования тиранов в ряде городов под персидской властью. Установление же демократий, по мнению авторов комментариев к труду «отца истории», может означать не более, чем восстановление местных свобод, приписываемых Диодором Артаферну (Артаферн установил законы для городов и определил подати по возможностям каждого– : Diod., X, 25, 4). Сами же действия Мардония, как считают У. Хау и Дж. Уэллс, продиктованы более недоверием к тирании, чем предпочтением к демократиям58.
А.Берн ограничивается следующим комментарием к этому сообщению Геродота: «Заявление явно не относится к каждому ионийскому городу в империи»59. По мнению З. Арчибальд, введение более представительных форм управления в Ионии посредством вмешательства Артаферна и Мардония преследолвали цель отделить большое количество греческих граждан от тех аристократических лидеров и семейств, которые довольно цинично подталкивали их к восстанию60. Вообще, следует заметить, что в историографии преобладает точка зрения, что действия персов по устранению тиранов были продиктованы сомнениями в их надежности после свершившегося факта Ионийского восстания. Однако, как я стремился показать, политика Гистиея и Аристагора была скорее исключением из общей тенденции, а далеко не правилом. В основном тираны оставались на стороне персов61. Таким образом, необычность всей ситуации в отношении реформы Мардония заключается в том, что персидский военачальник должен был устранить тех самых тиранов, которые пришли к власти при помощи персов год или два ранее, после поражения Ионийского восстания и, более того, к самому восстанию бывших непричастными и в некотором роде его жертвами. И если все же допустить, что Мардоний действительно устранил тиранов в греческих городах Ионии, поступил ли ли он таким же образом по отношению к греческим полисам, например, Эолиды или Троады62.При этом, все равно остается неразрешенным вопрос о том, в чем была причина «конституционнной» реформы Мардония.
С одной стороны, описание событий великого похода Ксеркса против Греции Геродотом показывает, что в ряде ионийских островных полисов Малой Азии продолжали править тираны и в 480–479 гг. до н.э. Так, например, в 480 г. на Хиосе все-еще правил прежний тиран Страттис (Hdt., VIII, 132); на Самосе в то же самое время тираном был назначен Феоместор, сын Андродоманта (Hdt., IX, 90), который не был прямым потомком Эака, сына Силосонта63. Сведения Геродота предполагают, что при Ксерксе некоторые греческие полисы находились под управлением не тиранов, но уже персидских наместников. Здесь следует назвать пример эолийской Кимы, где в 480 г. правит перс Сандок, сын Фамасия в качестве (Hdt., VII, 194).
С учетом этих данных можно высказать предположение, что сущность реформы Мардония заключалась в том, что под прикрытием восстановления полисного самоуправления, могла произойти смена власти в городах Ионии и Эолиды: окончательная замена через определенное время прежних тиранов, хотя и лояльных персам, новыми персидскими ставленниками. Смещение же тиранов, в свою очередь, также было одним из мер, для того, чтобы окончательно подавить последние очаги восстания и устранить недовольство в греческих городах Малой Азии как персидской политикой террора, так и собственными тиранами64. Между тем, кажется довольно примечательным, что Геродот не говорит ни о методах смещения Мардонием тиранов Ионии, ни об их дальнейшей судьбе65. Поэтому, следует предположить, что ради сохранения стабильной ситуации в регионе и лояльности местной греческой аристократии к персам смещение тиранов произошло отнюдь не насильственно. Вероятно, Мардоний уготовил тиранам, так сказать, «почетную отставку».
Таким образом, бывшие тираны могли, по примеру Гистиея Милетского, отправиться в Сузы, чтобы там занять престижное положение при дворе, а возможно также и получить новые назначения. Падение же режимов проперсидских тиранов в первой половине V в. до н.э. так или иначе связано с теми наступательными действиями против Персии, которые вели греки в рамках Панэллинской лиги, а затем и Делосской симмахии в 479–450 гг. до н.э. Новое возраждение поддерживаемых персами тираний можно с уверенностью отнести даже не к концу V в. до н.э. когда распад на заключительном этапе Пелопоннесской войны Афинской державы и политика Спарты дали возможность персам начать укрепление собственного контроля над греческими полисами Малой Азии. Возрождение тираний с большим основанием следует датировать только периодом после Анталкидова/Царского мира 387/6г.до н.э.
* * *
Итак, подведем некоторые итоги. Рассмотрение взаимоотношения греческих тиранов и персов позволяет прийти к следующим основным выводам. Во-первых, возникновение тираний во второй половине VI – начале V в. до н.э. несомненно связано с персидской политикой. Имеющийся в нашем распоряжении материал практически не дает ни одного примера приемственности доперсидских греческих тираний с тираниями при персах.
Напротив, мы имеем довольно много примеров того, что тираны в действительности были персидскими ставленниками. Во-вторых, мнение М.Остина о личностном характере взаимоотношений тиранов и царя Персии,разумеется, находит полное подтверждение в источниках, и прежде всего, в сообщениях Геродота. Для персидского царя греки были такими же подданными, как например, представители восточных народов. Соответственно на греков также распространялись все обычаи, присущие взаимоотношениям подданных и царя в Персидской державе, в том числе, и обычаи дарообмена. Таким образом, предоставление «тирании» греком в ряде случаев (хотя все еще оставались возможны и прямые назначения) были «даром» царя за оказанные услуги и преданность. Это была та разновидность «царского дара», к получению которого, несомненно, должны были стремится многие греки, находящиеся при дворе или контактирующие с царем.
|
