1. 3. Традиционные ценности и новая мораль
С приходом к власти большевиков изменилась не только внешняя составляющая жизни российских граждан, но и ее внутреннее содержание. Возникающая на пепелище империи новая пролетарская культура отрицала традиционные нормы и ценности, предлагая взамен иные, революционные. Так охарактеризовал грянувшие изменения сочувствующий большевикам писатель В.П. Катаев: «Впервые мы почувствовали себя освобожденными от всех тягот и предрассудков старого мира, от обязательств семейных, религиозных, даже моральных. Только права и никаких обязанностей»118.
Процесс создания новых ценностей и ориентиров проходил под лозунгом борьбы с буржуазными пережитками, в числе которых особое место занимала религия. В. И. Ленин характеризовал религию как «один из видов духовного гнёта», «род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ, свои требования на сколько-нибудь достойную человека жизнь»119. С падением капитализма потребность «топить» отпала, а, следовательно, исчезла необходимость существования церкви в новом советском государстве. Однако от решительных действий в деле искоренения религии большевистская власть предпочла отказаться, заменив их постепенным выведением церкви из бытовых практик населения.
В январе 1918 г. был принят декрет «О свободе совести, церковных и религиозных обществах», согласно которому устанавливался светский характер власти, религиозные организации лишались права собственности, а все важные события в жизни человека, традиционные связанные с церковью и религиозными обрядами – рождение, вступление в брак – передавались в руки государственных структур120.
Отделение церкви от государства способствовало сокращению ее влияния на мировоззрение населения и его поведенческие стандарты. Нормы и принципы, диктуемые религией, сменились принципами классовой борьбы, легшими в основу новой, классовой морали, которая внесла свои коррективы в функционирование не связанных с категориями морали и нравственности норм – правовых. Так, новые суды руководствовались революционным сознанием и революционной совестью, а старые законы использовались только в тех случаях, когда они не противоречили интересам революции.121 То, что раньше считалось преступлением, теперь стало восприниматься как справедливое перераспределение ценностей, а противоправные действия по отношению к представителям нетитульных классов не воспринимались как преступление ни властью, ни обществом122. О. Л. Керенская вспоминает, как по возвращению со службы с настороженностью проверяла дверной замок - ограбление «буржуйских» квартир было характерным атрибутом периода военного коммунизма123.
В числе буржуазных пережитков, требующих если не полной ликвидации, то кардинального реформирования, оказались брачно-семейные отношения. Буржуазному единобрачию, основанному на экономическом интересе и подчинении124, противопоставлялась идея свободной любви, ставшая своеобразным девизом нового времени.
Делу «освобождения» любви послужило изменение семейно-брачного законодательства, первые шаги в деле корректировки которого были сделаны спустя два месяца после торжества революции. Так, 16 декабря 1917 г. был принят декрет «О расторжении брака», упрощающий бракоразводный процесс. Отныне супруги могли расторгнуть брак, если реальная семейная жизнь отличалась от их представлений. При обоюдном желании супругов, развод осуществлялся незамедлительно в соответствующем отделе органов ЗАГС, если же желание развестись имел лишь один из членов брачного союза, требовалось обратиться в суд125. 18 декабря 1917 г. был принят еще один документ – декрет ВЦИК и СНК «О гражданском браке, о детях и о ведении книг актов гражданского состояния», согласно которому с 20 декабря 1917 г. церковный брак терял свою силу и заменялся браком гражданским, регистрируемым в органах ЗАГС126. Эти декреты легли в основу принятого 22 октября 1918 г. Кодекса законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве. Согласно Кодексу, устанавливалось полное равноправие супругов. Женщина могла сохранить свою фамилию, иметь отдельное место проживания и самостоятельно распоряжаться своими доходами. Для заключения брака имело значение только согласие супругов, мнение их родственников не учитывалось. Произошли нововведения в самой процедуре регистрации: помимо брачующихся, обязательным условием регистрации брака было присутствие двух человек, которые получили название свидетели. Жених и невеста могли приглашать на церемонию иную публику, но ее присутствие никоим образом не могло повлиять на регистрацию брака127. Жених и невеста могли явиться на регистрацию брака в будничной одежде, свидетели нередко были посторонними людьми «с улицы»128, а глагол «расписаться» приобрел новое значение.
Момент регистрации брака упущен в исследуемом романе, а сам факт создания семьи обозначен репликой безымянного председателя домового комитета: «Вы как женились – по любви или в комиссариате расписались?»129. Такая постановка вопроса – не столько намек на «бесчувственность» зарегистрированного брака, сколько указание на другую форму взаимоотношения полов, получившую широкое распространение в рассматриваемый период – сожительства. Популярность фактического брака имела ряд негативных последствий – рост девиантного поведения в семейно-брачных и сексуальных отношениях, увеличение числа обитателей детских домов рожденными вне брака детьми130 – что заставило государство внести изменение в брачно-семейное законодательство. Согласно Кодексу законов о браке, семье и опеке, принятому в ноябре 1926 г., фактические браки приравнивались к зарегистрированному брачному союзу, а сожители получали все права и обязанности законных супругов131. Уравнивание двух форм совместного проживания мужчины и женщины в обществе произошло раньше, чем было зафиксировано законодательно. Так, в 1924 г. журнал «Строительство Москвы» разъяснял читателям: «Если гражданин и гражданка живут как муж и жена и сами это признают, то считается, что они состоят в браке»132.
Вместе с законодательством, менялись ценностные установки граждан относительно брака и взаимодействия полов. При этом спектр взглядов и настроений приобретал крайне широкую амплитуду, колеблясь от традиционно-патриархальных до ультрареволюционных проектов «распределения» женщин исходя из положения претендента в новой социальной иерархии133.
Широкое распространение получили взгляды А. М. Коллонтай, которая выступала за признание всех форм брачных и «различных видов любовных отношений» между полами, отрицая «лицемерную мораль буржуазии» с её «общипанным, бескрылым Эросом»134. С точки зрения А. М. Коллонтай, для классовых задач нового советского общества совершенно безразлично, какие формы принимает любовь – длительного и оформленного союза или выражается в виде «преходящей» связи – идеология не ставит никаких формальных границ любви135. А. М. Коллонтай критически относилась к моральному багажу женщин, считая его устаревшим и требующим пересмотра; признавала моногамию в браке, но поддерживала идею о том, что любой брачный союз обречен на разрыв136, тем самым обесценивая и сам брачный союз, и идею верности в нем.
Среди творческой интеллигенции широкий отклик получили принципы «Жены, дружите с возлюбленными вашего мужа!» и «Хорошая жена сама подбирает подходящую возлюбленную своему мужу, а муж рекомендует жене своих товарищей»137. Активно практиковал такую форму отношений первый большевистский поэт В. В. Маяковский, сожительствующий со своей возлюбленной Л. Ю. Брик и ее мужем, с которым у поэта были теплые дружеские отношения, о чем свидетельствуют его многочисленные письма к семейству Брик138.
Менее радикальных, но не менее актуальных в рассматриваемый период взглядов придерживались многие представители столичной богемы. Так, писательница Н.Я. Мандельштам, жена поэта О.Э. Мандельштама, писала: «Мне претила ложь и скука старой семьи, и я участвовала в ее разрушении. Выход я нашла в свободном союзе»139.
Наиболее деятельно к вопросу «свободной любви» подходила коммунистически настроенная рабочая молодежь. Способом проблемы взаимодействия полов становилось совместное проживание в коммунах. Вопросов о женитьбе у коммунаров не стояло, а лица, вступающие в половую связь, «не отвлекались от общественной жизни»140.
Брак центральных персонажей исследуемого романа представляет собой собирательный образ воззрений, бытовавших в обществе. Так, герои романа воспринимают свои отношения как необременительный союз, лишенный всяких обязательств, охотно отказываясь от буржуазных пережитков – моногамии и ревности. Рассуждая об измене, главный герой романа приводит следующее сравнение: «Вон на той полочке стоит моя любимая чашка. Я пью кофе из нее с наслаждением…Конечно, я пью кофе иногда и из других чашек. Даже из стакана… Но разве это меняет дело по существу? Разве перестает чашка быть для меня единственной в мире?»141. Герои обходятся без лишних драм, легко переживая неверность, не скрывают внебрачных связей, имеют прекрасные отношения с возлюбленными друг друга и с легкостью дают свои рекомендации по выбору пассий. Выбирая возлюбленных, Ольга руководствуется соображениями о положении избранника в социальной иерархии нового общества и вполне коммунистическими идеалами общей пользы – свою связь с Докучаевым героиня неубедительно оправдывает желанием оказать финансовую помощь голодающим.
Вполне соответствует историческому моменту отношение героев к религии. Отрицая всякую веру, герои воспринимают религию как временное явление в общественной жизни, которое впоследствии будет заменено иным, более соответствующим времени.
Таким образом, революционное отрицание укоренившихся норм и стандартов, ставшее основой новой морали, нашло свое отражение на страницах романа в форме характерных для советского общества идей и воззрений, ставших основанием морально-нравственного облика героев исследуемого произведения.
|
