Глава 1. «Новое» общество: жизнь советского человека в условиях социальных трансформаций 1918-1924 гг.
1. 1. Особенности существования представителей «старых» классов в «новом» обществе.
После Октябрьской революции все чины и сословия упразднялись, а земля и средства производства национализировалось36, следовательно, теперь не было дворянства и духовенства, купцов и мещан, были только советские граждане. Однако, отменив сословия, новая большевистская власть изобрела иной ярлык – социальное происхождение, от которого напрямую зависело положение человека в «новом» обществе.
А. Б. Мариенгоф не дает каких-то определенных данных о социальном происхождении своих героев, информацию о них приходится собирать по крупицам на страницах романа – из четырех основных персонажей озвученную автором биографию имеет лишь один – представитель новой, «нэпманской» буржуазии Докучаев. Прошлое остальных героев туманно. Так, данные о семье Владимира и Сергея ограничиваются упоминанием их бабки Пульхерии, главными и единственными характеристиками которой выступают брезгливость и чистоплотность, а также её принадлежность к старообрядческой семье.37. Данные о семье Ольги еще более скудны – автор ограничивается упоминанием о том, что её «предки соизволили бежать заграницу», оставив её «сторожить» квартиру38. Нехватка биографических сведений, позволяющих отнести героев к тому или иному дореволюционному сословию, компенсируется изобилием деталей, изображающих привычки и предметы быта. Так, среди предметов повседневного пользования героев немало вещей, родом из прошлого – «табакерка времен Елизаветы Петровны», «свитки 15», «рукописи 16» и «фолианты 17» веков в личной библиотеке39 – представляющих материальную ценность. По мнению американского историка Ш. Фицпатрик, сущность стратификационной политики советской власти в первое послереволюционное десятилетие лучше всего отражает понятие «приписывание к классу»40. Упоминаемые автором предметы личного пользования позволяют говорить о том, что главные герои романа до революции не бедствовали, а, следовательно, как представители дореволюционных имущих слоев «приписывались» к классу, который в прессе именовался «буржуазным» или «эксплуататорским».
Со временем понятие эксплуататор практически выходит из употребления, на смену ему приходит новое определение – «бывшие люди» или просто «бывшие». Границы социального пространства «бывших людей» очень размыты и определялись не столько теорией, сколько практикой, и, если в теории к «бывшим эксплуататорам» причислялись классы, до революции жившие за счет присвоения чужого труда, то на практике «эксплуататорами» считались все, кто не подходил под определение «эксплуатируемый»: духовенство, предприниматели и чиновники всех уровней, интеллигенция и даже привилегированные слои прислуги41.
В первые послереволюционные годы политика новой власти носила дискриминационный характер по отношению к свергнутым классам. Так, согласно декрету «О взяточничестве» от 8 мая 1918 г., принадлежность к эксплуататорским классам служила отягчающим обстоятельством при вынесении приговора - представители свергнутых классов приговаривались к наиболее тяжелым работам, а их имущество подлежало конфискации42. 5 октября 1918 г. был принят декрет «О трудовых книжках для нетрудящихся», согласно которому нетрудовые элементы (в числе которых оказались лица, использующие наемный труд, торговцы и представители свободных профессий), не имеющие трудовых книжек или соответствующих отметок в них, лишались продовольственных карточек и права передвижения по территории Советской республики43. Однако, по свидетельству самих «бывших», «в первое время большевики действовали нерешительно, а своими многочисленными декретами только стращали»44.
Изначально концепция «диктатуры пролетариата» предполагала, что выходцам из «бывших» нет места в аппарате управления, исключения составляли лица, примкнувшие к революционному движению до свершения Октябрьской революции – так называемые «пролетарии по призванию».45 Однако жестокие реалии Гражданской войны потребовали привлечения к управлению квалифицированных специалистов далеко не рабоче-крестьянского происхождения - в 1918 – начале 1920-х гг. среднее звено советских служащих составляли преимущественно «бывшие». Наиболее значительным процент «бывших» был среди служащих Москвы и Петрограда, в том числе и среди представителей высшей партийной номенклатуры46. По данным Е. Г. Гимпельсона, 69% членов ЦИК, СНК и их комиссий составляли лица не рабоче-крестьянского происхождения47. Высшее руководство отраслями в основном составляли служащие и представители интеллигенции – в разных областях их доля составляла от 61,8 до 92,1 %48. Тенденция проникновение «бывших» в ряды советских служащих нашла отражение в романе в образе Сергея, который появляется на страницах романа в кресле руководителя водным транспортом.
Интеграция центральных персонажей романа – Ольги и Владимира – в «новое» социальное пространство прошло безболезненно. У них не возникло проблем ни при общении с представителями иных, «титульных» классов, ни при трудоустройстве, во многом благодаря содействию Сергея. Именно его усилиями Владимир вновь обретает потерянное после революции место приват-доцента в одном из московских университетов, а Ольга получает должность, связанную с формированием агитпоездов. Роль личных знакомств в обретении своего места в «новом обществе» отмечалась многими современниками. О. Л. Керенская упоминает о том, что местом заведующей отдела в Петроградском отделении Центросоюза обязана давнему знакомому, имя которого не называет49, а И. С. Кондурушкин отмечал случай инженера Орлова. Будучи сосланным в 1919 г. по делу Национального центра в Вологду, по прибытию на место Орлов, благодаря своим связям, был направлен на партийную работу и впоследствии неоднократно назначался на ответственные должности, в том числе на пост инспектора Рабоче-Крестьянской инспекции50.
Хлопоты пригодившихся при новой власти доброжелателей были не единственным фактором обретения рабочего места для «бывших эксплуататоров» и лиц, к ним причисляемых. Низкая грамотность населения и нехватка профессионалов на рынке труда поднимали престиж представителей бывшей буржуазии, уровень образования которых был значительно выше, чем у наводнивших город крестьян и городских рабочих. Преобладающее большинство выходцев из «бывших», переживших революцию во взрослом возрасте, имело какую-либо профессию, и нехватка профессионалов на рынке труда молодого советского государства давала им возможность устроиться на работу по специальности без особых проблем. Отсутствие определенной специальности компенсировалось знаниями и навыками, которые легко конвертировались в профессию, а низкая грамотность населения – по разным данным, грамотой владели лишь 44,1 % российских граждан51 - делала имеющих достаточно высокий уровень образования «бывших» ценными кадрами. В свете этого отрицательный ответ Ольги на вопрос «Умеете ли вы что-нибудь делать?» представляется несколько утрированным, и прямое указание на отсутствие каких-либо навыков указывает скорее на важность субъективных факторов и личных знакомств при назначении на «ответственные должности» лиц, не имеющих соответствующего опыта. Похожий случай нашел отражение в дневниковых записях З. Гиппиус. Писательница с присущей ей едкостью пишет о жене М. Горького, бывшей актрисе, ставшей «комиссаршей всех российских театров», которая прежде занималась «чем угодно, только не политикой»52.
Необходимость полезных знакомств теряла свою остроту при получении более мелких должностей: для того, чтобы попасть в число рядовых советских служащих достаточно было личных профессиональных навыков и способности к быстрой адаптации к новым условиям. В результате в 1918-1920 «бывшие» составляли минимальный процент безработных. Наиболее востребованными специалистами на советском рынке труда были врачи, преподаватели, инженеры и мелкие чиновники53.
Категории населения, оказавшиеся в наиболее шатком положении – лица, занимавшие при царе государственные и военные должности – в романе упоминаются эпизодически. Они наиболее часто подвергались репрессиям, не могли продолжить службу на аналогичном посте, всю жизнь посвятили одной профессии и не имели возможность «переквалифицироваться» под запросы новой действительности54.
Обретение места на службе советскому государству помогала избавиться от буржуазного клейма, но не решало экономических проблем. Получаемое жалование не могло обеспечить сносного существования55, и более доходным делом для многих выходцев из имущих слоев стала продажа собственного имущества, в шутку называемая «ликвидсобхоз»56. В романе неоднократно всплывают свидетельствующие об этом образы - «старушка в чиновничьей фуражке предлагает колечко с изумрудом», «старый генерал с запотевшим моноклем в глазу и в продранных варежках продает бутылку мадеры 1823 года»57. О присутствии «бывших» в рядах торговцев на городских «толкучках» свидетельствуют воспоминания современников: большое количество среди торгового люда «бывших» , «не успевших или не захотевших уехать за границу»58, отмечают Б. С. Маркус и Н. Берберова59. Помимо непосредственного участия в торговом процессе, практиковалась сдача имущества на продажу «собственным спекулянтам», которые брали за свои услуги определенную плату60. Лица, не желающие продавать свои вещи, могли воспользоваться услугами ломбардов, предлагающих временный заклад ценностей. Именно этот вид обращения личных вещей в денежные знаки предпочитает героиня исследуемого романа. В рассматриваемый период ломбард был не самым надежным местом хранения ценностей, причины тому – регулярные изъятия в пользу государства61. Эта особенность работы ломбардов косвенно отражена в романе – неоднократно обращаясь к услугам этих кредитных учреждений для заклада драгоценностей, Ольга ни разу не возвращалась за заложенным.
С введением НЭПа появляется новая категория населения - так называемая «новая буржуазия» или «нэпманы». В романе первое упоминание о новом социальном элементе относится к 1922 г. «Нэпман» - единственный герой романа с историей. До 1914 г. он состоял в "мальчишках на побегушках" в большом оптовом мануфактурном деле, в годы войны «носил горшки» в псковском госпитале, в период военного коммунизма «путешествовал» с «всякообразным» багажом, чаще всего «на крышах вагонов, на паровозном угле и на буферах»62.
Предпринимательский путь Докучаева отражает процесс становления торговли в молодом советском государстве. Посредством описания «вояжей» Докучаева А.Б. Мариенгоф говорит о мешочничестве, ставшем зародышевой формой торговли в период военного коммунизма. До 1922 г. лица, имеющие товар, не спешили выходить на рынок, оживление торговли наблюдалось лишь на базарах и железнодорожных станциях63. Появление на рынке крупного капитала относится к первой четверти 1922 г., что совпадает с годом появления Докучаева в романе64. К этому моменту он арендатор текстильной фабрики, «хорошенького домика», поставщик на Красную Армию, биржевик, имеет несколько магазинов и «одну-другую палатку у Сухаревой башни, на Смоленском рынке, на Трубе и Болоте»65. Стоит отметить, что среди незначительной по своей общей численности прослойки «нэпманов» - в 1923 г. удельный вес среди городского населения составлял 4,1% - «докучаевы» составляют лишь небольшую часть. По данным, указанным в воспоминаниях С. У. Гехта, так называемых «акул нэпа» - людей, имеющих капитал более одного миллиона– 15 человек, а дельцов, чье состояние составляло менее миллиона, но более 500 тысяч – 96 человек66. Однако приведенные мемуаристом данные не нашли подтверждения в других источниках, что не позволяет нам рассматривать их как полноценный исторический факт. Сложность в оценке доходов нэпманов во многом вызвана сокрытием доходов новыми буржуа. Нежелание декларировать собственную прибыль нашло отражение в сатире. Так, в журнале «Крокодил» была размещена заметка, в которой месячный оборот нэпмана меняется в зависимости от того, кто является источником вопроса: пришли по налоговым вопросам - «8 лимончиков», нужна ссуда госбанка – «8 мильярдов», обратились из Помгола – «сами без гроша сидим»67. По мнению современника рассматриваемых событий Г. П. Федотова, крупные капиталы наживались лишь в 1923 г. – «в первый год настоящего, ленинского нэпа», однако уже через год с миллионерами в советском государстве было покончено68.
Среди городской толпы нэпманов отличала модная одежда «с иголочки», однако были категории дельцов, которые приобретали вид ответственных работников – защитного цвета френч и галифе, сапоги – в таком виде проще проникнуть в советские учреждения для налаживания нужный контактов69. А. Б. Мариенгоф в описании своего персонажа не ограничивается «категориями». Внешний образ Докучаева вобрал в себя все черты и особенности, характерные для нэпмана, от стремления к внешнему лоску до способности «маскироваться» сообразно ситуации: чтобы быть своим среди чужих он меняет соболью шапку и сибирскую доху на красноармейскую шинель и кожаную куртку «восемнадцатого года»70.
Арест за спекуляцию в качестве финала предпринимательской деятельности Докучаева является типичным для рассматриваемого периода. Неизбежными спутниками обретения большого капитала были воровство, взяточничество и спекуляция, в результате к середине 1920-х годов не осталось ни одно крупного нэпмана, ни разу не привлекавшегося к уголовной ответственности71.
Важным представляется вопрос восприятия нэпманов представителями старой буржуазии и лицами, к ней причисляемыми. Бывшая аристократия и интеллигенция редко вливалась в ряды «новой буржуазии». Были случаи, когда старая знать выступала в качестве арендаторов или посредников, но это было скорее исключением. В отношении новой буржуазии «бывшие» держали пренебрежительную дистанцию, считая их людьми иного круга. «Бывшие люди продавали, нэпманы покупали и прятали»72 - писал С. М. Голицын, подчеркивая принципиальные различия в образе существования и психологии старой и новой буржуазии. Однако, по мнению исследователя истории повседневной жизни «бывших» людей Т. М. Смирновой, различия эти носили чисто внешний характер - нэпманы не имели того внешнего лоска, отражающегося в манерах и внешнем обличии, который был свойственен «бывшим»73. В романе дистанция между старой и новой буржуазией отражена в демонстративном отказе Ольги читать письмо Докучаева из-за непереносимости грамматических ошибок74, и самой фамилии нэпмана, указывающее на отношение к нему других персонажей.
Образы героев романа во многом пересекаются с образами представителей соответствующих категорий населения, создаваемыми периодической печатью. Главная советская газета «Правда» изображает нэпмана как человека, ведущего недостойный образ жизни, транжирящего деньги, пытающегося дать взятку должностному лицу75. Исключительно в негативном свете представляется нэпман на страницах «Огонька»: он занимается связанной с обманом деятельностью, лишен возвышенных чувств и руководствуется лишь низменными побуждениями76. С возникновение частных издательств у государственного образа нэпмана появилась альтернатива. Так, в одном из частных журналов «Новая Россия» был опубликован очерк М. Шагинян, в котором нэпман предстает в амплуа нового человека, двигателя прогресса77. Однако в таком свете нового буржуа воспринимала лишь незначительная часть интеллигенции, в то время как в восприятии большинства населения бытовал образ нэпмана, созданный государственной пропагандой, и изображение Докучаева в романе является зеркальным отражение образа, созданного большевистской печатью.
Праздный образ жизни, при котором «главное дело - пить чай с шоколадом» и «гамлетические шатания» были неизменными спутниками упоминаний о буржуазной интеллигенции в периодической печати78. Эти особенности нашли отражение в центральном персонаже романа - Владимире. Значительную часть своего времени он проводит в прогулках по городу и праздных беседах – именно его агрессивная общительность натолкнула высокопоставленного брата «похлопотать» о его возвращении к преподавательской деятельности – «все, что тебе необходимо выболтать за день, — выбалтывай с кафедры»79. Он отстранен от происходящих в стране событий, не приемлет большевистскую идеологию и стремится любым способом остаться в зоне действия старых привычек и условий, что полностью соответствует портрету буржуазного интеллигента, создаваемого прессой.
Роман А. Б. Мариенгофа, написанный в стиле дневниковых заметок главного персонажа, представляет те или иные события в качестве свершившегося факта, не давая читателю возможности проследить процесс их свершения, что не позволяет говорить о романе, как об источнике, в полное мере отражающем повседневную жизнь представителей так называемых буржуазных классов в новом обществе. Однако сходство в описании героев и их быта со свидетельствами современников и образами, спускаемыми прессой, позволяют назвать роман литературной фиксацией восприятия людей и жизни, характерного для советского общества 1918-1924 гг.
|
