[c.62] Однако, согласно Плутарху, сторонники Никия и Алкивиада объединились, и изгнанным оказался радикальный демагог Гипербол, после чего афиняне, по мнению знаменитого биографа, вовсе отказались от процедуры остракизма именно потому, что она была использована против столь низкого и недостойного человека, как Гипербол (Plut. Nic. 11. 6; Arist. 7. 3). Возможно, что остракизм Гипербола оказался последним именно в силу своей бесполезности:112 он не помог афинянам утвердить у власти одного лидера, проводящего явно выраженную политическую линию, а такое стремление, как показали дальнейшие события, прослеживается. И Никий, и Алкивиад продолжали оставаться на вершине власти; агрессивность Алкивиада компенсировалась осторожностью Никия. Плутарх упрекает Никия в том, что тот не решился на политический поединок с Алкивиадом: биограф считал, что, либо после устранения противника Никий смог бы продолжать осторожную, взвешенную политику, либо, будучи изгнанным, сохранил бы репутацию удачливого полководца (Plut. Nic. 11. 7). Но это – vaticinium post eventum, совершенно не отвечающее политической линии Никия, которому было свойственно стремление к переговорам и компромиссам. Целью Никия (как показывает пример Клеона) было не устранение противника с политической арены, но стремление сохранить свое собственное высокое и достаточно стабильное положение. За Никием стояло его богатство, его поддерживали определенные социальные слои, и, с точки зрения Никия, сохранение Алкивиада как политического противовеса его политике не было катастрофой для него лично.
Среди исследователей нет единого мнения о дате последнего в истории Афин остракизма: Э. Эндрюс относит его к началу 416 г.113, другие исследователи – к началу 415 г.114 [c. 63] Дата остракизма Гипербола обычно исчисляется, исходя из фрагмента Феопомпа (FGrH 115 F 96b), в котором сообщается, что Гипербол был убит на Самосе на шестой год после своего остракизма115. Однако более поздняя дата, может быть, и предпочтительнее, поскольку ставит остракизм Гипербола в контекст избрания стратегов на 415/4 г. и дебатов о сицилийской экспедиции.
Сицилийская катастрофа. Стратегами на 416/5 г. были избраны Никий, Алкивиад и Ламах (Thuc. 6. 8. 2)116, а когда в марте 415 г. из Сицилийской Эгесты (Сегесты) вернулись афинские послы, а вместе с ними посланники эгестян с просьбой прислать 60 афинских кораблей для помощи в войне с Селинунтом. Они привезли с собой 60 талантов серебра на месячное жалование экипажам (Thuc. 6. 8. 1). А уже в июне 415 г. огромный афинский экспедиционный корпус отплыл из Пирея в направлении Сицилии117. Таким образом, решение атаковать Сицилию, сыгравшее столь роковую роль и в судьбе Никия, и в судьбе Афинской архе, было принято весной 415 г.
Для принятия столь важного решения одного заседания народного собрания было недостаточно, и мы знаем как минимум о двух, которые были описаны Фукидидом118. И в данном случае Фукидид остается для нас основным источником, причем второе народное собрание описано им так подробно, как никакое другое, а то, что историк вкладывает в уста Никия сразу две речи – вообще явление уникальное для “Истории”119. Впрочем, некоторые подробности о [c. 64] посольстве сицилийцев в Афины добавляет Диодор (12. 83. 2), сохранились фрагменты постановлений этого народного собрания (Meiggs-Lewis 78 = IG I /3 ed./. 93). Факты можно изложить следующим образом.
Весной 415 г. афиняне, выслушав вернувшихся из Эгесты послов и представителей самих эгестян, решили послать флот из 60 кораблей в Сицилию под командованием Алкивиада, Никия и Ламаха как стратегов-автократоров (Thuc. 6. 8. 2). Четырьмя днями позже (Thuc. 6. 8. 3) было созвано еще одно народное собрание, чтобы ускорить подготовку флота и обсудить вопрос об оснащении и усилении экспедиционного корпуса. На нем Никий, подчеркивая трудности предприятия, попросил увеличить силы до 100 боевых кораблей, 5 тыс. афинских и союзнических гоплитов и соответствующего числа легковооруженных воинов (Thuc. 6. 25. 2). Народное собрание наделило стратегов большими полномочиями (Thuc. 6. 26. 1). Экспедиция, в конце концов, состояла из 136 кораблей (100 афинских), 5100 гоплитов (2200 афинских) и 1300 легковооруженных воинов (Thuc. 6. 43).
Один из фрагментов постановления народного собрания, несомненно, относится к первому народному собранию, и он оставляет открытым вопрос о числе военачальников; существовала даже возможность подчинения экспедиции одному стратегу, которой совершенно умалчивают литературные источники120. Фрагмент сначала касается проблем финансирования экспедиции, возможно, в связи с проблемами разделения общественных и частных затрат (ср. Тhuс. 6. 31. 3–5). Число направляемых судов — по-прежнему 60 (стк. 4), что также позволяет связать это постановление с первым из созывавшихся по поводу экспедиции в Сицилию народных собраний, тем более, что предусматривается созыв народных собраний в дальнейшем (стк. 4–12). Фрагменты а, d-g отражают более поздние стадии обсуждения: в них речь идет об оплате легковооруженных воинов, [c. 65] упоминаются какие-то финансовые ресурсы, трогать которые запрещено121. Финансирования сицилийской экспедиции касается также фрагмент надписи о выдаче денег для общественных нужд из сокровищницы Афины122.
Надписи дополняют наши знания о политической обстановке в Афинах накануне сицилийской экспедиции. Показателен тот факт, что афиняне рассматривали вопрос о том, чтобы подчинить флот и войска одному стратегу, Алкивиаду, — случай, небывалый в афинской политической практике. Это свидетельствует об умонастроениях в городе, о том, что народное собрание было уже готово выйти за рамки конституционности. Возложить ответственность за исход столь крупного предприятия на одного человека. Обсуждение сицилийской экспедиции – тот единственный случай в труде Фукидида, когда историк употребляет производные от глагола eroв политическом контексте123. Никий пытался убедить хотя бы афинян старшего поколения не быть страстно желающими (duserotai – 6. 13. 1), но безуспешно: слишком велико было стремление афинян овладеть Сицилией.
Нет оснований сомневаться в сообщении Плутарха (Niс. 12. 1-2) о том, что Алкивиад возбудил мечты афинян перспективой похода на Карфаген. Диодор, в отличие от правильно предоставлявшего ход событий Плутарха, пишет только об одном народном собрании. Однако он вкладывает в уста Никия дополнительный аргумент: если имевшие обширную державу и воевавшие в Сицилии карфагеняне не смогли подчинить остров, то как это могут сделать обладающие меньшим могуществом афиняне? (Diod. 12. 83. 6). Конечно. Диодор или его источник могли придумать этот аргумент, хотя многие исследователи124 не сомневаются в его [c. 66] аутентичности. Можно предположить, что все аспекты решения подверглись обсуждению в народном собрании.
Вероятно, приведенные Фукидидом аргументы Никия близки к реальности и отражают умонастроения в Афинах. Каким же образом пытался Никий разубедить соотечественников в гибельном, по его мнению, решении послать войска и флот в Сицилию?
Один ряд аргументов касался, прежде всего, отдаленности и обширности острова, ненасущности для Афин дальних завоеваний. Никий апеллировал к чувствам гражданина полиса, стремился продемонстрировать ограниченность возможностей полиса: «Сицилию же, – отдаленную страну с многочисленным населением – если даже мы и покорим, то едва ли будем в состоянии удержать наше владычество. И сколь неразумно нападать на страну, господство над которой нельзя удержать даже после победы» (Thuc. 6. 11. 1. Перевод Г.А. Стратановского).
Насколько мне известно, не проводилось сопоставления этой речи Никия с обращением Фемистокла к афинянам за семьдесят лет до этого (Неrod. 7. 144; Р1ut. Them. 4. 1–2). Фемистокл призывал сограждан, скептически относившихся к персидской угрозе. строить флот для достижения реальной и близкой цели – победы над Эгиной (близкой до такой степени, что афиняне могли хорошо видеть этот остров с акрополя). Фемистокл добился своего. Аргументы Никия были в сущности такими же: он считал завоевания далекой и огромной Сицилии делом нереальным, да и не необходимым. Система аргументации не изменилась, изменились за 70 лет Афины, другим стал афинский демос. Афины превратились из обычного полиса в метрополию могущественной Афинской архе, а демос афинский был уверен, что от Пирея до Тирренских морей флот афинский всех сильней. Драма жизни Никия, не уловившего изменения социальной психологии сограждан, переплелась с контрапунктом афинской истории – до конца афинской талассократии оставалось всего три года.
Другая линия аргументации Никия против сицилийской экспедиции заключалась в том, что он указывал на слабость Афин, не оправившихся от последствий чумы и потерь, понесенных во время Архидамовой войны (Thuс. 6. 12. 1). [c. 67] Однако сам Фукидид выразил свое несогласие с Никнем, указав ниже, что Афины к тому времени уже полностью восстановили свои силы (Тhuc. 6. 26. 1). По мнению историка, само по себе решение о сицилийской экспедиции не было ошибкой: другое дело, что политическая борьба в Афинах привела к провалу этого предприятия125.
Фукидид также подчеркивает аргументацию Никия против излишнего, по его мнению, риска: «...Успех зависит не только от вашего (народного собрания. – С .К.) правильного решения, но еще в большей степени от счастья (а уловить его людям трудно)» (Thuс. 6. 23. 3). Вообще речи Никия и Алкивиада – очень личные, отражающие их личный темперамент. Никий опасался нестабильности афинского характера, невозможности следовать определенной политической линии. Никий, по Фукидиду, настаивал на том, что забота о собственной безопасности не постыдна – напротив, она позволяет лучше заботиться о безопасности всего полиса (Thuс. 6. 9. 2). Это перекликается с мнением Перикла о том, что забота о своей собственности позволяет гражданам хорошо заботиться о полисной собственности (Thuс. 2. 60. 2–4).
Напротив, Алкивиад в пропаганде сицилийской экспедиции опирался на такие черты афинян, как подвижность, стремление к экспансии (Thuс. 6. 16. 5–6; 18. 1; 18. 6–7), и успех Алкивиада объяснялся тем, что именно эти черты оказались решающими в конкретной ситуации принятия решения о посылке экспедиции в Сицилию126. Никий был изначально пессимистически настроен относительно того, что афиняне прислушаются к его совету (Thuс. 6. 8. 4). Однако отказаться от предложения возглавить экспедицию Никий не мог: при всем благорасположении к нему народного собрания вторичный (после Пилоса!) отказ от командования был бы совершенно губителен для его гражданской репутации, что было неприемлемо для Никия и как политика и как для гражданина. Стремление афинян видеть в Никии противовес заманчивой, но авантюристической стратегии Алкивиада было очевидным, и потому он вошел, наряду с Алкивиадом [c. 68] и Ламахом, в число трех наделенных неограниченными полномочиями стратегов-автократоров.
Никий становится одним из ключевых действующих лиц шестой и седьмой книг «Истории» Фукидида, поскольку он в течение долгого времени фактически возглавлял сицилийскую экспедицию. Плутарх вообще называет Никия «первым стратегом» (Plut. Nic. 12. 3), хотя может и противоречить сам себе (Plut. Nic. 14. 4). Плутарх анахроностически переносил на классическое время эллинистическую практику, в действительности же все афинские стратеги были формально равны127. В рассмотренной выше надписи при перечислении первым, как правило, называется Алкивиад (что естественно, поскольку он был инициатором), Никий и Ламах – в произвольном порядке. Стратегом, на которого афиняне в начале обсуждения вопроса думали возложить единоличное командование, был Алкивиад. Конечно, влияние стратегов было разным, и Никий пользовался большим авторитетом, чем храбрый, но бедный Ламах.
Интересно, что Фукидид уделяет мало внимания деятельности Никия как в первый период экспедиции, когда стратегов было трое, так и после этого, когда Никий возглавлял афинские войска вместе с Ламахом. Принятие решение приписывается «стратегам афинян» (как, например, Thuс. 6. 64. 1): в течение нескольких месяцев Фукидид как будто бы не замечает Никия и не дает оценки качеству его командования (Thuс. 6. 74–88, 94, 96–100); создается впечатление, что Фукидида больше интересует сиракузский лидер Гермократ. Даже при описании захвата важного сиракузского укрепления Эпипол роль Никия игнорируется (Thuс. 6. 97), при том что, судя по косвенным данным, планирование операций было и ведении Никия, хотя конкретное руководство военными действиями осуществлял Ламах128. Именно первый период, до прибытия в Сиракузы спартанского полководца Гилиппа, был наиболее удачным для афинян. Однако целью Фукидида было показать, как нерешительность и отсутствие энергии афинского командующего привели к поражению и [c. 69] катастрофе. Хотя сравнительно успешное наступление афинян на Сиракузы осенью 415 г. и успешная операция в Эпиполах были совершены под руководством Никия, историк не акцентирует на этом своего внимания, принижая личные заслуги Никия. Характерно, что в день гибели Ламаха (Thuc. 6. 102. 2–3) Никий проявляет энергию и присутствие духа, что не вяжется с его инертностью.
Историк неоднократно подчеркивает нерешительность, пассивность Никия, его пристрастие к суевериям, что повлияло на исход кампании в Сицилии (Thuc. 7. 42. 3; 71; 73). Никий, по мнению Фукидида, не был наилучшим командующим: историк считал, что только под руководством Алкивиада афиняне имели шансы на успех. Однако неприятие пассивности Никия в Сицилии не означало для Фукидида неприятие личности Никия вообще. Сообщив о смерти Никия, Фукидид добавляет пассаж о его доблести: «По этой причине или по причинам близким к ней был казнен Никий, менее всего из греков моего времени достойный испытать такое несчастье, потому что в своем образе действий он всю жизнь следовал доблести (arete)» (7. 86. 5)129.
Анализ заключительной фукидидовской характеристики Никия вызвал дискуссию среди исследователей. Это неудивительно: как справедливо заметил Уэстлейк, если бы подобный отрывок встретился в труде любого другого античного автора, он не потребовал бы специальных комментариев, но в «Истории» Фукидида «нет других подобных сантиментов»130. Невозможно предположить, что Фукидид не видел ошибок Никия, когда тот командовал афинским экспедиционным корпусом, – всё предшествующее изложение свидетельствует об этом. Однако Никию была свойственна доблесть (arete): он, будучи больным, руководил военными действиями, которые не одобрял и от которых отговаривал афинян, пытался спасти от гибели своих сограждан.
Американский исследователь Эдкинс выдвинул теорию о разграничении между «соревновательными ценностями» и [c. 70] «ценностями сотрудничества» у греков, причем термин «доблесть» (arete), по его мнению, относится преимущественно к военной доблести131. По существу это – схема, которая не подтверждается конкретными примерами. Конечно, для характеристики воинских доблестей Фукидид использовал термин arete (agathos), но можно привести и обратные примеры132. Но даже арете государственных деятелей и полководцев не сводится к воинской доблести: арете Брасида заключалось в справедливом отношении к полисам (Тhuс. 4. 81. 2–3), арете Писистратидов – в разумном и мягком правлении (Тhuс. 6. 54. 5), арете Антифонта – в мужестве, с которым от отстаивал свои политические взгляды (Тhuc. 8. 68. 1).
Доблесть Никия заключалась прежде всего в следовании образцам поведения, свойственным гражданину и политику «перикловой эпохи»133. Не случайно половина (пять из десяти) случаев употребления Фукидидом термина arete приходится на надгробную речь Перикла (Тhuс. 2. 35. 1; 36. 1; 42. 2; 43. 1; 46. 1)134. И Никий (за исключением случая с Клеоном) следовал им. Отношение к Никию в Афинах после его смерти было вполне положительным. Диссонансом звучит сообщение Павсания о том, что имя Никия не было начертано на официальном памятнике погибшим в Сицилии афинянам, поскольку Никий сдался в плен добровольно в отличие от попавшего в плен после ранения Демосфена (Paus. 1. 29. 11-12 = Филист FGrН 556 F3). Однако даже если сообщение Павсания верно135, это всего лишь эпизод: уже для Лисия (18. 2–3) Никий – образец государственного деятеля, его [c. 71] высоко ценит Платон, и в диалоге «Лахет» Никий выступает как симпатичный автору персонаж. Демосфен (3. 21) относит его наряду с Аристидом и Периклом к числу величайших афинских государственных деятелей, а в «Афинской политии» (28. 5) Никий перечисляется в числе kaloi kagathoi – опытных в государственных делах политиков, по-отечески относившихся ко всем гражданам полиса. Род Никия был знаменит и через век, когда его потомком был воздвигнут памятник в честь победы в хорегии, хорошо известный Плутарху.
Между demosи ochlos. Никий был одним из многих политических деятелей Афин конца V в. до н.э., и можно было бы предположить, что после его гибели ситуация в политической жизни Афин мало изменилась. Однако дальнейшее развитие событий свидетельствует об обратном. В Афинах возник политический вакуум: в Сицилии погибли четыре наиболее опытных афинских стратега – Демосфен, Никий, Ламах и Евримедонт, а достаточно популярные Алкивиад и Гипербол находились за пределами Афин (первый был заочно осужден, а второй – изгнан остракизмом). Из четырех стратегов 413/2 г., имена которых нам известны, ранее никто не был стратегом – случай, уникальный в афинской политической практике136. Поэтому последовавшее затем избрание коллегии десяти пробулов (по одному от каждой филы – Thuc. 8.1.3) при всей ее необычности было достаточно закономерным: демагогам, агитировавшим за завоевание Сицилии, афиняне уже не доверяли, а политических лидеров, на которых можно было бы опереться, не было.
Изменилась для Афин и военно-стратегическая ситуация. В результате огромных потерь к 413 г. Афины имели не более 9 тыс. граждан-гоплитов всех возрастов, 11 тыс. фетов и 3 тыс. метеков. Число погибших в Сицилии афинян и их союзников было огромным (более 40 тыс.)137, по меньшей мере, 216 триер, из них 160 афинских, были потеряны в Сицилии138. Утрата господства на море была особенно чувствительной для Афин, привыкших к собственной талассократии [c. 72] в течение почти 70 лет139. После 413–411 гг. Спарта с помощью Персии становится морской державой, и характер военных действий резко меняется140. Изменяется и характер политической жизни Афин: правление олигархов было недолгим и в 411, и в 404–403 гг., но демократически настроенных афинян возглавляют уже лидеры нового тина (Алкивиад, Конон), которым предоставляют полномочия и воздают почести, невозможные ранее.
В этом свете отчетливо вырисовывается место Никия. По своему социальному происхождению он – типичный homo novus, предки которого происходили из отдаленного дема. Однако благодаря богатству отца, приумноженному им самим, Никий к моменту своего акме приобрел значительный вес, позволивший ему после смерти Перикла выдвинуться в число ведущих афинских политиков. Никий стремился придерживаться стратегической линии Перикла в Пелопоннесской войне, стремился использовать экономическую мощь Афин и превосходство на море для достижения победы над Спартой и сохранения Афинской архе. Даже тогда, когда обстановка требовала решительных и рискованных действий, он не поддерживал радикальные решения, и поэтому так легко отказался от командования под Пилосом в пользу Клеона.
Никий был достаточно удачливым стратегом, локальные операции под его руководством оканчивались успехом, и народное собрание доверяло ему. Совершенно не случайно то, что Никий стремился как можно чаще привлекать для выполнения военных операций всадников, которые набирались из наиболее обеспеченных слоев афинского общества. О рейде в Коринфию речь шла выше, но и при подготовке экспедиции в Сицилию он настаивал на том, что афинянам необходима собственная конница, чтобы противостоять многочисленным сиракузским всадникам (Thuc. 6. 20. 4 – 21. 1). [c. 73] Совет Никия услышан не был, но позднее афиняне убедились, что невозможно продолжать кампанию без использования значительных кавалерийских сил (Thuc. 6. 71. 2; Diod. 13. 6. 6). В конце концов подкрепление из Афин и от сицилийских союзников прибыло141, и эффект не замедлил сказаться – сиракузская конница не смогла уберечь сицилийцев от поражения при Эпиполах (Thuc. 6. 102–103. 1). Эта битва была моментом наивысшего успеха афинян при осаде Сиракуз.
У Никия были основания опасаться тех, кто стремился к агрессивной, радикальной политике. Несомненно, что пресловутая «корабельная чернь» (nautikos ochlos) была главной противницей Никиева мира, основной силой, поддерживавшей экспедицию в Сицилию. Охлос обозначает как массу кораблей, не построенных в боевой порядок (Thuc. 1. 49. 2: 2. 88. 2; 7. 61.1), так и экипажи этих кораблей – «корабельную чернь» (Thuc. 6. 20. 4; 7. 62. 2; 8.72.2). К этому значению примыкает и другое: охлос как толпа непостроившихся воинов, неупорядоченное войско (Thuc. 4. 56. 1; 4. 126. 2; 6. 126. 6; 8. 25. 4)142. Никий, стремившийся к упорядоченности, даже священный хор на Делосе стремился превратить из охлоса в нечто более стройное (Plut. Niс. 3. 4). Однако перед самой его гибелью он вынужден был возглавлять охлос – превратившееся в толпу отступавшее в Сицилии афинское войско (Thuc. 7. 75. 5).
Охлос – это не только чужеземцы, не-граждане, женщины, дети, то есть все те, кто не являются полноправными гражданами-воинами. Словом ochlos может обозначаться и вся совокупность граждан, весь демос, проявляющий свои худшие, свойственные толпе качества, возбужденная народная масса (Thuc. 4. 28. 3; 6. 17. 2; 63. 2; 89. 5; 7. 8. 2; 8. 86. 5). Никий опасался, что «в угоду толпе» будет искажено реальное положение дел в Сицилии и поэтому отправил в Афины не вестника, а письменное донесение (Thuc. 7. 8. 2), он обоснованно боялся, что афинское народное собрание не простит [c. 74] ему отступления из Сицилии, и поэтому продолжал вести бесперспективные военные действия (Thuc. 7. 48. 3). Может быть, последнее суждение Фукидида о Никии связано с тем, что историк почувствовал близость своей судьбы и жизненного пути известного афинского политика.
Как уже отмечалось. Никию не всегда удавалось улавливать настроение демоса, народной массы: Клеон не только взял верх во время дебатов о пилосской экспедиции (Thuc. 4. 28), но и блестяще ее осуществил; Алкивиад прекрасно провел интригу со спартанскими послами (Thuc. 5. 46), сам же Никий ничего не добился, предложив увеличить военные силы, посылаемые на Сицилию (Thuc. 6. 19. 2 – 24. 2)143. Богатство, несомненно, не только способствовало популярности Никия, но и служило ему своеобразным «амортизатором» при политических просчетах. Но не только это способствовало его политическому успеху - трудно назвать неудачей постоянное в течение полутора десятилетий присутствие в рядах афинской политической элиты. Для значительной части, если не для большинства афинян, он был политиком традиционного (для Афин конца V в.) типа, он служил как бы противовесом политикам нового типа(которых античные авторы обычно именуют демагогами). Никий стремился совмeстить консерватизм с демократическими ценностями, шатался пойти по «среднему пути», но в условиях Пелопоннесской войны ему трудно было вести за собой демос. За смертью Никия последовал распад Афинской архе и превращение Афин в рядовой, хотя и значительный полис. Никий был последним выдающимся государственным деятелем периода могущества Афин. Конечно, его трудно сравнивать с Фемистоклом, Кимоном или Периклом, но у каждой эпохи – свои герои, и доблесть Никия не случайно заслужила похвалу потомков.
[c. 75]
|
