И идеология классических афин
|
Скачать 3.72 Mb.
|
[c. 5]ВВЕДЕНИЕИсследователю истории древней Греции, а уж тем более изучающему историю классических Афин, очень трудно найти новое место, «незатоптанную площадку» для своих штудий. Казалось бы, историк античности находится в привилегированном положении: в его распоряжении научные комментированные издания древних авторов и надписей, многочисленные лексиконы, индексы, конкордансы. Как говорится, «твори, выдумывай, пробуй». Одна только проблема, как дамоклов меч, висит над каждым серьезным исследователем: синдром «изобретателя» велосипеда. Впрочем, даже если это случилось, то всегда остается надежда, что твоя модель сей конструкции более современная и усовершенствования. Афинская демократия – один из наиболее изученных феноменов мировой истории. Иногда кажется, что мы знаем о политической борьбе в древних Афинах даже больше, чем о политической жизни современности. Это, конечно же, иллюзия: несмотря на уникальность Афин (по части обеспеченности источниками), в их истории остается немало белых пятен. Однако опасность «изобрести велосипед» необычайно велика, и попытка «переписать заново» политическую историю Афин заведомо обречена на неудачу. Поэтому остается единственная возможность – изменить угол зрения, попробовать найти неисследованные аспекты социально-политического развития Афин, в частности, и древней Греции в целом. Моя книга может показаться несколько фрагментированной (по правде говоря, так оно и есть), но это скорее суровая необходимость, вызванная стремлением связать воедино отдельные аспекты истории афинской демократии, которые до сих пор не привлекали внимания историков. К таковым относятся роль толпы (неорганизованного массового сборища) в политической истории, а также использование этого феномена политическими лидерами. Это использование, как будет показано ниже, наиболее ярко проявилось именно в сфере идеологии. [c. 6] Одним же из проявлений демократической идеологии явилось использование новых, «политически/идеологически значимых» собственных имен. Все это, как мне представляется, позволит по-новому взглянуть на афинскую демократию, расширить рамки исторического исследования. Итак, что нового можно сказать об афинском обществе классического периода? Можно ли, продолжая отечественную историографическую традицию нейтрального, «отстраненного» отношения к греческому полису, проложить пусть узкую, но свежую и не затоптанную (или хотя бы не слишком затоптанную) тропинку в афиноведческих штудиях? Историки античности давно и небезуспешно разрабатывают проблему взаимодействия масс и элиты, политических лидеров и граждан полисов – можно сослаться на последнюю фундаментальную работу Дж. Обера (J. Ober), труды М. Хансена (M. Hansen) и некоторых других исследователей. Досконально рассмотрены вопросы функционирования народного собрания, буле, судов, других полисных институтов - наиболее полно, конечно, на материале Афин. Однако исследователи фактически не обращали внимания на такой феномен, как толпа (т.е. массовое неорганизованное сборище). Почему? На мой взгляд, этому способствуют две причины. Первая: этот феномен не слишком значителен на фоне хорошо организованных и функционирующих полисных институтов. Однако есть и другая причина. Эта причина - наши источники. Первыми к изучению толпы в историческом контексте обратились исследователи европейской истории XVIII-XIX вв. – Ле Бон, Рюде (G. Le Bon, G. Rude). В качестве источников они использовали газеты, полицейские архивы, т. е. «источники изнутри». Но антиковеды, в отличие от историков-новистов, имеют в своем распоряжении в действительности лишь тексты античных авторов (надписи и папирусы не могут нам помочь, потому что дают материал только по сравнительно более позднему периоду: первое упоминание ochlos в надписи относится к концу II в. до н. э.). То есть в нашем распоряжении остаются только «внешние» источники, враждебные толпе. При изучении текстов античных авторов мы сталкиваемся с неожиданной сложностью. Поскольку сама толпа, будучи вполне конкретной исторической реалией, не была, однако, [c. 7] легальным политическим институтом, не существовало и единого понятия для ее обозначения. Даже, встречая в источниках наиболее характерное (для обозначения толпы) слово ochlos, мы далеко не всегда можем сказать, что именно имеется в виду в каждом конкретном случае – низший слой гражданства, неграждане (женщины, метеки, рабы), либо конкретное массовое сборище. Таким образом, в каждом конкретном случае нужно выяснить, обладает ли ochlos социальной или ситуационной характеристикой. Для Платона, например, ochlos обозначало как толпу, так и демос. Аристотель (а вслед за ним перипатетики) стал его использовать как нейтральный научный термин для низших слоев либо всей массы демоса, но все это, собственно говоря, уже не имело отношения к толпе как феномену политической жизни. Таким образом, ochlos приобретает значение «толпа» лишь в некоторых контекстах. Поэтому вначале идет историко-филологическое исследование, позволяющее проанализировать терминологию (если быть более точным, лексику) толпы. Основная сложность заключается в нетерминологичности (если можно так выразиться) античных авторов. В разном контексте слова ochlos, demos, plethos могут иметь разные значения: «народ», «граждане», «большинство народного собрания», «низшие слои населения», «толпа», «чернь». Таким образом, очень важна роль контекста. Опубликованные и компьютерные указатели могут упростить поиск необходимых контекстов, но не могут заменить конкретного историко-филологического анализа. Очевидно, что в основе настоящего исследования лежит историко-филологический подход. Главным источником наших сведений об этой эпохе остаются труды древних авторов, дополненные, конечно же, археологическими, и, прежде всего, эпиграфическими, источниками, и на первый план выходит проблема интерпретации текстов античных авторов. «Спор о терминах» - необходимая часть любого антиковедческого исследования, даже если речь не идет не о терминах в собственном смысле этого слова, а о лексике. Сама история появления и изменения смысла тех или иных слов дает, на наш взгляд, основания для исторических выводов; при этом необходимым условием, conditio sine qua non, является сопоставление с историческим контекстом. [c. 8] Поэтому столь значительное место в работе занимает изучение слов, обозначающих толпу, в древнегреческом и латинском языках: ochlos, plethos, hoi polloi, vulgus, turba и других. Будет также сделана попытка обобщения взглядов античных философов и историков на роль толпы в обществе. Естественно, что при этом необходимо иметь в виду «нетерминологичность» античных авторов. Для разных частей моей работы применяются различные виды анализа исторических источников: анализ лексики (употреблений тех или иных слов) и историко-филологический анализ, причем они взаимодополняют друг друга. Для анализа данных ономастики используется описательная статистика. Итак, прежде всего, следует обратиться к слову ochlos, возможно, ключевому слову в этой сфере исследований. Вместе с тем, толпа может определяться целым рядом других понятий в контекстуальных значениях. Поэтому в первую подробно исследуется круг понятий, при помощи которых античные авторы описывают феномен толпы. Нельзя, впрочем, опираться только на афинский материал. Прочность афинских социальных и политических институтов не способствовала возрастанию роли неорганизованных сборищ в политической жизни. Социальная борьба на Сицилии (Диодор) и в городах Пелопоннеса (Эней Тактик) дает примеры другого рода. Роль толпы находилась в обратной зависимости от прочности социально-политических институтов того или иного полиса. Очевидно, она имеет тенденцию к возрастанию в эпоху эллинизма. Это связано с уменьшением значения полисных институтов и увеличением концентрации населения. Последний фактор нельзя недооценивать. Концентрация населения, когда толпа стала представлять реальную угрозу функционирования власти, сложилась только в эллинистических городах (Александрия) и в Риме. Обычный греческий полис не предполагал высокой плотности населения, и это препятствовало образованию толп. Недовольство героев Аристофана афинской суетой – лишь синдром деревенского жителя. По моему мнению, роль толпы в политической жизни Греции (вплоть до эпохи эллинизма) была небольшой, значительно большее значение она имела в сфере идеологии. Ненависть к толпе служила в какой-то мере лозунгом [c. 9] антидемократической пропаганды. Нужно отметить, что ситуация в Риме принципиально отличалась от греческой, и роль толпы там была совсем другой. Таким образом, угрозы толпы как социальной силы все-таки не было (как мы постараемся показать). Феномен толпы оказался гораздо более значимым в идеологической сфере. Толпа как массовое неорганизованное сборище совмещалась с «чернью», т. е. низшими слоями населения полиса, и служила своеобразным идеологическим пугалом, которое использовалась Исократом, Платоном и другими авторами в антидемократической пропаганде. Толпа, или, по определению социологов, неорганизованное массовое сборище, играет заметную роль в развитии цивилизации. Осуждение толпы стало «общим местом» в сочинениях философов, писателей поэтов (от Платона до Томаса Харди). При этом зачастую осуществляется подмена понятий «толпа» и «чернь», и толпа однозначно рассматривается как негативный феномен в общественной жизни. Феномен толпы, проблемы поведения скоплений людей в разных исторических условиях стали привлекать специальное внимание исследователей с рубежа XIX и XX вв. Ученые-историки, социологи, а позднее и социальные психологи прежде всего обратились к изучению поведения «революционных масс», а также народных движений европейского средневековья и раннего индустриального общества. Что касается истории античности, то здесь проблема «толп» обычно связывалась с проблемой социальной борьбы народных масс (можно сослаться хотя бы на классическую концепцию «кризиса III века» М. И. Ростовцева). Одна из задач настоящей работы – на примере взаимодействия толпы с политическими деятелями показать роль толпы в классических Афинах. Поэтому поставлена задача подвергнуть анализу взгляды и биографии двух афинских политиков – Никия и Гипербола. Выбор этих фигур не случаен. Во-первых, и Никий и Гипербол гораздо меньше привлекали и привлекают внимание исследователей, чем, например, Перикл и Алкивиад. Поэтому сохраняется возможность бросить новый взгляд или по крайней мере дополнить политические биографии Никия и Гипербола. Во-вторых, эти политики придерживались разных, если не противоположных, [c. 10] политических взглядов. И их отношение к толпе очень важно (причем, как сходства, так и различия). Другая задача состоит в том, чтобы попытаться определить влияние демократической идеологии на массовое сознание. Политические идеи и повседневная жизнь демократических Афин неоднократно подвергалась изучению. Последние работы Л.Б. Картера, Джоша Обера, Курта Раафлауба, Могенса Хансена и многих других исследователей способствовали прояснению различных аспектов как общественной, так и частной жизни афинян1. Несомненно, исследователи предпринимали, предпринимают и будут предпринимать попытки рассматривать пассажи из трудов древних авторов, которые «иллюстрируют определенные фундаментальные доктрины афинской демократической мысли»2. И, конечно же, остается проблема предубеждения авторов большинства дошедших до нас текстов против демократии, с одной стороны, и проблема почти полного отсутствия «программных» демократических текстов – с другой. Но до сих пор мы знаем гораздо больше о политической теории, нежели о ежедневной политической практике демократических Афин. Главная причина подобной диспропорции – недостаток источников, которые могли бы показать жизнь афинских граждан «изнутри». И действительно, в отличие от своих оппонентов (противников демократии) сторонники демократии не смогли (или не хотели?) создать стройной теории, а попытки ее реконструкции скорее всего так и не смогут увенчаться успехом. К тому же в последнее время стали высказываться обоснованные сомнения в том, что многие стороны жизни Афин V–IV вв., нашедшие отражение в литературных произведениях, можно связывать именно с демократическими [c. 11] институтами3. В последние годы преобладает мнение и, как я полагаю, весьма справедливое, что демократическая теория не существовала в текстах, авторами которых были представители антидемократической элиты, а была частью «демократического дискурса», чье отражение нужно искать в «политической риторике» и «публичных речах»4. Поэтому никакая попытка расширить круг источников не будет лишней. Для этого я предлагаю привлечь неожиданный источник – собственные имена, причем имена «значимые». Очевидно, что наименование детей отражало семейные традиции. Наименование в честь деда было обычным явлением, во всяком случае в аристократических семьях. Обычным явлением в архаической и классической Греции было «знаковое» наречение детей аристократических фамилий – например, именем с корнем hipp- (от hippos – конь). Но, наряду с этим, с V в. до н.э. в Афинах отмечается распространение «демократических» имен, которые можно рассмотреть как политически (идеологически) значимые. Вообще очень немногие эпохи в мировой истории позволяют использовать материал антропонимики для реконструкции политический идей и идеологических предпочтений. В Советском Союзе пик «движения за новые имена» приходился на конец двадцатых – начало тридцатых годов ХХ в., когда «революционные» имена должны были вытеснить из обихода (но не вытеснили!) традиционные христианские; многие из носителей этих новых имен погибли во время Великой Отечественной войны. В одной из афинских общественных надгробных надписей я наткнулся на редкое имя Гибридем, составленное из основ «гордыня» и «демос/народ», носитель которого пал на поле боя в завершающий период Пелопоннесской войны, и это привело меня к мысли о том, что, может быть, стоит подвергнуть анализу «новые имена» послеклисфеновских Афин? [c. 12] Для анализа из всего массива собственных имен можно выделить «политически значимые» имена для того, чтобы выяснить, оказывало ли влияние государственное устройство и политическая ситуация на частоту появления того или иного значимого имени. Собственные имена с корнем dem- наилучшим образом подходят для подобного анализа, поскольку составляют достаточно большой процент от всех собственных имен афинян. С другой стороны, корень dem- в Афинах классической эпохи очевидно коннотировал с демократической идеологией, о чем пойдет речь в завершающем разделе моего труда. Для анализа были использованы сравнительно простые методы описательной статистики. Но даже эти методы позволяют продемонстрировать влияние демократической идеологии на процесс имянаречения. По моему мнению, сочетание исторических методов с методами социологического анализа (в случае с исследованием толпы) и с методами ономастики (в случае с собственными именами) создает «пограничную» ситуацию, когда можно использовать инструментарий разных наук. Это способствует более полному анализу источников, позволяет дополнить историческую картину новыми штрихами. В книге нет специального раздела, посвященного характеристике источников, поскольку большая часть работы носит источниковедческий характер. Анализ взглядов предшественников – также непременный атрибут глав моего труда. Но, кроме этого, в начале книги помещены два историографических очерка, которые, по сути, связаны с исследованием. В первом из них на основе архивных материалов рассматривается функционирование высшего классического образования в России в начале ХХ в., а, в другом – анализируются взгляды российских историков на греческий полис. Этими очерками я хотел бы выразить дань уважения своим учителям и предшественникам. [c. 13] ДЕЛО О НАЗНАЧЕНИИ ОРДИНАРНОГО ПРОФЕССОРА ГРЕЧЕСКОЙ СЛОВЕСНОСТИ МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА В обиходно-бюрократическом диалекте великого и могучего русского языка существовало (а, может быть, существует и поныне) выражение «зачумленная ставка». Так работники кадровых служб и руководители разных уровней именовали обычно единицу штатного расписания, которая часто оставалась вакантной и с которой, по их мнению, приключались различные неприятности. Впрочем, ничто не ново под луной, и похожие (хотя и не совсем) неприятности случались и век назад, на рубеже XIX и ХХ столетий, о чем с немалой достоверностью свидетельствуе архивное «Дело канцелярии попечителя Московского учебного округа. О возведении экстраординарного профессора Шеффера в ординарные, о переводе профессора Новороссийского университета фон Штерна в Московский университет, о переводе экстраординарного профессора Юрьевского университета Никитского, об оставлении Никиского на службе. Началось 24 февраля 1900 г. Исполнено 28 ноября 1908 г. В сем деле нумерованных листов 42»5. Эта полная драматизма история началась еще 14 февраля 1900 г. В этот день именным высочайшим указом, данным Правительствующему Сенату, «директору Константиновского Межевого института и заслуженному ординарному профессору Императорского Московского Университета6, доктору греческой словесности, тайному советнику Шварцу всемилостивийше повелеваю быть попечителем Рижского учебного округа» (л. 4). А тогдашний попечитель Московского учебного округа Павел Алексеевич Некрасов 1 марта 1900 г. писал по поводу замещения освободившейся вакансии министру народного просвещения николаю Петровичу Боголепову, что «остановился своим выбором на экстраординарном [c. 14] профессоре Московского Университета, статском советнике Шеффере» (л. 4). Сложность заключалась в том, что согласно Уставу ИМУ занимать кафедру древнеклассической филологии мог только ординарный профессор, имевший ученую степень доктора. Валериан Александрович Шеффер ученую степень доктора имел, однако профессором был лишь экстраординарным. Впрчем, формулярный список его был вполне достойным: «По окончании курса наук а Императорском Университете Св. Владимира утвержден в стапени кандидата в 1884 г.; состоял стипендиатом при сем Университете для приготовления к профессорскому званию по кафедре греческой словесности с 31 мая 1884 г. по 31 мая 1886 г.; был командирован за границу с ученою целью на два года с 1 июля 1886 г., каковая командировка была продолжена по 1 сентября 1889 г.» (л. 4 – 4 об.). Далее последовала защита в Юрьеве магистерской диссертации «De Deli insulae rebus» и назначение приват-доцентом ИМУ по кафедре классической филологии в 1889 г. публичная защита в 1892 г. диссертации «Афинское гражданство и народное собрание», после чего Шеффер был утвержден в степени доктора греческой словесности, и в том же году «Государь Император, по всеподданнейшему докладу г. Министра народного просвещения соизволил на назначение его сверхштатным экстраординарным профессором…» (л. 4 об.). И, наконец, в 1897 г. Шеффер был утвержден в должности штатного экстраординарного профессора по кафедре классической филологии (л. 4 об.). Дело касалось предрешенным, но в те времена большое значение имело мнение научной общественности, т.е. коллег Шеффера по историко-филологическому факультету. Появляются две записки – отражение кулуарных дебатов среди профессуры ИМУ. «Донести Министру Народного Просвещения, что обстоятельная беседа декана Историко-филологического факультета Московского университета со всеми членами факультета по вопросу о лице, подходящем для замещения вакансии профессора по кафедре греческого языка и словесности, привела к разногласию мнений, которые разделились между кандидатурою главным образом двух лиц: ординарного профессора Казанского университета Мищенко и экстраординарного профессора Харьковского университета [c. 15] Денисова. Весьма немногими голосами выставлялась также кандидатура профессора Нежинского института Жданова. Ввиду сего просить Министра объявить на означенную кафедру конкурс» (л. 6 – 6 об.). И наконец: «Просить Департамент задержать движение дела по представлению Шеффера в ординарные (профессоры. – С.К.) впредь до выявления вопроса о замещении профессорской вакансии, освободившейся после Шварца» (л. 7). Не прошло и месяца после первоначального обращения в Петербург, как 28 марта 1900 г. в министерство народного просвещения отправляется из канцелярии Московского учебного округа новая бумага, в которой пересказываются все обстоятельства дела; завершается она следующим образом: «…Имею честь покорнейше просить Ваше Высокопревосходительство упомянутое представление за № 4562, о профессоре Шеффере оставить без движения и разрешить объявление конкурса на означенную кафедру» (л. 10 об.). Почта в те далекие времена работала исправно, и 31 марта 1900 г. бумага была зарегистрирована Департаментом народного просвещения в Петербурге. Бюрократическая машина Российской империи в общем и целом была вполне дееспособной: уже 4 апреля министр начертал резолюцию «согласен». Впрочем, какие-то интриги продолжались, и рядом с резолюцией министра стоит карандашная пометка: «Задержать до получения ответа на заказное письмо по скму делу» (л. 10). Задержка была не слишком долгой, и 17 апрнеля предложение об объявлении конкурса вновь вернулось в канцелярию Московского учебного округа. На следующий день, 18 апреля 1900 г. Валериан Александрович Шеффер скончался7. Почему Шеффер так и не стал ординарным профессором, сказать сейчас трудно. Возможно, этот вдумчивый ученый не пользовался авторитетом среди профессуры ИМУ либо из-за своей молодости (он умер на 36-м году жизни), либо из-за других качеств. Может быть, руководству уже было что-либо известно о болезни, которая свела его в могилу, а, может быть, это был очередной рецидив подковерной борьбы «немецкой» и «русской» партий, которая обострилась в [c. 16] российских унивеситетах в конце XIX в. – так или иначе, В.А. Шефферу было не суждено стать ординарным профессором ИМУ. Был отложен и конкурс – как писал попечитель округа министру «в виду обстоятельств, изложенных в моем письме от 14 апреля» (л. 11 об. – 12). Что это были за обстоятельства, можно со значительной долей вероятности предположить. Дело в том, что наибольшие шансы победить в конкурсе имел Федор Герасимович Мищенко, ординарный профессор Казанского университета, начавший свою научно-педагогическую деятельность в Киевском университете Св. Владимира. С 1872 по 1884 г. Мищенко преподавал в Киевском университете, быд командирован во Францию, успешно защитил магистерскую и докторскую диссертации, перевел на русский язык «Географию» Страбона (М., 1879). Однако 12 июня 1884 г. товарищ министра внутренних дел генерал П.В. Оржевский пишет тогдашнему министру народного просвещения И.Д. Делянову отношение, в котором указывает: «Сведениями, полученными в последнее время департаментом полиции из разных источников, вполне определилась крайне вредное противо-правительственное направление профессоров Муромцева, Мищенко, Дриля и Сыцянко, относительно которых и прежде сего имелись указания, свидетельствующие о их политической неблагонадежности»8. В конце отношения было предложено «признать неудобным дальнейшее оставление на государственной службе Муромцева, Мищенко, Сыцянко и Дриля, противо-правительственное направление коих в настоящее время, казалось бы, достаточно доказано»9. Относителшьно Мищенки было дано специальное разъяснение: «Он (Мищенко. – С.К.) известен департаменту полиции за лицо, политическая неблагонадежность которого находится вне сомнения. Вследствие принадлежности его к группе украинофилов и близости к государственному преступнику Ивану [c. 17] Басову»10. Мищенко ставили в вину произнесение речи на праздновании годовщины Шевченко в Петербурге в начале 1884 г., и 25 июля 1884 г. ученый был уволен. Мищенко написал 30 августа 1884 г. И.Д. Делянову полное достоинства письмо, в котором описывал свои научные заслуги и отвергал обвинения. При этом он не отрицал своих украинофильских взглядов, но писал: «Однако, самое украинофильство, как таковое, не представляет собою не только противогосударственного, но и вообще политического движения. Малорусская разновидность русского народа существует, как непреложный факт; любовь малороссиян по происхождению к своему родному, Украине, к ее языку, песням, музыке, само по себе не исключает безупречной лояльности относительно обшерусского правительства»11. Мищенко не играл заметной роли в национальном движении на Украине и напрочь отрицал (очевидно, совершенно справедливо) приписываемую ему связь с социалистическими кругами. Однако власти были совершенно неумолимы – царствование Александра III не было временем либеральных послаблений и заигрывания с интеллигенцией. Мищенко был не только уволен со службы, но и выслан из Киева в административном порядке. Для компроментации Мищенко было использовано так называемое «дело Свиридова», директора лопнувшего банка, разорившего многих людей в Юго-Западном крае. Мищенко был старшиной присяжных заседателей, разбиравших дело Свиридова, причем молва ему приписывала деловые связи с банком. Некоторые присяжные открыто заявляли о том, что Мищенко оказывал на них давление. Свиридов был оправдан, а 22 профессора Киевского университета (в основном из так называемой «немецкой партии») направили ректору Ренненкампфу в январе 1884 г. заявление, в котором требовали обсудить в Совете университета действия Мищенко12. |
Похожие:
 |
Уважаемые абитуриенты, планирующие поступать в кфу в 2017 году! Спасибо,... Казанский (Приволжский) Федеральный Университет – один из лучших классических университетов России |
|
В рамках программы кандидатского минимума аспиранты должны демонстрировать... Особое внимание в программе кандидатского минимума уделяется процессам трансформации российского социума |
|
Адаптированная дополнительная общеразвивающая программа В основу программы положена идеология, которая исключает любую дискриминацию учащегося с овз, и предполагает создание комфортных... |
 |
Рунг Эдуард Валерьевич Греко-персидские отношения: Политика, идеология,... Книга предназначена для специалистов в области антиковедоведения и международных отношений, преподавателей и студентов гуманитарных... |
|
В. Н. Антонова и заместителя генерального директора директора летного комплекса Памятка предназначена для общего ознакомления персонала с основами идеологии управления безопасностью полетов и оказания помощи в... |
|
Имперская Реставрация России Версия 1 имперская реставрация россии идеология Все вместе эти ответы образуют идеологический фундамент для выживания и преуспевания России при наихудшем для нее сценарии в начале... |