Глава 9. Накопление государственных сокровищ
В наше время на телевизионных экранах тип экономиста-демократа с бегающими глазками чередуется с типом экономиста-“патриота” с блуждающей улыбкой изобретателя вечного двигателя. Обе разновидности экономистов, отрицая или соглашаясь с марксизмом – очень удобной идеологией для проведения разных экономических афер, тем не менее, берут за основу его ложные идеи.
Первая ложная идея: что богач никогда не уничтожает, а только присваивает стоимости, отнятые у бедняка.
Вторая ложная идея: измерение стоимостей трудом, и труда – приобретенными человеком стоимостями, если человек обходится минимумом средств производства (то есть, получается, что самый большой труженик тот, кто ворует).
Третья ложная идея: отрицание самоценности государства.
Большевики-марксисты после революции, так как сразу отменить государство им не удалось, свою экономику назвали “государственным капитализмом”, но через какое-то время стали называть ее “социализмом”. В чем различия?
Чтобы узнать это, мы открыли энциклопедический словарь советского образца 1982 года (там статьи короче, чем в “Экономической энциклопедии”). Про “государственный капитализм” было написано, что он “существует в форме концессий, предоставленных иностранному капиталу, аренды государственных предприятий, смешанных обществ, частной торговли на комиссионных началах кооперации и др.”
В этом определении “государственный капитализм” очень похож, как можно заметить, на “простой капитализм”, который у нас в России сейчас.
Но в словаре “государственный капитализм” первых годов Советской власти противопоставляется некоему “государственно-монополистическому капитализму”, который есть – “соединение силы капиталистических монополий с силой буржуазного государства” и который предполагает “создание государственного сектора народного хозяйства”.
Однако можно предположить, что “государственно-монополистический капитализм” – это ничто иное, как “социализм”, когда в государстве почти все монополизировано государством, которое и цены назначает, и зарплаты выплачивает.
Мы посмотрели статью о социализме, чтобы уточнить, что это такое. Там было написано: “Социализм – первая, или низшая стадия коммунизма”. А дальше шла история социализма в СССР и описание того, как он хорош.
Единственная фраза в статье, описывающая экономику социализма, звучала так: “Экономическую основу социализма составляет социалистическая собственность на средства производства”. Это все равно, что сказать “масло состоит из маслянистого вещества”.
Пришлось открывать статью “коммунизм”. Про коммунизм было сказано в том смысле, что он неописуем, и нельзя выразить, как при нем будет хорошо.
Из конкретной информации о коммунизме было сказано, что он “сменяет капитализм” и “основан на общественной собственности на средства производства”.
Посмотрели статью “общественная собственность”. Там было: “см. социалистическая собственность”.
В статье “социалистическая собственность” оказалось, что это опять же “общественная собственность, основа производственных отношений социалистического общества”.
Поиск истины по словарю удивлял, как казалось, надуманной сложностью вопроса: зачем составители словаря гоняют “основополагающие” термины из статьи в статью как шары по бильярдному столу? Почему было не дать им точное определение?
Но, наконец, про “социалистическую собственность” мы нашли, что ее “основная форма” – “государственная собственность”.
В статье “государственная собственность”, самой короткой, говорилось, что она “означает принадлежность государству материальных благ…”
А в статье “государство”, государство определялось совокупностью трех составляющих: власти, законов, территории.
Итак, если логически объединить все определения из словаря, то получается, что “социализм” – это все же “государственно-монополистический капитализм”.
Но чем плохо это определение, что его пришлось собирать по всему словарю? В чем была здесь “крамола” для Советской власти?
Оттолкнемся от вопроса, чем с точки зрения экономики социалистическое государство отличается от капиталистического предприятия – фабрики?
И там и там действует система распределения. И в фабричном, и в едином государственном хозяйстве благосостояние его членов зависит от доброй воли управителей. У государства есть армия, у фабрики есть сторожа. У государства есть герб, у фабрики торговая марка.
На первый взгляд разница в том, что государству граждане платят налоги, а фабрика сама платит налоги государству. Но государственные налоги – это всего лишь способ перераспределения прибавочной стоимости внутри хозяйства.
На фабрике директор тоже перераспределяет прибавочную стоимость от работника к работнику, чтобы они ее умножали с наибольшей полезностью для фабричного хозяйства. При этом все стоимости на фабрике, все детали и полуфабрикаты принадлежат не работнику, а фабрике.
Также и в государстве. Государство берет налог с граждан, которые умножают стоимости, пользуясь землей государства, его ресурсами. То есть, налог – есть плата за аренду государственной собственности. То же касается денежных налогов. Деньги, в нормальном государстве – собственность этого государства. Деньги - это благодеяние государства для граждан, так как для своих нужд государству более удобна “карточная” система распределения, когда всем выдается по карточкам 1 кг сахара и 1 бутылка водки; а не “денежная”, когда у одной части граждан – алкоголизм, а другой – сахарный диабет, потому что они сами решают, что и в каком количестве покупать в магазинах.
То, что в России сейчас рубль привязан к стоимости зеленых знаков, которые есть собственность США, обозначает, что само государство Российское платит налог американскому. США собирает налог за пользование своими долларами другими странами. Таким образом, получается, что государство, как и частное предприятие, вполне может платить налог еще кому-то, от кого зависит политически.
Наши же российские налоговые органы в государственном хозяйстве играют бутафорскую роль, и то, что они собирают, как раз хватает на их содержание. Это происходит от порочной практики обложения налогом “прибыли” предприятий, так как прибыль – понятие трудноуловимое, и налог на нее – хорошая почва для злоупотреблений и взяток. Прибыль принадлежит предприятию, а “правильный” налог это тот, который берется со своего имущества (“кесарю кесарево”), а не с чужого.
Возьмем для примера помещичье хозяйство, которое сейчас называют “фермерским”. Это натурально-товарное хозяйство. Урожай каждый год разный, так как зависит от погоды. Часть урожая потребляется самим хозяйством, а часть, по усмотрению хозяина, обменивается, в том числе и на деньги для оплаты за электричество и за аренду земли. Как с такого хозяйства взять налог на прибыль, ведь прибыль невозможно справедливо посчитать?
Этим вопросом занимался советский экономист А.В.Чаянов (1888-1937). Он пытался составить типовой бюджет для обложения “крестьянина-единоличника”, чтобы ни одна курица не ушла из-под налогового контроля. Выглядит это в его книге очень запутанно, много таблиц и типовых отчетов, чтобы заполнить которые, крестьянин должен был забыть своих реальных коров и куриц.
Налог же с помещичьего хозяйства проще и естественней брать только с излишков, которые обмениваются на деньги, путем или установления закупочных цен на урожай, или установления “налога с продаж”, являющийся налогом за пользование деньгами.
Таким образом, существуют два вида правильных налога, не сложных для сбора и не требующих участия налоговой полиции: это 1) плата за аренду земли и ресурсов и 2) налоги с договоров обмена, где участвуют деньги (нотариальные договора и “налог на добавленную стоимость”).
Правильная роль налоговой полиции – это слежение за тем, чтобы хозяйства занимались утилизацией своих отходов. Тут и в сговор войти трудно, так как результаты сговора будут заметны окружающим. То есть, “правильная” налоговая полиция – это экологическая полиция.
Теперь сравним бюджеты фабрики и государства. Бюджет фабрики строится на равновесии баланса между производством и потреблением. Прибыльное ли предприятие или убыточное для баланса предприятия это не имеет значение. Его активные и пассивные счета уравновешиваются таким образом, как будто, предприятие, сколько произвело, столько и потребило. На первой взгляд и бюджет государства состоит из этой же диады: производство-потребление, и если государство потребляет больше чем производит, то оно допечатывает облигации на сумму “съеденного” и таким образом сводит баланс к нулю. Но так мы понимаем государственную экономику, исходя из марксо-смитовских понятий.
В реальном же государстве, пока оно еще не разорилось, и не потеряло государственности, есть явная или же скрытая от бюджета область государственного хозяйства, которая называется “накоплением”. Это функция не есть ни “производство”, ни “потребление”, а нечто третье, отличающееся от них.
“Накопление” в государстве не есть накапливание для обмена, а есть накопление того, что не подлежит обмену, и выводится из обычного бюджета. На фабрике такое действие считалось бы воровством. Фабрика имеет статус юридического лица и все ее имущество, включая торговую марку, учтено бухгалтерским балансом, и может быть продано или конфисковано. В современном буржуазном мире предполагается, что и государство – тоже юридическое лицо, способное отвечать “всем своим имуществом”. И в Конституции России даже записано, что гражданин может подавать в суд, в том числе и международный, на государственные органы (ст. 46). Но на практике государственные органы у нас не являются “юридическими лицами” и заявления на них российские суды не принимают.
Это коренное отличие государства от фабрики, - оно не является юридическим лицом. Все имущество юридического лица подлежит обмену, а у государства далеко не вся собственность подлежит обмену. В этом смысле государство – “надюридическое лицо” - церковь.
Допустим, церковный священник сделал заказ иконописцу расписать стены храма. Даже, если священник заплатил иконописцу за работу, то роспись не учитывается приходской бухгалтерией, так как роспись не имеет меновой стоимости, потому что не подлежит обмену. Расписанные стены или иконы относятся к сфере “накопления”. Верующие, молясь в храме, не “потребляют” иконы и росписи, как свечи, которые сгорают, а “пользуются” этим “церковным накоплением”, не умаляя его стоимости. И за “пользование” “церковным накоплением” вносят свою “лепту”.
Так же происходит и в нормальном государстве. Только предметами накопления являются в нем – земля, исторические памятники, художественные произведения, государственные традиции, символы, история, наука, язык, часть произведенных материальных благ, вооружение. Пользоваться ими и приумножать могут все, но “потребить” никто.
О том, что у государства в отличие от юридического лица – фабрики, кроме функций производства и потребления, есть вполне естественная для него функция “накопления”, марксо-смитовская экономическая наука не знает в силу того, что государство в ней – общественный договор и не обладает самоценностью. И для Советской власти функция накопления у государства по факту была, а в теории ее приходилось скрывать.
Это слабое место советской идеологии правильно угадал Жванецкий, который смеялся над выражением “закрома Родины”, мол, где они эти закрома, кто их видел? По марксизму никаких “закромов Родины” быть не может. Только Ленин, найдя у “плодовитого” Маркса соответствующие цитаты, “углубил марксизм” и обосновал некое “государство переходного периода к коммунизму” – которое может накапливать средства для подготовки мировой революции. Но при этом накопленное “государственное” достояние стало называться по коммунистической терминологии “народным” достоянием.
Поэтому авторы попавшего к нам энциклопедического словаря в целом были правы, уклоняясь от прямого утверждения, что социалистическое государство и “государственно-монополистический капитализм” - это одно и то же. Действительно, “капиталистическое хозяйство” – это хозяйство, все имущество которого может подлежать обмену, а “государственное хозяйство” шире “капиталистического”: в нем, как в церковном хозяйстве, далеко не вся собственность может подлежать обмену.
Гохран
Итак, есть ли все-таки эти “закрома Родины”, или их уже давно разворовали? Ведь со времен отмены в 1977 году “сталинской” Конституции, в которой прямо говорилось, что государственная собственность, (она же “общенародная”) – “священна”, прошло много времени. И за это время священную государственную собственность могли разворовать, так как ворам сподручней воровать то, что считается несуществующим, и его искать не будут.
Возьмем, например, Гохран - хранилище государственных сокровищ. О нем очень редко пишут. Все наши сведения о Гохране основаны на слухах. Иногда только прессе мелькают сообщения о Гохране в том смысле, что его собираются акционировать и акции продавать на мировом рынке.
А что такое Гохран почти неизвестно.
Есть Третьяковская галерея, есть Эрмитаж, есть Алмазный фонд и Оружейная палата. И везде сосредоточены государственные накопления, которые выставлены для обозрения. Но есть Гохран, сведения о котором напоминают легенды.
Будто бы в современном виде он был построен в конце прошлого века в подвалах Кремля. В него ведет дверь высотой 80 см, за ней узкий длинный проход, пройти через который можно только, хорошо нагнувшись.
В Гохране хранятся не золотые слитки, а только украшения из драгоценных металлов и камней, имеющих художественную ценность. В иностранных каталогах есть предположительные ссылки, что хранятся также и картины.
У Гохрана есть филиалы, предположительно, в Петербурге, и в Екатеринбурге. В последнем складываются изумруды и прочие драгоценные камни из “самоцветной горы”.
Россия, как государство, пережила много великих государств. Исчезло Древнеегипетское государство, и пирамиды, оставшиеся от него были ограблены. Исчезла Византия, и часть ее наследства, в том числе и библиотека, которая теперь называется “библиотекой Ивана Грозного”, переехала в Москву. Поиски библиотеки каждый раз заканчивались тем, что очередной найденный подземный ход тут же замуровывался, будто цари и генеральные секретари боялись прочитать в этой библиотеке что-то такое, что отвергало бы их права на престол.
Но так как история Российского государства не прерывалась в течение веков, в нем ценности накапливались и накапливались. То, что было похищено во время нашествия Золотой Орды, постепенно вернулось назад по мере ослабления и исчезновения Орды. В наше время поднимается вопрос о том, что сокровища Трои находятся в Эрмитаже, тогда как до войны они принадлежали Германии. Но так случилось, что Германия нанесла России большой материальный ущерб во время последней между ними войны, и войну эту проиграла. Сокровища Трои пошли как компенсация за разрушенные города.
Или вот такой довольно известный пример из школьной программы. За убийство русского посла в Персии Грибоедова, персидский шах подарил Николаю I алмаз “Шах”. В Советский школе этот исторический эпизод трактовался, как слабость царской власти.
На тут дело не в обмене человеческой жизни на камень. Россия от такого обмена не стала богаче. От шаха требовалось показать свое сокрушение о происшедшей трагедии. Он, может, с удовольствием вырезал бы 10% своего населения, только чтобы алмаз не отдавать. Но нужна была истинная для него жертва, и пришлось отдать самое ценное.
И вот такими прибытками потихоньку накапливаются сокровища сильного государства.
Но откуда известно, что сокровища Российского государства, собираясь, одновременно не разворовываются с еще большей скоростью?
Вот как было во время нашествия Наполеона. Легенда гласит, что солдаты Наполеона искали сокровища Кремля и нашли какую-то дверь, которую Наполеон тут же велел засыпать. Считается, что он не хотел из-за этих сокровищ потерять контроль над армией, она ему была дороже.
Легенда о Гохране гласит, что когда к власти пришли большевики, они долго не могли подобрать начальника Гохрана. Первые несколько начальников быстро сходили с ума, некоторых ловили на рынках с карманами, набитыми драгоценностями.
При Сталине слово “Гохран” лучше было не произносить, и вообще, о нем не думать. После Сталина кремлевские правители посещали Гохран не часто. Брежнев, например, ни разу не посетил Гохран, что похоже на правду. Он знал про себя, что от какой-нибудь подаренной ему сабельки, инкрустированной бриллиантами, он уже “плывет”, а уж в Гохран ему лучше не ходить, чтобы “почва из-под ног не ушла”.
По нашим предположениям Ельцин посетил в Гохран где-то в 1992 году, после чего в прессе появилась формулировка “президент работает над документами”.
Мы не уверены, что сокровища Гохрана еще существует, и что их не разворовали за десять лет демократии. Ведь пишут же в прессе, что в Алмазном фонде подменены почти все алмазы, что в Третьяковской галерее много копий вместо подлинников.
Мы только предполагаем, что Гохран не разграблен, потому что большое сокровище “трудноперемещаемо”, оно, как бы, само себя охраняет. Разграбить Гохран – это технически сложная операция, требующая высокого уровня организации. Один ветеран войны нам рассказывал, что в 1941 году, когда ему было 16 лет, их, курсантов военного училища, послали разгружать вагоны эвакуированного золота. И они перетаскивали слитки на строительных носилках. На эту работу отряжали подростков, так как у взрослых людей могли возникнуть “соблазны”. У современных демократов, как мы думаем, нет такой дисциплины между собой, чтобы обокрасть Гохран, так как каждый вор в этом случае будет не столько сам воровать, сколько следить из зависти, чтобы другие больше не украли.
Вероятно, из-за подобных сложностей кража сокровищ Гохрана подготавливается потихоньку выпуском акций на Гохран, а когда акции распространятся, то акционерное общество будет уже некой силой, которая возможно вскроет государственную сокровищницу.
В Гохране с 1992 года работает какая-то комиссия по учету сокровищ. Об этой комиссии известно, что она составляет из монет, хранящихся в Гохране “серии”, которые обычно ценятся гораздо больше, чем отдельные разрозненные монеты. Этим комиссия повышает “меновую” стоимость гохрановских сокровищ. Ведь во всем мире принято, что, допустим, банк свои сокровища: картины, старинные книги или монеты – держит каждую вещь отдельно от других под бронированным стеклом, так чтобы посетители могли посмотреть и оценить устойчивость банка.
В Гохране же сокровища лежат, насколько известно, чуть ли не вповалку. С одной стороны никто не знает, что есть в Гохране, а с другой стороны, если украдут, то трудно будет доказать, что это из Гохрана украли. Впрочем, так как большое сокровище имеет свойство “неперемещаемости”, то можно предположить, что сокровища Российского государства не так просто украсть.
Оценить и сравнить сокровища России с сокровищами других стран очень трудно. Такой пример: по телевизору журналист рассказывает, что Российская Государственная библиотека, бывшая “имени Ленина”, самая большая в мире после библиотеки Конгресса США. “Правда, - добавляет он мимоходом, - в библиотеке Конгресса единицей учета считается каждая страница из книг…” В Российской библиотеке, надо думать, не так. Но в этом примере заложена разница в принципах счета богатств у нас и на Западе.
Это к тому, как получается, что по статистическим данным в США будто бы в два раза больше чем в России производится электроэнергии, или что в США в два раза больше чем в России протяженность железных дорог. В Америке богатства считаются так: все числа и доходов, и расходов складываются, к ним прибавляются доходы и стоимость имущества множества иностранных предприятий, которые Америка считает своими, к этому прибавляется сумма выпущенных акций, на имущество всех существующих и несуществующих предприятий и ожидаемую от них большую прибыль за многие годы вперед, к этому прибавляются долги, которые набрала Америка за год, так как у них принято сделанные долги записывать в доходную часть бюджета, так как их отдавать никто не собирается. В результате получается “богатая” Америка, в которой самой богатой оказывается фирма, штампующая лазерные диски с компьютерными программами.
Защита государства
В смысле государственного накопления можно оценивать и вооружение государства, в первую очередь крупное вооружение. В демократической прессе проводится мысль, что это вооружение такое старое (или как сказал Лебедь “ржавое”), что его и распилить не жалко.
Как-то по телевизору выступал по вопросу вооружения один из “королей науки” академик Георгий Арбатов. Он заявил, что и ракеты, и подводные лодки, все надо распиливать, потому что на них не хватает денег.
Если брать, к примеру, подводные лодки, то распиливать их очень трудно, так как многие из них сделаны из титановых сплавов. Водоизмещение российских подводных лодок примерно раза в два больше самых больших американских. Титан металл дорогой, требующий сложной технологии добычи. Ценность такой лодки с учетом внутреннего оборудования очень трудно измерима в долларах. Но в системе распределения на строительство лодки затрачиваются не деньги, а труд, сырье и технологии. А месторождения титана в России есть, специалисты по его обработке - тоже.
Американцы, конечно, могут напечатать сколько угодно долларов, чтобы выкупить у России весь титан. Но строить из титана подводную лодку не будут, лучше просто этот титан утопят. Гграждане Америки привыкли накапливать оружие, как атрибут государственности, у себя в домах. И это, в основном, только стрелковое оружие. А подводная лодка из дорогих сплавов сконцентрирует в себе столько меновой стоимости, что американские граждане лучше потребуют от государственного бюджета доплаты на лечение от лучевой болезни и на строительство бомбоубежищ в случае ядерной войны с Россией, но от дорогой лодки откажутся. Тем более что ее некому доверить: отпусти ее в океан, а капитан бунт устроит, начнет всю страну шантажировать (в США на этот сюжет любят кинофильмы снимать).
При составлении бюджета, измеряемом не в тоннах руды и топлива, а в деньгах, крупный военный проект невозможен. Даже если парламент примет такой бюджет, то придется устраивать конкурс между фирмами на постройку какого-нибудь авианосца. Выиграет фирма, которая предложит самый выгодный проект. При этом на один авианосец понадобиться в три раза больше специалистов: 2 из конкурирующих фирм и 1 из государственной приемной комиссии, чтобы не “схалтурили”. А, в конце концов, фирма, выигравшая конкурс, чтобы не остаться в накладе, сэкономит на толщине брони авианосца.
Почему российская военная техника лучше западной, а бытовая техника хуже? Производственная стоимость возникает из трех видов затрат: труда, природных ресурсов и технологий. Допустим, есть два утюга, один чугунный, другой электрический, с терморегулятором и паровой камерой. Оба они выполняют функцию глажения, для пользования каждым из них требуются определенные навыки глажения. Разница между ними в том, что в чугунном утюге основным источником производственной стоимости являются затраты природного сырья. А в электрическом утюге основным источником производственной стоимости являются технологические затраты. В натуральном хозяйстве, в котором нет отношений обмена, выгодно изготовлять чугунный утюг, так как сырье – свое, а о технологиях думать некогда. В товарном хозяйстве при господстве отношений обмена выгодно производить электрический утюг, так как сырье приходится покупать, и приходится экономить, а технологию один раз купил в патентном бюро, и пользуйся сколько угодно бесплатно, технологии от частого использования только совершенствуются. Можно вывести закономерность: в товарном хозяйстве при производстве стоимостей увеличивается доля технологических ресурсов, а в натуральном – доля природных ресурсов. Поэтому западные товары отличаются некой технологической изысканностью. В них вкладывается как можно больше технологий, и как можно меньше сырья. Например, какие-нибудь картофельные чипсы или мороженное – высокотехнологичные продукты питания, и их выгодно покупать, тогда как котлеты, пирожки выгодней готовить дома.
Электрический утюг при наличии электричества кажется предпочтительней для использования. Он хуже чугунного только по одному параметру – надежности. Срок гарантии чугунного утюга – вечность. На бытовом уровне это преимущество не существенно. Но, допустим, существует некая механическая система, состоящая из 100 компонентов, аналогичных утюгам. Причем система работает только тогда, когда все ее 100 компонентов работают. В этом случае, если приходится выбирать, из чего делать систему: из чугунных “утюгов” или электрических, то критерий надежности выступает на первое место. И приходится выбирать чугунные утюги. То есть, получается, что чем сложнее техника, тем выше в ее производственной стоимости должны быть затраты природного сырья. В этом смысле у большого натурального хозяйства, которое ничего не покупает, есть преимущества перед множеством маленьких товарных хозяйств в изготовлении сложной техники.
Американцы, конечно, давно уже выкупили или украли у России технологии по производству подводных лодок, которых у них нет, но изготовить их не могут, потому что в техническом описании сказано, что такие-то детали должны быть сделаны из такого-то драгоценного металла, а такие-то из “редкоземельного” сплава, а иначе снижается надежность лодки. А на какие средства купить это множество химических компонентов и из них что-то изготовить, если в США даже укладка одного квадратного метра асфальтовой дороги стоит десять тысяч долларов. Это не наша описка, это масштабы приписок в американском строительном бизнесе. И как проверить, не украли ли подрядчики драгоценные материалы, заменив их дешевыми, после того как подводная лодка уже утонет, а спутник потеряется в космосе?
Таким образом, богатство государства, такого как Российское, как и в древние времена, заключается в его военном могуществе. Как Александр Македонский приказывал изготовлять воинам оружие из золота, так и в современном мире лучшее вооружение сосредотачивает в себе драгоценные камни, редкоземельные металлы. А богатство Америки прирастает воровством.
В этом смысле Россия решила для себя задачу: “кто к нам с мечом придет – от меча и погибнет”. Но существует другая проблема, что “меч” могут украсть или “сломать”, как это выражено в названии книги М.Калашникова “Сломанный меч империи”. Как государству защититься от вора, который приходит “ночью и с отмычкой”?
Что значит, иметь государству защиту не от грабителей, а от воров? Решение этой проблемы лежит в сфере договорного права. Русский народ в этом смысле отстает от других народов.
Когда-то какой-нибудь русский князь воевал со своими соседями, а потом, умирая, объявлял своим детям: “Больше вам не придется воевать, потому что я всех наших соседей на колени поставил. И все они мне клялись за себя и за своих детей больше не воевать с Русью”. Но как только старый князь умирал, то со всех сторон враги опять лезли. И о договорах никто не вспоминал, так как они заключались устно, и русские люди стеснялись брать с поверженных врагов расписки. И сами забывали, что те им обещали.
Так же и в наше время часто бывает, когда в деревне человек покупает дом у соседа, и вместо регистрации в сельсовете ставит один другому “магарыч”, так что сделка, как бы удостоверена перед всей деревней, совместной трапезой. Потом новый хозяин дома умирает, а его дети не могут вступить в наследство, так как по документам дом не принадлежал отцу.
Из-за отсутствия традиции правильного документального оформления собственности или обязательств, веры на слово, иностранцы имеют преимущество перед Россией во всех международных отношениях. Российская же внешняя политика похожа на сказку “Царевна-лягушка”: пустил Иван-Царевич стрелу неизвестно куда и принес лягушку в качестве невесты. Только в жизни эта лягушка не превращается в царевну, зато на наследство начинает претендовать.
Международный договор с неправославными государствами должен быть составлен так, чтобы со стороны России было обязательство о бездействии – “пассивное обязательство”; тогда как другая сторона обязывается совершать какие-то действия – “активное обязательство”. Так России легче проконтролировать выполнение договора другим государством. Например: Россия обязывается не производить какое-то вооружение, тогда как другой участник договора обязывается разоружаться.
Пока же происходит наоборот. США по договорам только обещает не вооружаться, а Россия уничтожает свое вооружение. Между тем, подписывать договора с США вообще унизительно для любого государства, так как США никогда не выполняет своих обязательств.
Договорное право в Америке основано на праве силы: обязательства по договору исполняются только при наличии у другой стороны способов заставить его выполнить.
В России же обязательство по договору принято понимать как обет, который надо исполнять даже, если другой участник договора его давно нарушил. Тогда как договор отличается от обета тем, что обязательство по договору носит условный характер до момента нарушения договора другим участником.
|
