Непрямая коммуникация
|
Скачать 5.91 Mb.
|
| ГЛАВА 3. НЕПРЯМАЯ КОММУНИКАЦИЯ В ПАРАДИГМЕ НЕИЗОСЕМИЧЕСКИХ СТРУКТУР ЯЗЫКА 3.1. Непрямая коммуникация и языковая асимметрия 3.1.1. Планируемая и непланируемая непрямая коммуникация Начиная рассмотрение лингвистического аспекта непрямой коммуникации, мы хотим подчеркнуть, что в языке, собственно говоря, нет НК. “Прямой” и “непрямой” может быть только коммуникация, следовательно, в категориях “прямо ~ непрямо” можно рассматривать такие явления, как общение и речь и их единицы — высказывание, текст, дискурс и подоб. Отдельные аспекты НК могут лишь косвенно отражаться в языке (подобно тому, как в языке “хранится” очень много сведений о самых разных сторонах человеческой жизни и деятельности). Языковые средства, конвенционально закрепленные за определенными смыслами, выражают свои значения именно прямо, тогда как связь конкретных типов НК с конкретными языковыми формами не является ни вполне устойчивой, ни обязательной. Мы исходим из того, что знаки символических систем (в том числе знаки естественного языка), имеющие значения и автономные по отношению к условиям функционирования этой системы, являются “прямыми” [Соломоник 1995]. Поэтому, например, троп является НК, а языковая метафора — нет. Метафора барашки для обозначения белых облаков в настоящее время воспринимается как совершенно прямая коммуникация, почти бытовой термин. Единственная “сложность” интерпретации, какую можно приписать метафоре барашки в современном русском языке, — это возможность задаться вопросом, почему облака называются барашки, а не, скажем, ослики? Разумеется, речь идет об интерпретативной деятельности исследователя, выходящей за пределы собственно языковых процессов и явлений: “И мы, как и древний человек, можем назвать мелкие, белые тучки барашками, другого рода облака тканью, душу и жизнь — паром, но для нас это только сравнения, а для человека в мифологическом периоде сознания — это полные истины” [Потебня 1989: 304]. (Если отвлечься от изысканий собственно семиологического плана и обратиться к более поздним стадиям семиозиса, возможна другая постановка вопроса: почему облака называются барашки, а не овечки, которые, очевидно, так же похожи на облака и для современного пользователя, и для “человека в мифологическом периоде сознания”). Принципиально иначе обстоит дело с использованием системы языка в процессе коммуникации. Речь строится преимущественно по законам языка. Но реально в речи всегда есть НК в различных пропорциях. Признаки НК, выделяемые в главе 2, в основном являются признаками речи. Не случайно многие из этих признаков выделяются целым рядом исследователей как подтверждение того факта, что речь есть феномен, противопоставленный языку, или как подтверждение существования особой речевой системы, отличной от языковой. (Признаков НК нет только у такой идеально прямой речи, которая строилась бы только по законам языка и не предполагала другого способа прочтения смыслов, кроме идентификации языковых значений. Иначе говоря, возможно, бóльшую познавательную ценность, чем выделение конкретных признаков НК, имело бы описание и систематизация признаков прямой коммуникации, однако эту сложнейшую задачу мы оставляем для дальнейших исследований). Тем не менее именно язык самым тесным образом связан с НК, будучи не только ее преодолением (язык представляет собой вторую стадию развития человеческой коммуникации после НК — первой стадии), но и ее порождением. Язык возникает как ответ на появившуюся потребность людей в коммуникации более “прямой”, конвенциональной, чем НК, в более эффективном и точном обмене смыслами, чем в случае НК. Поэтому своеобразный концепт НК, содержащийся в каждой национальной речевой культуре, выражает преимущественно отрицательную оценку свойств НК как недостатков, препятствующих настоящему обмену смыслами (ср. лексемы неопределенный, приблизительный, фразеологизмы Вокруг да около, В огороде бузина, а в Киеве дядька и подоб.). Но язык возникает и как ответ на потребность людей в коммуникации вообще, которая в своей основе (в своем первоначальном виде) является именно непрямой. Языку присуща асимметрия, которая обусловливает такие отношения между единицами разных уровней языка, которые можно понимать как “более и менее прямо”, “прямой и переносный смысл”, “бóльшая и меньшая степень выраженности данного признака” и т. д. Тем самым многие факты языка пересекаются с НК, которая, как мы показали в главах 1 и 2, есть градуируемое явление. Для того чтобы упорядочить огромное разнообразие переходных языковых и речевых явлений, мы опираемся, во-первых, на понятия языковой асимметрии и градуирования (для языковых явлений), во-вторых, — на понятия непрямого общения, непрямого сообщения и непрямого воздействия, в-третьих, — на понятия “непрямой коммуникации-1” и “непрямой коммуникации-2”, или непланируемой и планируемой непрямой коммуникации (для языковых и неязыковых явлений). Здесь на первый план выступает использование языка в его различных функциях. Лингвистический аспект непрямой коммуникации рассматривается нами в основном на речевом материале, при этом мы считаем важным противопоставление двух типов использования НК в речи. 1. Первый тип НК понимается как неизбежная неточность в передаче и приеме смыслов вследствие непредсказуемости коммуникации, интерпретативной деятельности слушающего, наконец, вследствие обращения к языку, насквозь пронизанному НК. Большинство примеров непланируемой НК в гл. 2 относится к этому типу. 2. Второй тип НК используется сознательно, как прием, имеющий целью программировать интерпретацию адресата в направлении, желательном для адресанта. Это имитация НК, использование тех свойств языка и речи, которые являются НК в других условиях. Второй тип использования НК в речи противопоставлен первому типу — собственно непрямой коммуникации — как явление речевое явлению коммуникативному и, как это ни парадоксально, языковому. Мы предлагаем терминологически противопоставлять данные два типа как непрямую коммуникацию-1 и непрямую коммуникацию-2. НК-2, хотя она строится как будто бы по законам НК, есть явление уже гораздо более простое и поддающееся систематизации в лингвистической терминологии. Главное, НК-2 нацелена на единственную интерпретацию со стороны адресата (хотя прямых языковых средств для достижения данной цели может и не существовать). В целом НК-1 и НК-2 можно противопоставить как бессознательное и сознательное начала, обусловливающие те или иные свойства текста. Следует отметить, что на разницу между ненамеренной и намеренной невадекватностью отражения действительности языком указывал еще Д. Локк: “Помимо естественного несовершенства языка и той неясности и спутанности, которых трудно избежать при употреблении слов, люди при таком способе общения (злоупотреблении языком — В.Д.) бывают повинны в разных преднамеренных ошибках и упущениях, вследствие которых эти знаки становятся менее ясными и отличными друг от друга по своему значению, чем они должны быть от природы” [Локк 1960: 482-483]. Ср. также выделяемые В.Д. Левиным “сильные” и “слабые” признаки разговорной речи, а также выделяемые Е.И. Шейгал “семантические” и “прагматические” факторы неопределенности языка политики: согласно В.Д. Левину, “слабые” признаки, являющиеся следствием устности, спонтанности и непосредственности разговорной речи, не осознаются говорящими, хотя объективно присутствуют в речи. “Сильные” признаки, являющиеся следствием неофициальности, обусловливают сознательный выбор говорящими тех или иных речевых средств [Левин 1971]. К семантическим факторам неопределенности языка политики, согласно Е.И. Шейгал, относятся следующие: абстрактный характер и широту значений языковых единиц, используемых в политическом дискурсе (ср. слова широкой семантики типа процесс, явление, миссия); сложность самих денотатов, весьма отдаленных от непосредственного опыта человека (дефолт, импичмент); размытость семантических границ у слов градуальной семантики (реакционный — консервативный — либеральный — прогрессивный — радикальный) и др. К прагматическим факторам (понимаемым Е.И. Шейгал как причины, по которым политик выбирает неопределенные речевые средства) относятся манипулятивность, стремление спасти лицо, потребность избегать конфликтности в общении и др. [Шейгал 2000: 52-55]. Характерным примером НК-2 может послужить разговор Петра Степановича Верховенского с губернатором Андреем Антоновичем фон Лембке (Ф. Достоевский. Бесы). Верховенский имитирует смущение, косноязычие, неумение ясно выражать свои мысли, имея целью создать у собеседника представление о себе как о человеке недалеком, но при этом искреннем. Главное же, чего хочет добиться Верховенский, — чтобы губернатор поверил информации, передаваемой им столь неуклюжим способом. – <�…> а теперь… теперь, когда эти дураки… ну, когда это вышло наружу и уже у вас в руках и от вас вперед не распознаешь, а эти глупцы между тем продолжают, я… я… ну да, я, одним словом, пришел вас просить спасти одного человека, одного тоже глупца, пожалуй сумасшедшего, во имя его молодости, несчастий, во имя вашей гуманности… Не в романах же одних собственного изделия вы так гуманны! – с грубым сарказмом и в нетерпении оборвал он вдруг речь. Одним словом, было видно человека прямого, но неловкого и неполитичного, от избытка гуманных чувств и излишней, может быть, щекотливости, главное, человека недалекого, как тотчас же с чрезвычайной тонкостью оценил фон Лембке и как давно уже об нем полагал, особенно когда в последнюю неделю, один в кабинете, по ночам особенно, ругал его изо всех сил про себя за необъяснимые успехи у Юлии Михайловны. – За кого же вы просите и что же это все означает? – сановито осведомился он, стараясь скрыть свое любопытство. – Это… это… черт… Я не виноват ведь, что в вас верю! Чем же я виноват, что почитаю вас за благороднейшего человека и, главное, толкового… способного то есть понять… черт… Бедняжка, очевидно, не умел с собой справиться. – Вы, наконец, поймите, – продолжал он, – поймите, что, называя вам его имя, я вам его ведь предаю, не так ли? Не так ли? – Но как же, однако, я могу угадать, если вы не решаетесь высказаться? – То-то вот и есть, вы всегда подкосите вот этою вашею логикой, черт… ну, черт… эта “светлая личность”, этот “студент” – это Шатов… вот вам и все! Верховенский, под видом просьбы “спасти” Шатова и признания, вырвавшегося у него под влиянием “благороднейшего, толкового, способного понять” собеседника, сообщает губернатору информацию о том, что автором крамольного стихотворения “Светлая личность” является именно Шатов. Отметим частотность инвектив черт, дураки, глупцы и непрямых комплиментов Андрею Антоновичу, произносимых Верховенским как бы неправильно, “не светски” (я почитаю вас за благороднейшего человека; я в вас верю; вы всегда подкосите вот этою вашею логикой; от вас вперед не распознаешь; не в романах же одних собственного изделия вы так гуманны!). Обращение к ним преследует одну и ту же цель — произвести впечатление человека грубого, прямого, не умеющего справиться со своими чувствами, который при этом вовсе не желает говорить комплименты собеседнику, а просто не может удержаться от признания, как тот ему симпатичен. 3.1.2. Национально-культурная обусловленность Рассматриваемая проблема непосредственно связана с чрезвычайно популярной в современной антропологической и культурологической лингвистике проблемой национально-культурной и национально-языковой обусловленности непрямой коммуникации. Разные языки, национальные правила ведения речи и системы невербальной коммуникации сравниваются на основе использования прямых / косвенных средств, выявления того, чтó в одних языках выражается непрямо, в других — непрямо и т.д. Часто требование прямой или непрямой формы речи связывается с национально-культурными стереотипами, ценностями, системами концептов. Так, современный английский антрополог Кейт Фокс [Fox 2005] рассматривает правила и нормы речи англичан в связи с такой основополагающей чертой английского национального характера, по мнению К. Фокс, лежащей в основе всех коммуникативных стереотипов, поведенческих мотивов англичан, как социальный дискомфорт (с точки зрения К. Фокс, это “национальная болезнь”: “social dis-ease”). Англичане чувствуют social dis-ease всякий раз, когда возникает необходимость или даже искреннее желание завязывать социальные контакты. Так, вступление в разговор с незнакомым человеком (даже на деловой встрече), выражение недовольства или восхищения, сообщение какой-либо информации о себе, намерение узнать что-либо о собеседнике и т.д. вызывает social dis-ease, так как может нарушить privacy — автономию личности. Проявление самой изысканной вежливости, как и отчаянного хулиганства, являются симптомами одной и той же “болезни” — потребности в межличностных контактах и боязни их иметь. На самом деле англичане жаждут проявления искренних чувств, страстно хотят теплых дружеских открытых отношений, но все условности, правила (писаные и неписаные), регулирующие социальные взаимоотношения, направлены как раз на то, чтобы скрыть проявления этих чисто человеческих чувств и эмоций. Однако есть несколько сфер, где англичане могут себе позволить открытое непосредственное выражение эмоций: в общении с животными, в спортивных играх, в пабах, клубах. К. Фокс считает, что понимание английского менталитета основывается на трех группах стереотипов, в основе которых лежит social dis-ease: 1) рефлексы: юмор (humour), умеренность (moderation), лицемерие (hypocrisy); 2) позиции, принятые точки зрения: прагматизм (empirisism), коммуникативный пессимизм (Eeyorishness, moaning), классовость (class-consciousness); 3) ценности: правила честной игры (fair play), вежливость (courtesy), скромность или сдержанность (modesty) [ibid: 410]. Все эти поведенческие стереотипы направлены на то, чтобы сделать проявление естественной потребности в общении неявным и непрямым. Так, лицемерие, или искусственность, в демонстрировании правил, ценностей, взглядов, конечно, не означает, что англичане намеренно стремятся обмануть кого-то. Просто social dis-ease и стремление его преодолеть заставляют англичан быть осторожными и говорить не то, что на самом деле они имеют в виду (т.к. прямая коммуникация привела бы к еще большему social dis-ease). Лицемерие в данном толковании приводит к тому, что демонстрируемые ценности имеют больше внешнее, чем внутреннее, значение, другими словами, есть лишь видимость вежливости, справедливости, скромности, которые значимы не сами по себе, а лишь в той мере, в какой они служат средством преодоления social dis-ease. Английский юмор, неуловимый и буквально пронизывающий повседневную коммуникацию, есть самая первая реакция на табуируемые темы, эмоции и т.п. К. Фокс считает юмор одним из проявлений сдержанности, принципа “stiff upper lip”. Юмор проявляется в виде understatement — иронии, недооценки, сдержанности, притворного пессимизма, самоуничижения, при этом юмор противопоставляется искреннему поведению (“earnest”), которое является психологически некомфортным и, следовательно, социально неприемлемым. Например, о настоящей катастрофе, постигшей их, англичане могут сказать “well, not exactly what I would have chosen”, о действительно жестоком человеке — “not very friendly”, о потрясающе красивой девушке — “quite pretty”, о блестящем выступлении — “not bad”. Говоря что-то вроде “O really? How interesting!”, англичане могут на самом деле иметь в виду совершенно противоположное [ibid: 67]. Таким образом, создается неопределенность и двусмысленность, которая исключает ощущение неловкости, смущения. В этом отношении представляют интерес рассуждения К. Фокс о жанре small talk, которые относится ею к средствам стимулирования комфортных отношений. По мнению К. Фокс, small talk служит своеобразной заменой традиционного этикета, который (особенно тот, что используется при первом знакомстве: “How do you do?”; “Pleased to meet you”) кажется англичанам слишком формальным и поэтому вызывает social dis-ease. В small talk нет формальности этикетных приветствий, и в то же время он позволяет сохранять дистанцию. Small talk необходим как переходное звено между формальностью, строгой этикетностью — и фамильярностью, искренностью. Этот жанр имеет двойственную природу, противоречивую по своей сути: этикетность small talk заключается в том, что участники следуют заранее известной отработанной модели поведения; антиэтикетность small talk основана на представлении о том, что преодолевается психологический барьер, мешающий открытому фатическому общению. (См.: [Фенина 2005: 44-47]). Очень часто разные языки сопоставляются с этой точки зрения в исследованиях по прагматике и теории речевых актов (в том числе — кросс-культурной прагматике), лингвокультурологии и даже лингвистической типологии. Данное направление выглядит исключительно многообещающим: типологическая классификация языков на основе такого, несомненно, важного свойства, как использование прямых / косвенных средств. Предлагаемая нами модель позволяет четко определить направление возможной типологизации: в разных языках может различаться только НК-2, то есть планируемая НК, но не НК-1. Бессмысленно сравнивать языки и культуры с точки зрения непланируемой НК, проистекающей уже из того факта, что коммуникация осуществляется на языке — естественном человеческом языке, а не формальном коде. В соответствии с нашим пониманием взаимных отношений языка и непрямой коммуникации, шкала “прямая коммуникация ~ непрямая коммуникация” не может быть основанием для типологической лингвокультурной классификации языков. Два языка нельзя сравнивать с точки зрения: в каком из них больше непрямой коммуникации, поскольку сама система языка есть по определению прямая коммуникация или, по крайней мере, средство для ее “выпрямления”. Конечно, разные языки могут и должны изучаться как разные типы именно прямой коммуникации: в каких из них те или иные коммуникативные смыслы можно передать прямо, то есть опираясь на специальные лексические и грамматические средства, а в каких — нет. Как известно, эта проблема универсальных и неуниверсальных грамматических категорий очень активно изучается в лингвистике, начиная еще с работ Гумбольдта, и достаточно подробно рассмотрена нами в § 1.1.1. Что же касается сопоставления лингвокультур по соотношению прямой и непрямой коммуникации-2, то это, безусловно, чрезвычайно актуальная проблема, которая должна быть решена и уже активно решается в целом ряде исследований (см. целый ряд статей сборника “Прямая и непрямая коммуникация” [2003], посвященных различным аспектам планируемой непрямой коммуникации: проблема непристойности (В.И. Жельвис), социолингвистические и психолингвистические факторы порождения и интерпретации НК (И.Н. Борисова), непрямое сообщение (С. Дённингхаус), непрямое воздействие (А.Ю. Беляева, А.В. Олянич, К.Ф. Седов, А.Г. Поспелова и Е.Н. Шустрова), непрямое общение (С.Н. Плотникова). К сожалению, данная проблема далеко не всегда решается успешно. В сопоставительных исследованиях такого рода (их число очень велико, и постоянно появляются всё новые) сами понятия “прямо” ~ “косвенно” часто определяются непоследовательно, противоречиво, на разных основаниях для разных языков и даже для одного языка. Как отмечает А. Вежбицкая, понятие “косвенности” относится к наименее ясным во всей современной лингвистике (см. ниже). Так, в докторской диссертации А.П. Седых, посвященной этнокультурным характеристикам французской и русской языковой личности, первым параметром “сводной сопоставительной таблицы языковых тенденций двух этносов” выступает: “Смягчение мысли — косвенные средства выражения” (для французского языка) ~ “Преувеличение в выражении мысли — прямые языковые средства” (для русского языка) [Седых 2005: 28]. При этом французская косвенность понимается, во-первых, как использование номинаций и синтаксических конструкций низкой интенсивности действия (литоты, сослагательное наклонение, каузативные обороты типа: Est-ce qui vous serait possible, s'il vous plaît, de me dépanner et de recoudre ce bouton? ‘Не будет ли у вас возможности, пожалуйста, меня выручить и пришить эту пуговицу’), во-вторых, — как высокая этикетность коммуникации [там же: 28-29]. Следует отметить, во-первых, что степень прямоты / косвенности сравниваемых культур не может быть определена на столь разных основаниях, во-вторых, — что высокая этикетность коммуникации сама по себе вообще никогда не означает косвенности, наоборот, этикетная коммуникация (в отличие от вежливой) есть прямая коммуникация — см. об этом § 3.3.3. В статье А. Вежбицкой “Культурная обусловленность категорий «прямота» vs. «непрямота»”, вошедшей в сборник “Прямая и непрямая коммуникация” [Вежбицкая 2003], подчеркивается, что за использованием тех или иных форм в разных культурах могут стоять разные принципы общения и ценности, например, те смыслы, которые считается недопустимым выражать прямо в одной культуре, вполне допустимо выражать в другой, и, наоборот, те смыслы, которые обязательно должны быть выражены в речи для нормального протекания коммуникации в рамках одной культуры, могут быть несущественными в другой. Кроме того, в разных культурах вообще не могут передаваться в общении людей одни и те же смыслы. Невозможно оценивать то или иное явление культуры с точки зрения другой культуры. Точно так же нельзя определять речевое явление как “непрямое” только на том основании, что оно считается таковым в другой культуре. Положения принципиальной статьи А. Вежбицкой представляются нам очень значимыми для настоящего исследования. Остановимся на них подробнее. По мнению А. Вежбицкой, этноцентрическим заблуждением, свойственным многим современным (особенно англо-американским) лингвистам, является недооценка степени различий в речевых правилах, предпочтениях, способах говорения между разными языковыми коллективами. Точно таким же заблуждением является утверждение, будто бы особенности речи на английском языке белых американцев представляют собой “естественные человеческие способы говорения” и что, не считая незначительных отличий, эти же особенности должны превалировать в любом другом человеческом обществе [Вежбицкая 2003: 136]. Хотя эти идеи связывают с именами Джона Серля, Пола Грайса, Джорджа Лича, Брауна и Левинсон и их последователей, сосредоточивших внимание как будто бы на универсалиях использования языка, по сути, подчеркивает А. Вежбицкая, поиск универсалий осуществляется отнюдь не с позиций действительно универсалистских, культурно-независимых. Напротив, основные положения и инструментарий, которые вводят и на которые опираются названные исследователи — представители теории речевых актов и логики речевого общения — имеют в действительности сильный англоцентрический уклон. “В англоцентризме <�…> можно обвинить множество <�…> предположительно универсальных «максим» и принципов человеческого разговорного поведения и взаимодействия, которые выдвигались в литературе. Рассмотрим, например, максимы «скромности» и «одобрения», описываемые Личем (Leech 1983: 132): Максима одобрения (а) Преуменьшай неодобрение других, [(b) Преувеличивай похвалу других]. Максима скромности (а) Преуменьшай похвалу себя; [(b) Преувеличивай неодобрение себя]. Leech понимает, что важность максим, таких как эти, может варьировать от культуры к культуре, но он утверждает, что, за исключением количественных различий, они по сути являются универсальными. Однако практические данные наводят на мысль, что это попросту неверно. Например, Kochman (1981) показал, что в культуре черных американцев норма «скромности» не имеет применения и что похвала самому себе вовсе не понимается как нечто отрицательное. Kochman упоминает в этой связи название автобиографии Мохаммеда Али «I am the greatest» («Я самый великий») и обсуждает значение таких ценностных категорий черного населения, как «rapping» ‘чтение рэпа’, «grandstanding», «showboating» ‘выпендреж’. Подобным образом Mizutani & Mizutani (1987) показывают, что «одобрение» или «восхваление других» не поощряется в японской культуре; они посвящают целый раздел (1987: 45-46) «воздержанию от прямой похвалы». Honna & Hoffer также подчеркивают, что «восхваление других» рассматривается как проявление надменности и грубости в японской культуре, где «даже когда [говорящий] должен или хочет выразить похвалу в адрес людей своего круга, он часто начинает с фразы типа «На самом деле я не собираюсь хвалить…» или «Я знаю, хвалить — это слишком грубо…». Таким образом он пытается произвести впечатление человека, в действительности не высокомерного» (1989: 74). То же самое применимо к предположительно универсальным максимам гармонии: «преуменьшайте разногласие, преувеличивайте согласие» (Leech 1983: 132). Например, как показала Schiffrin (1984), израильская культура демонстрирует явное предпочтение разногласия: в этой культуре люди показывают свою связь с другими людьми и свой интерес к другим людям, когда говорят «нет», а не «да». В израильской культуре спор ценится как форма общения, и скорее несогласие, чем согласие, рассматривается как нечто, сближающее людей” [Вежбицкая 2003: 137-138]. А. Вежбицкая видит причину неудовлетворительности таких терминов, как “прямота” или “непрямота” (а также “солидарность”, “непосредственность”, “искренность”, “общественная гармония”, “сердечность”, “самоутверждение”, “интимность”, “самовыражение” и т. д., через которые обычно объясняются различия в способах говорения в исследованиях по контрастивной прагматике), в том, что эти термины применяются к совершенно разным явлениям, которые формируются совершенно разными культурными нормами и ценностями: “Подразумеваемые значения часто не только различны, но и взаимно несовместимы. В результате одни и те же способы говорения описываются одними авторами как «прямые», а другими как «непрямые»; как демонстрация «самоутверждения» или отсутствие «самоутверждения»; как выражение индивидуальности или подавление индивидуальности. Это ведет к отсутствию какой-либо согласованности даже в основных положениях” [там же]. “Например, в литературе о японской культуре и обществе японские способы говорения часто описываются как «непрямые» и противопоставляются английским способам говорения, которые считаются более «прямыми». Также утверждают, что английские способы говорения характеризуются высокой степенью самоутверждения, в то время как в японском языке самоутверждения избегают и подавляют его. Утверждают также, что английские способы говорения отражают большую значимость искренности и непосредственности, в то время как японские способы говорения не поощряют искренность и непосредственность, отдавая предпочтение любезности и умеренности. С другой стороны, в литературе о языке черных американцев «стандартный» английский белого населения представлен в совершенно ином виде. Здесь утверждают, что стандартный английский является скорее «непрямым», чем «прямым», что в нем избегают самоутверждения и не поощряется искренность и непосредственность. Подобным образом в литературе по израильской культуре иврит и идиш представлены как «прямые», с уклоном в сторону самовыражения и самоутверждения, как поощряющие искренность и непосредственность, в то время как английский представлен как язык, подавляющий все эти ценности. Можно подумать, что противоречащие друг другу утверждения такого рода возникают исключительно из-за разницы в степени проявления ценностей: возможно, английский язык (т. е. стандартный английский белого населения) является более «прямым» и более «самоутверждающим», чем японский, но наделен этими качествами в меньшей степени, чем английский черного населения или израильский вариант иврита. Изучив данные, представленные в качестве доказательств противоречивых заключений, можно обнаружить, что это не так и что фактически различия носят скорее качественный, чем количественный характер. Например, то, что называется «self-assertion» ‘самоутверждение’ в исследованиях английского языка черных американцев, означает не то же самое, что подобный термин в исследованиях японского языка. То же можно сказать о «самовыражении», «искренности», «непосредственности», «солидарности» и т. д.” [Вежбицкая 2003: 140]. В частности, в терминах “прямо” ~ “непрямо” часто описывают израильскую культуру в сравнении с американской. “По мнению Blum-Kulka & Danet & Gherson (1985: 133), «с межкультурной точки зрения общий уровень прямоты в израильском обществе, вероятно, является относительно очень высоким». Что же конкретно подразумевается под словами «высокий уровень прямоты»? Один наглядный пример приводится как доказательство широкого использования «голых» императивов в общественном взаимодействии, включая общение на публике: (Пассажир водителю в автобусе) Пассажир А: ptax et hadelet, nehag (Откройте дверь, водитель.) (Нет ответа.) Пассажир В: nexag, delet axorit. (Водитель, заднюю дверь.) (Согласие.) (Blum-Kulka & Danet & Gherson 1985: 129). По-видимому, в речи на английском языке в подобной ситуации использовался бы вопросительно-указательный прием (Could you или Would you), и авторы расценивают это как явный пример прямоты vs. непрямоты” [Вежбицкая 2003: 142-143]. Что же означает “прямота” в случаях такого рода? По мнению А. Вежбицкой, она означает, что на иврите можно достаточно свободно сказать нечто, что имеет значение: Я хочу, чтобы ты сделал (сказал) Х В английском же так говорить, скорее всего, нельзя, так как это противоречило бы требованию личной независимости адресата: Я хочу, чтобы ты сделал Х Я не знаю, хочешь ли ты делать это За этими формулами стоят чрезвычайно существенные для израильской и американской культур ценности и коммуникативные сценарии, которые могут быть сформулированы следующим образом: В израильской культуре: Мы все можем сказать друг другу: «Я хочу это», «Я не хочу это», «Я не думаю так» Мы не будем чувствовать ничего плохого (по отношению друг к другу) из-за этого В англо-американской культуре: Я думаю: я могу сказать: «Я хочу это», «Я думаю это» Я знаю: другие люди не обязаны хотеть того же/думать так же Никто не может сказать: «Я хочу, чтобы ты хотел это», «Я хочу, чтобы ты думал так» Интересно, что, описывая так англо-американскую культуру (в сравнении с израильской), А. Вежбицкая сознает, что противоречит точке зрения многих японских ученых, которые рассматривают японскую культуру как культуру «гармонии», а англо-американскую культуру как поощряющую “прямую борьбу и противостояние” — но это “просто еще раз показывает, что общие ярлыки, такие как «гармония», используются разными авторами в разных значениях” [там же: 145]. Что же касается очень часто отмечаемой исследователями “непрямоты” японской культуры (по мнению Mizutani & Mizutani (1987), Honna & Hoffer (1989) и многих других авторов, пишущих о японском языке и культуре, при вежливом разговоре на японском чрезвычайно важно “звучать непрямо”), то она чаще всего означает, что человек не говорит, чего он хочет; вместо этого он посылает “скрытые сообщения” в надежде, что адресат ответит на них. За этой тенденцией японской коммуникации скрывается важная ценность японской культуры, принципиально отличная от всех названных выше ценностей и сценариев других культур, что, в частности, решительно не позволяет описывать этот японский речевой феномен посредством того же термина “непрямота”, что в англо-американской и израильской культурах: Я хочу чего-то Я не хочу говорить этого Поэтому я скажу что-то другое Я думаю, этот человек поймет, чего я хочу Кроме того, тем же термином “непрямота” в литературе обозначается намеренная неточность и недостаточная конкретность при указании референтов или использовании чисел. Например, покупая яблоки, японцы скажут: Mittsu-hodolgurailbakari kudasai (‘Пожалуйста, дайте мне около трех штук’) вместо того, чтобы сказать Mittsu kudasai» (Mizutani & Mizutani 1987: 33). Очевидно, что теперь речь идет о совершенно другом явлении, отражающем другую культурную ценность — enryo, которая в значительной степени отличается от англо-американской ценности личной автономии: Я говорю: Я хотел бы что-то вроде этого Я не хочу говорить «Я хочу это» Особенно интересно сравнение ценности enryo японской культуры и сценариев греческой культуры и яванской культуры. Эти сценарии, как показывает А. Вежбицкая, стоят за правилами греческой и яванской речи, которые другие группы исследователей называют “непрямыми”, пожалуй, так же часто, как первая группа — японскую. Так, согласно Blum-Kulka, “греческие социальные нормы требуют более высокого уровня непрямоты в социальном взаимодействии, чем американские” (Blum-Kulka 1982: 30), а согласно Geertz’у (1976: 244), косвенность, или “непрямота”, является доминантой в поведении яванцев. В греческой культуре: Я хочу что-то Мне не надо говорить это (Я думаю, он/она сделает это в любом случае) “Непрямые” высказывания такого типа часто используются греческими мужчинами в разговорах с женщинами, поэтому А. Вежбицкая называет эту ценность “греческой (типично мужской) самоуверенностью” [там же: 152]. “Непрямота” яванской речи связана с культурной нормой etok-etok: Я не хочу говорить, что я думаю / знаю Мне не нужно говорить это Я могу сказать что-то другое «Характерной чертой etok-etok, по сравнению с нашими моделями притворства, является не только то, что она превалирует и широко одобряется, но и то, что ей не требуется никакого очевидного оправдания, т. к. она просто беспричинна. <�…> В общем, вежливые яванцы избегают добровольной правды» (Geertz 1976: 245-246). Geertz цитирует следующее определение etok-etok, предложенное информантом: «Он сказал: Предположим, я ухожу на юг, и вы видите, как я иду. Позже мой сын спрашивает вас: «Вы не знаете, куда ушел мой отец?» И вы говорите: нет, etok-etok, вы не знаете. Я спросил его, почему я должен etok-etok, ведь причин для лжи нет, и он сказал: «А вы просто etok-etok. Необязательно иметь причину» (Geertz 1976: 246). Таким образом, А. Вежбицкая подчеркивает, что не только разные культуры требуют разного использования косвенных средств, но сами понятия “прямо”, “непрямо” не являются универсальными и не могут быть отнесены к числу тех самопонятных неразложимых семантических примитивов, посредством ограниченного набора которых, согласно А. Вежбицкой, можно выразить значения всех языковых единиц (лексических и грамматических) во всех человеческих языках, коммуникативные правила (прагматические значения) и жанры и вообще все разнообразие рожденных человеком идей. Поэтому исследовательница предлагает вообще “отказаться от различения «прямых» и «непрямых» речевых актов в целом — по крайней мере, до тех пор, пока не будет дано четкого определения данных терминов. Также следует отказаться от различения «прямых» и «косвенных» способов говорения в целом и изучать по отдельности различные явления, связанные с этим ярлыками” [Вежбицкая 2003: 142]. 3.1.3. Лингвистический аспект структуры диад Как уже говорилось, многие качества диад НК являются следствием языковой асимметрии. Поскольку единицами НК являются знаки “семантического” типа, содержательное противоречие между разными типами интенциональных состояний, лежащее в основе диад, получает различное языковое выражение. В связи между означающим и означаемым НК участниками коммуникации отчетливо ощущается отступление от конвенции. С точки зрения асимметрии, отступление от конвенции (количественные и качественные показатели которого могут значительно варьироваться) проявляется в связи означающего одного знака и означаемого другого знака. Характер этой связи определяет характер непрямой коммуникации. Значимость формы высказывания в НК может быть различной. Часто не могут подвергаться нейтрализации смыслы, выражение которых — прерогатива НК. Ср. примеры коммуникативных действий, которые дают один и тот же результат: а) Продиктуйте мне свой адрес. б) Я хочу, чтобы Вы продиктовали мне свой адрес. в) Давайте я запишу Ваш адрес. г) Мне нужно записать Ваш адрес. д) Какой у Вас адрес? е) Вы не продиктуете мне свой адрес? ж) Я что-то не найду Ваш адрес… з) Ваш адрес? и) Адрес! к) Итак, Ваш адрес… л) Напомните, Ваш адрес, кажется, … Можно высказать предположение, что варианты (ж), (к) и (л) имеют значительное ситуативное ограничение, варианты (е) и (и) маркированы стилистически, а варианты (в) и (ж) находятся в отношениях дополнительной дистрибуции. Эта разница, естественно, может быть снята контекстом, но, например, вариант (л) довольно трудно представить себе в ситуации допроса, вариант (ж) — в ситуации, когда девушка впервые приглашает поклонника к себе домой, а вариант (в) — конспиративной явки. Следует добавить, что выбор формы вариантов (а, б, в, г, д, з) может быть вполне непроизвольным, вариантов (е, ж, к) — скорее сознательным, а варианта (и), по-видимому, только сознательным. Большинство вариантов являются левоконтекстноориентированными, то есть передают некоторую информацию о ситуациях, обусловивших их использование, однако несколько из них (например, (е)) являются правоконтекстноориентированными, то есть несут информацию о цели использования непрямой формы. Система правил НК не носит того нормативного характера, какое присуще системе правил кодифицированного языка. Коммуникативные правила трудноуловимы на “поверхности” речи и в этом отношении могут быть сравнены скорее с интонационными правилами: если правила нарушаются, то носитель языка (не специалист в области лингвистики) осознает нарушения, но не может дать этому явлению каких-либо разумных объяснений. Если грамматические ошибки очевидны практически для любого носителя языка и могут быть им исправлены, то коммуникативные ошибки вроде пропуска или отсутствия Well в английской речи [ср. Svartvik 1980] приведут к тому, что изучающий английский язык заслужит у его неискушенного носителя репутацию догматичного, невежливого, занудливого, “неуклюжего” в речи человека. Сама же ошибка выделена не будет. Вместе с тем, как нам представляется, можно выделить некоторые наиболее характерные структурные особенности высказываний, выражающих интенции адресанта непрямым образом. Так, в качестве левого члена диады нередко выступают сложноподчиненные предложения. Собственно интенциональная единица выражается придаточной частью сложноподчиненного предложения, главная часть которого имеет иную синтаксическую природу (обычно вопрос). Подчинительные союзы в функциональном отношении являются знаком того, какая часть сложноподчиненного предложения на самом деле “главная” (хотя формально синтаксическая структура предложения не предполагает такого прочтения). Эта значимая часть, ради которой предложение произносится, эксплицирована, поэтому интерпретативная деятельность адресата осложнена минимально. 1) Тебе никто не говорил, |
Похожие:
 |
При президенте РФ Коммуникация – это социальное взаимодействие. В то же время коммуникация это процесс передачи информации или переноса содержания... |
 |
Л. В. Куликова Межкультурная коммуникация К 90 Куликова Л. В. Межкультурная коммуникация: теоретические и прикладные аспекты. На материале русской и немецкой лингвокультур:... |
|
«Берегите живое» ... |
|
Рабочая учебная программа Образовательная область «коммуникация» Муниципальное бюджетное дошкольное образовательное учреждение «Детский сад №8 комбинированного вида» с. Выльгорт |
|
Методические рекомендации к проекту «Волшебный мир Петербургского театра» Тип проекта Образовательные области: «Познание», «Социализация», «Коммуникация», «Художественное творчество», «Музыка» |
|
Основная образовательная программа магистратуры, реализуемая вузом... |
|
Методические рекомендации Применять в образовательных областях: математика,... Использовать конструктор в совместной, самостоятельной деятельности и в индивидуальной работе с детьми |
|
Тема: «улыбки лета 2014» Интегрируемые образовательные области:»Познание», «Коммуникация», «Чтение художественной литературы», «Музыка», «Художественное творчество»,... |
|
2. Значение технической коммуникации в сфере профессионального общения Техническая коммуникация – метод исследования и создания информации о технических процессах или продуктах, адресованных аудитории... |
|
При работе через api следует последовательно пройти следующие шаги Структура api реализована по архитектуре rest odata коммуникация осуществляется посредством |
|
Специальный выпуск, посвящённый памяти джеффри лича в этом выпуске:... Алсина Мария Перейра де Соуза (Португалия) "Вы обязаны, простите, вы должны" – вежливость в разных культурах |
|
Г. Ростов-на-Дону 2016 год Учебные вопросы: Современная речевая ситуация.... Современная коммуникация и правила речевого общения. Культура устной публичной речи |
|
Руководство по проведению тренинга «Эффективная коммуникация» Приветствие. Представление тренера, темы и целей тренинга. Тема и цели тренинга могут быть заранее зафиксированы на флип-чарте или... |
|
С. Г. Тер-Минасова Допущено Министерством образования Российской... Посвящается студентам, преподавателям и сотрудникам факультета иностранных языков мгу имени М. В. Ломоносова |
|
Учебно-методический комплекс дисциплины речевая коммуникация 100103.... Учебно-методический комплекс составлен в соответствии с требованиями государственного образовательного стандарта высшего профессионального... |
|
Пояснительная записка в соответствии с Федеральным законом «Об образовании» Проект «Песок и вода – наши друзья» предназначен для работы с детьми раннего возраста. Данный проект содержит материал по образовательной... |