Непрямая коммуникация

1 Ср. коллективную монографию “Имплицитность в языке и речи” (1999), ряд изданий, посвященных креативной формализации речи, например, два тома, вышедших в Опольском институте филологии под редакцией Ст. Гайды, – “Świat humoru” (2000) и “Stylistyka Х – Styl i humor” (2001) и сборник научных трудов “Аксиологическая лингвистика: игровое и комическое в общении”, вышедший в Волгоградском педуниверситете под редакцией В.И. Карасика и Г.Г. Слышкина в 2003 г., а также выпуск сборника “Логический анализ языка: Космос и хаос” (2003), посвященный различным аспектам проблемы упорядочения мира. В 2003 г. в Саратове выходит первый тематический сборник “Прямая и непрямая коммуникация”, где изучение непрямой коммуникации представлено как одно из наиболее актуальных направлений современного языкознания. Так понимает непрямую коммуникацию большинство авторов сборника (как российских, так и из “ближнего и дальнего зарубежья”), которые представляют очень разные исследовательские направления и школы, привлекают для решения различных проблем непрямой коммуникации положения разных смежных наук и пользуются разной терминологией. Этот факт кажется нам очень позитивным, так как он не только свидетельствует об актуальности проблемы, но и вселяет надежду на то, что совместные усилия исследователей могут пролить свет на явление, столь трудно поддающееся объективации в традиционной для лингвистики ХХ века системно-структурной парадигме.

1 Путь этот, однако, очень длительный и противоречивый: развитие языка нельзя понимать только как преодоление непрямой коммуникации. Средства непрямой коммуникации, подвергшиеся конвенционализации, могут становиться фактами языка; языковые средства, в свою очередь, могут использоваться для маркирования или обозначения непрямой коммуникации.

1 Ср. исследование З.Я. Кармановой, посвященное интерпретации научно-технических текстов [1994]. По мнению исследовательницы, для научно-технических текстов, инструкций и т. д. вполне удовлетворителен “уровень семантизирующего понимания” [там же: 55]. Ср. также пример непонимания в результате значение-ориентированного прочтения стихотворения Трефолева “Ямщик” (“Когда я на почте служил ямщиком”), который приводит Г.И. Богин [Богин 1986].

1 По этой причине лингвосинергетическая модель и теория энлогов почти не рассматривают прямую коммуникацию, которая, в отличие от НК, независима от среды.

1 Ср. в этой связи известную книгу Деборы Таннен “That’s not what I meant!” [Tannen 1986], посвященную тому, чтó вычитывает адресат речи помимо того, что было сказано буквально, и возможному несоответствию этого тому, что имел в виду говорящий. Ср. также новое направление иллокутивной семантики – интент-анализ, который исходит из того, что говорящий не только выражает просьбу или приказ (как предусматривает теория речевых актов), но и реализует другие интенции личности: представляет себя в определенном свете, обнаруживает свое отношение к собеседнику и окружающему миру, привлекает на свою сторону, возлагает ответственность и т. д. [Павлова 1997; Ухова 2001].

1 Ср. предлагаемую В.З. Санниковым “единую шестизначную экспериментальную шкалу для измерения степени языковой неправильности”: правильно – (+), допустимо – (–), сомнительно – (^?), очень сомнительно – (^??), неправильно – (*), грубо неправильно – (**). Языковая игра, по мнению В.З. Санникова, как правило располагается “в верхней части шкалы, это обычно небольшие отклонения от нормы или даже просто некоторая необычность” [Санников 1999: 34].

1 Ср. выделяемые С.Г. Краже текстовые условия, при которых определенные языковые средства приобретают статус маркера, позволяющего увидеть наличие импликативных смыслов: нарушение лингвистического узуса; нарушение этикета; нарушение семантической сочетаемости (тропы, фигуры речи); нарушение принципов сотрудничества [Краже 1986: 61].

2 Впрочем, многоточие, являясь ярким средством экспрессивной пунктуации, обозначает НК, по-видимому, не реже, чем имплицитность [ср.: Шварцкопф 1988].

1 Думается, не случайно приблизительно половину объема названной книги “Имплицитность в языке и речи” (весь ее “синтаксический” раздел, а также значительную часть раздела о лексической семантике) составляют статьи Ю.С. Мартемьянова, представляющие собой апробацию его известного формализованного метаязыка (разработанного ученым еще в начале 60-х гг.). Метаязык в данном случае призван исчислить “глубинные смыслы” эллиптических синтаксических конструкций и трансформаций.

1 Ср. выделяемый К.Ф. Седовым особый тип коммуникативного поведения – “пассивная центрация”, при котором общение напоминает диалог глухих: Ты в баню? – Нет, я в баню. – А-а. А я думал, что ты в баню. [Седов 2000: 304-305].

1 Понимая языковую игру как актуализацию ассоциативного контекста слова в соответствии с целеустановками говорящего [Гридина 1996: 14-15], Т.А. Гридина тем самым относит языковую игру к речевым явлениям. Поэтому нам представляется оправданной критика данной концепции языковой игры в: [Герман 2000: 77-88].

1 Ср. также модель Ю. Хабермаса – телеологическое (целенаправленное) действие, соответствующее “информатике”, противопоставляется нормативному, драматургическому и коммуникативному действиям, соотносимым с “фатикой” [Habermas 1984: 85].

1 Н.К. Бонецкая рассматривает философию диалога Бахтина в парадигме “диалогической философии” ХХ века. При сопоставлении с работами Франца Розенцвейга, Фердинанда Эбнера, Мартина Бубера и др. обнаруживаются важные отличительные черты бахтинской концепции. Так, для Гадамера гораздо важнее диалог “информативный”: согласно его концепции, “Я” и “ТЫ” в реальном диалоге сливаются в единый “субъект диалога” – сливаются именно на почве предмета разговора. Мартин Бубер противопоставляет два “основных слова”: “Я ~ ТЫ” и “Я ~ ОНО”. Диалог, согласно Буберу, – это “Я + Мир”, при этом “мир” может быть представлен либо “вторым” (“ТЫ”), либо предметным миром (“ОНО”). “ОНО” для Бубера тоже очень важно. Конечно, “собственно диалог” (т. е. диалог “Я ~ ТЫ”) важнейший и для Бубера, но Бубер считает, что такой диалог, говоря вообще, – чудо, и это чудо реализуется прежде всего в молчании (тогда как для Бахтина молчание указывает на глубокий кризис – если не смерть – субъектности) [Бонецкая 1995: 40-41].

1 Ср. “список областей использования эвфемизмов”, составленный Малгожатой Китой (в польском языке): “Явление, обычно связываемое с первобытными коллективами, является очень распространенным в языковом восприятии мира современным человеком. Возможно, меняются причины: страх, иррациональная боязнь говорения вслух о чем-то опасном, а потому непонятном заменяется интеракционными мотивами: говорить так, чтобы не задеть собеседника. Сущность явления, однако, остается та же: о чем не говорят, о том… говорят иначе” [Кита 2003: 169].

1 Ср. определение побудительных речевых актов (директивов) в известной типологии, предлагаемой Дж. Личем, в которой четыре класса РА выделяются в соответствии с тем, как связана их основная (иллокутивная) цель с социальной целью установления и поддержания вежливости. Директивы, с этой точки зрения, составляют класс РА, в которых иллокутивная цель находится в конфликте с социальной целью [Leech 1983: 104].

1 В лингвистической литературе выделяются такие типы речевых манипуляций, как амфиболия (намеренная двусмысленность); персонификация; эквивокация (уклончивый перевод в другую область, например, интеллектуализация эмоций); контрастирование; подстановка [Engel 1984].

1 В работах по русистике последних лет большое внимание уделяется корпусу новых коммуникативов (очень разнообразных по семантике и модальности): С какой стати? Ты что, с ума сошла? Интересное кино. Вы мне лапшу на уши не вешайте. Мало ли что... Как же так? Вот еще! У тебя что, дел других нет? Скажешь тоже! Лечиться надо! Ты чего, издеваешься, что ли? Ну да, еще чего! Еще чего не хватало! Да вы что! Чего? Откуда вы это взяли? и С чего (это) <�че-ой-то> вы взяли?, Может, поспорим? и т. д. [Имплицитность 1999: 112]; ср. оригинальный материал, представленный в словаре В.Ю. Меликяна “Эмоционально-экспрессивные обороты живой речи” [2001].

1 Ср. исследование пословиц с точки зрения способности выражать “непрямые” значения, осуществленное Б.Н. Путиловым: “Есть пословицы, которые несут только прямой смысл. Ср.: Дальние проводы – лишние слезы, Коса – девичья краса, Старый друг лучше новых двух, Безделье рождает скуку, Не всякому слуху верь. <�…> Другие пословицы, наряду с прямым значением, могут в определенном контексте приобретать характер иносказаний <�…>: Атаманом артель крепка, Без матки пчелки – пропавшие детки, Битому псу лишь плеть покажи, Долг платежом красен, За что купил, за то и продаю, Идти в драку – не жалеть волос, Из песни слова не выкинешь, Лежачего не бьют и т. д. Большое число пословиц вообще не заключает в себе прямого смысла. Построенные как метафоры, такие пословицы нередко обладают практически неограниченными возможностями конкретных применений: Брань на вороту не виснет, Волчий рот и лисий хвост, Возьмешь лычко, а отдашь ремешок, Весь дом вверх дном, Воин изнеможет – и свинья переможет, всяк кулик свое болото хвалит” [Путилов 1961: 16].

1 В наши задачи не входит представлять исчерпывающий обзор работ по теории речевых жанров, тем более что в последнее время появилось немало обширных обзоров (например, [Дементьев 1997а; Дементьев, Седов 1998: 8-29; Китайгородская, Розанова 1999: 20-39; Москвин 2005; Седов 2001; Салимовский 2002; Дускаева 2004]).

1 Основные теоретические положения коммуникативной генристики были изложены нами в статье [Дементьев 2002].

1 Как и М.М. Бахтин, мы говорим о жанрах, прежде всего, в связи с непосредственной коммуникацией, то есть о жанрах непосредственной устной речи. Конечно, в жанровые формы отливаются высказывания всех типов и сфер общения (на что указывал М.М. Бахтин, выделяющий первичные и вторичные РЖ), и жанры неразговорной речи также нуждаются в рассмотрении в аспекте НК. Однако эту задачу мы оставляем для дальнейших исследований. Отметим, что в последнее время широко рассматривается целый ряд жанров неразговорной речи [Балашова 1997; 1999; Барнет 1985; Васильева 2001; Дамм 2003; Дускаева 2004; Никонорова 2005; Салимовский 1999; 2002; Суханова 1984; Сыщиков 2000; Федотовских 2005; Филонова 1998].

1 Здесь можно задаться вопросом из смежной, но гораздо более изученной области – о стилистических смыслах. Большинство таких смыслов (оттенков смыслов), по-видимому, тоже прерогатива НК. Однако в стилистике, имеющей многовековую историю, до сих пор нет единого мнения по поводу того, что такое стиль, стилистическое значение, стилистика в целом (см., например: [Кожина 1996]). Поэтому оставляем эту сложную проблему для дальнейших исследований.

1 Ср. выделяемые О.С. Сыщиковым (вслед за И.Д. Сухановой) источники имплицитности в текстах, проистекающие из некоторых жанрообразующих признаков, которые имеют тенденцию воплощаться в виде оппозиций: 1) стандартность – в тенденции к стандартизации и в тенденции к индивидуальности; 2) ясность, точность – в тенденции к ясности и точности формулировок и в тенденции к неопределенности, размытости формулировок; 3) краткость – в тенденции к краткости и амплификации; 4) эффективность – в тенденции к эффективности высказывания и в тенденции к ее ослаблению; 5) официальность – в тенденции к официальности и персонализации [Сыщиков 2000; Суханова 1984].

1Впрочем, вопрос о степени стандартности такой формулировки, естественно, очень дискуссионен, поскольку речь идет о интенциональных состояниях.

1 Ср. диаду И.Б. Левонтиной “разговор ~ беседа”: если естественно выражение разговор о…, то вызывает сомнение правомерность ^?беседа о…; если приятный разговор значит ‘разговор о чем-то приятном’, то приятная беседа – ‘легкая, непринужденная беседа’. Естественными определениями “разговора” являются принципиальный, бессмысленный, праздный; “беседы” – дружеская, светская, официальная, частная [Левонтина 1994: 71-72]. Аналогично из невозможности *светски обсудили… (только как ирония); *мне нужно с тобой светски поговорить и подоб. следует, что СБ – безусловно фатический жанр, или разновидность “беседы” (в этом смысле, по И.Б. Левонтиной, невозможно выражение светский разговор, что вызывает сомнение).

1 Ср. данные А.П. Седых: “Во французских высказываниях, которые функционально можно перевести как «излить душу», «vider son sac» – букв. ‘опустошить свой мешок’, «déballer» – букв. ‘распаковаться’, «confesser» – букв. ‘исповедаться’, нет упоминания о душе” [Седых 2004: 25]. Даже в генеалогически, типологически и культурно близком польском языке лексема dusza распространена гораздо меньше, чем в русском; ср. ближайшие соответствия, предлагаемые в Польско-русском фразеологическом словаре [Гюлумянц 2004]: okazać komuś serce ‘проявить душевное участие (отзывчивость, доброту)’; wygarnąć komuś od serca ‘поговорить с кем-л. начистоту, поговорить по душам’.

1 До проведения специального исследования жанров общения в разных культурах используем недифференцированное понятие “западной культуры”.

1 Говоря о светском общении части населения, претендующей на звание элиты, мы имеем в виду только элиту в наиболее традиционном, “буржуазном” понимании и не рассматриваем правила и кодексы различных замкнутых групп (начиная от фанатов эстрадных звезд и кончая представителями религиозных сект). Как нам представляется, “удельный вес” этих групп в современном обществе невелик. Впрочем, данный вопрос настоятельно требует специального исследования.

1 Здесь и далее даем прилагательные в начальной форме, т. е. в форме муж. рода, независимо от реального примера, из которого была взята лексема.