Последний мастер устной традиции
Последняя причина столь важного значения Лакшманджу для ученых благодаря своей исторической необходимости иногда затмевает собой первые две. По мнению большинства, Лакшманджу был последним и единственным живым представителем линии великих учителей Кашмирского Шиваизма. Он был, по сути, единственным живущим на земле подлинным хранителем устного учения Кашмирского Шиваизма*. Понимание этой истины дает направление поискам ученых. Например, Сильбурн пишет: «Какая бесценная удача для меня — иметь возможность прикоснуться к знаниям этого великого мастера, последнего обладателя ключей к тайне доктрины, самой глубинной и мистической из всех существующих»**. Вероятно, в этом свете можно прийти к пониманию готовности Свамиджи донести хотя бы часть своих знаний до ученых: тогда их можно будет сохранить для последующих поколений.
* Паду описывает Лакшманджу как «возможно последнего учителя Трики, как она передавалась от мастера к ученику на протяжении столетий», Andre Padoux, перев. Паратришикалагхувритти Абхинавагупты, опубликована институтом индийской цивилизации (Париж, Институт индийской цивилизации, 1975), также Archana Dongre «Последний Бхайрава Мастер будет обучать до 2006 года», Индуизм сегодня, (июль 1991): 1, Paul Eduardo Muller-Ortega, предисловие к Джайдэву Сингху, перев. Трезубец мудрости: перевод Паратришикавивараны (издательство State University of New York Press, 1989), x, предисловие к Сингху, Доктрина самораспознавания, ix, Singh, Доктрина самораспознавания, 1
** Lilian Silburn «Виджняна Бхайрава», 5
Если все это так, то не остается сомнений в том, что ученики, приходившие к Лакшманджу, ощущали потребность в проводнике, имеющем доступ к устной традиции. В Индии традиции тантризма, как и другие эзотерические традиции, передавались из поколения в поколение с помощью непосредственно связанных друг с другом звеньев одной цепи — мудрости и опыта — от учителя к ученику. Передача истинного знания в форме теоретического познания и практических инструкций по самой своей сути была устной. Хотя к XVIII в. (даже ранее) и возникла практика записи некоторых материалов, к этому явлению как тогда, так и теперь относятся с некоторым подозрением. Процессы познания и практики имеют дело с йогическим опытом, который крайне трудно выразить и описать даже для того, кто пережил его, не говоря уже о тех, кто никогда его не испытывал. Даже наиболее отвлеченный, чисто теоретический философский материал, написанный для массовой научной аудитории в качестве общепознавательного введения, например, Пратьябхиджна, изобилует техническими терминами, которые никто, кроме компетентных опытных специалистов, не в состоянии понять. А тантрические тексты еще менее подвластны пониманию. Кроме необходимости пробуждения тонких, неуловимых нюансов и оттенков йогических состояний, они предписывают начинающим религиозное поведение и ритуалы, которые иногда благодаря своему радикальному подходу идут в разрез с традиционными формами набожности, благочестия и индуистской нравственности. Более того, эти практики — особенно те из них, которые связаны с пробуждением и подъемом кундалини, — несут в себе определенную опасность на психологическом и духовном уровнях, что требует опытного руководства*. Таким образом, некоторые уровни тантрической литературы с большой вероятностью могут быть неправильно поняты, неверно истолкованы и неадекватно введены в практику, а чаще всего и то, и другое, и третье вместе — особенно, если знание получает недостаточно подготовленный. Поэтому тантрические авторы очень опасаются возможного неправильного толкования и неадекватного использования материала, попавшего в руки непосвященного.
* См. Lilian Silburn «Кундалини», xiii
В результате большая часть написанного этими мастерами является малопонятной, невразумительной и неопределенной то ли в силу самой природы предмета, о котором идет речь, то ли это преднамеренные и хорошо продуманные упущения и недосмотры, сбивающие с толку и ставящие в тупик. Абхинавагупта, например, иногда умышленно значительно сокращает подробное обсуждение и дискуссии, утверждая при этом о большой секретности данной темы и о том, что он уже и так открыл более, чем следовало бы. Последователи жалуются, что его символический язык может одновременно толковаться с позиции различных уровней. Зачастую просто невозможно определить подходящее значение и понять точный смысл*. Кроме того, данные тексты известны частым употреблением в них высокотехничного жаргона, понятного только хорошо осведомленным, тем, кто был посвящен в практики и приобрел определенные знания об описываемых духовных явлениях. Очень часто смысл ключевых понятий хранится в секрете. Иногда можно встретить сложные системы языковой кодировки или употребление в речи заранее оговоренных терминов. Фактически эти тексты написаны избранными для избранных, малочисленного элитного круга наставников и свято преданных им учеников. Доступ к манускриптам, переписываемым от руки и передаваемым из рук в руки в узком кругу, был весьма ограничен. Не говоря уже о предварительной подготовке, посвящении и изучении технического жаргона, данные тексты предполагают прежде всего активное, неусыпное и глубоко личное руководство истинного наставника. Последний должен быть личностью, воспитанной на основе эзотерической мудрости, переходящей из уст в уста по линии преемственности, и обладать способностью к ее передаче.
Принимая во внимание все вышесказанное, не вызывает удивления твердое убеждение Джайдева Сингха в том, что никто, даже самый лучший специалист по санскриту, не может сделать правильного перевода текстов Кашмирского Шиваизма без помощи опытного учителя**. Акцентируя свое внимание на пробелах, неясностях и неразборчивых местах, которые делают данные тексты такими трудными для понимания, Паду сделал вывод, что «помощь и руководство наставника, обладающего знанием, в таких случаях просто необходимы»***.
* Muller-Ortega «Триадическое сердце Шивы», 14-15, 62
** Dyczkowski, «Понимание Джайдэва Сингха», xiii
*** Padoux «Паратришикалагхувритти», 16
Определенно, индийская традиция достигла чрезвычайно высоких успехов в области литературы. Тем не менее она подразумевает, что тексты, преобразующие и конкретизирующие различные направления знаний, которые она доносит до нас, не могут функционировать сами по себе, без связи с устной традицией. Идеал ученого, самостоятельно получившего знания из книг, совершенно чужд классической индийской школе, как и многим другим эзотерическим направлениям. («Это серьезная ошибка, — говорил пророк Мухаммед, — воспринимать написанную страницу как своего шейха»*.) Идея полного овладения определенной областью знаний без опоры на наставническую традицию просто невообразима в рамках культуры, по большому счету устной в самом подлинном, истинном своем проявлении. Поэтому в Индии практически все религиозные письменные тексты подразумевают прочтение в неразрывной связи с сопровождением их устными комментариями и пояснениями авторитетного учителя. Обычно такая ответственность возлагалась на Гуру.
Такие тенденции даже более свойственны для тантрической традиции, которая стремится охранить глубокую мудрость от неправильного применения. Брукс отмечает: «Очевидной при изучении эзотерических текстов тантры является необходимость устного толкования живущими в настоящее время посвященными; очень многое в текстах завуалировано сложностью языковых пассажей либо умышленно запутано с целью сокрытия тайны от непосвященных... в любом случае, необходимо реальное присутствие Гуру, выполняющего функции последнего судьи»**.
* Labib al-Sa'id «Изложение Корана: История в первой записанной версии» (перевод Bernard Weiss, M. A. Rauf и Morroe Berger (издательство Darwin Press), 54, процитировано из William A. Graham, Сверх написанного слова: Устный аспект Священного писания в истории религии (Нью-Йорк: Cambridge University Press, 1987), 104).
** Douglas Renfrew Brooks, «Благая мудрость»: тексты и традиции Шривидья Шакта тантризма в южной Индии (издательство State University of New York Press, 1992), xvi
В силу того, что смысл тантрических текстов преднамеренно завуалирован, они (в большей степени, чем любые другие) могут быть поняты только в рамках устной культуры, открывающей доступ к их пониманию. Ученые, столкнувшиеся с такими текстами, вне зависимости от уровня своей лингвистической или иной подготовленности в скором времени неминуемо осознавали необходимость получения того, что Брукс называет «недостающим устным компонентом, образующим с текстом одно целое» в тантрической среде*.
Все это укрепило Джона Хьюза, редактора настоящей книги, в его намерении охарактеризовать текст первой и третьей глав {Пятнадцать Стихов Мудрости и Вхождение в Наивысшую Реальность) как «изложение». Хотя данные главы представляют собой два классических текста Кашмирского Шиваизма в изложении Свами Лакшманджу, они представляют собой нечто большее, чем простой перевод, охватывая по меньшей мере устную часть многоступенчатого опыта познания, происходящего при взаимодействии текста, наставника, устной традиции, ученика и окружающей среды. У читателя должно возникнуть ощущение, как будто текст сам ведет беседу, многократно повторяя нараспев гимны, заставляя трепетать разум и сердце учеников, как это сделал бы обладающий священным могуществом голос Гуру. Ученики, получившие такую возможность, глубоко вовлекаются в процесс передачи учения. Важно и то, что они могут самостоятельно практиковать изученное и открыты переживанию проявляющихся для них реальностей. Как напоминает нам Анна Клайн в своем недавнем исследовании устного учения тибетской традиции, эстетическое и эмоциональное настроение окружающей обстановки уже само по себе оказывает существенное влияние на образ мыслей и направление рассуждений**.
* Brooks, Благая мудрость, 9
** Anne Carolyn Klein, Срединный путь, Устная философия Тибета Мадхъямика, (издательство State University of New York Press, 1994), 5—6
В нашем случае такой атмосферой является сам Кашмир — древний приют ведических пророков и предсказателей, а также шиваитских мастеров. Неподалеку находится усыпанная лотосами жемчужина озера Дал, линию его горизонта образуют покрытые снегом пики Гималаев, воздух звенящий и кристально чистый. В хижине Лакшманджу в культовом месте для поклонения ученики сидят вокруг своего Учителя, глядя на изображения Учителя их Учителя, и Учителя его Учителя — звенья цепи ученической преемственности, — безмолвно излучающих благословения.
Центром всей этой сложной системы, без сомнения, является Лакшманджу — Гуру. Он являлся человеком, исключительно выдающимся в разных областях: он воплощает в себе очевидную ценность интеллектуального познания, приобретенную за долгие годы изучения, а также ценность менее осязаемых качеств, связанных с йогической реализацией. А самое главное: он смог перенести в настоящее время и открыть в доступной реалистичной форме сокровенные секреты устной традиции Шиваизма, которую он унаследовал. «Интерпретации» мастера, две из которых можно найти в этой книге, обладают таким диапазоном, который выходит далеко за рамки самого текста, поскольку они являются плодами живого взаимодействия между текстом, мастером, устной традицией, учеником и окружающей средой. Обыкновенный текст оживает, катализированный участием в этом многогранном процессе.
Лекции Свамиджи, представленные во 2-й, 4-й и 5-й главах, не фокусируются на каком-то одном определенном тексте. Несмотря на это, остальная часть этой могущественной системы никуда не исчезает, так как мастер проводит своих учеников по всему Королевству традиции Кашмирского Шиваизма. Он сплетает свои теоретические познания и свой практический духовных опыт воедино с устной традицией, унаследованной им от предшественников. Поэтому, если мы можем позволить себе так сказать, мы находимся в числе привилегированных слушателей.
|
