Издательская программа владимира тыцких осуществляется на пожертвования и средства, вырученные за издания «Народной книги» Директор программы
|
Скачать 3.29 Mb.
|
6 …Прощай, прощай, прости, Владивосток… Для нас, владивостокцев, особенно дорого соприкосновение Павла Васильева с Дальневосточным краем. Мы не знаем, что повлекло его тогда в столь удалённые от родины места, но интерес шестнадцатилетнего поэта к тихоокеанским берегам на заре своего творчества можно сегодня рассматривать, как подарок судьбы нам. В 1926 году Павел Васильев оказывается во Владивостоке. На одном из вечеров в стенах Дальневосточного государственного университета он знакомится с поэтом Рюриком Ивневым и журналистом Львом Повицким, увидевшими в его ранних юношеских стихах прорывающийся незаурядный талант, показавшийся им немного схожим с есенинским. В актовом зале университета друзья организовали молодому поэту первое публичное выступление, а 6 ноября 1926 года во владивостокской газете «Красный молодняк», предшественнице «Тихоокеанского комсомольца», состоялась первая в его жизни публикация. Увидело свет стихотворение «Октябрь», за которым вскоре последовало стихотворение «Владивосток». После смерти Сергея Есенина Рюрик Ивнев вспоминал: «Нет, понял я, не умрет русская удаль, русская стать, русская храбрость слова, за Сергеем Есениным Павел идёт. Павел пришёл, невероятно талантливый, чуть на него похожий, только резче, объемнее, размашистее – от моря до моря!» Владивосток, воспринятый глазами юного Павла Васильева, остался в нескольких его стихотворениях. Вот так он увидел одну из бухт среди подкравшегося, «как кошка к добыче» вечера: …Бухта дрожит неясно. Шуршат, разбиваясь, всплёски. На западе тёмно-красной Протянулся закат полоской. А там, где сырого тумана Ещё не задёрнуты шторы, К шумящему океану Уплывают синие горы. В другом раннем стихотворении мы видим бухту, напоенную до дна «лунными иглистыми лучами». В ней «белым шарфом пена под веслом» и в вышине «неба шёлковый ковёр», уронивший «бусами стеклянными» звёзды. Всё это располагает автора к размышлениям о душе, просторе и радости жизни. Задевая «лицом за лунный шёлк», он хочет «купаться в золоте улыбок» и не торопит «тяжёлое весло»… Пребывание во Владивостоке было недолгим. В 1927, уезжая, он бросает на наши края «последний взгляд» и укладывает в красивое прощальное стихотворение последние «смятые минуты»: …Прощай, прощай, прости, Владивосток. Прощай, мой друг, задумчивый и нежный… Вот кинут я, как сорванный цветок, В простор полей, овеянных и снежных. ………………………………………….. Я не хочу на прожитое выть, – Но жду зарю совсем, совсем иную, Я не склоню мятежной головы И даром не отдам льняную!.. Впереди у Павла Васильева – длинная дорога по большой стране, строящей новую, доселе невиданную жизнь, в которой ему очень хотелось пригодиться... Где-то там, ещё далеко, призывно маячит куполами Москва – магический центр притяжения всего талантливого и… вскоре большая братская могила расстрелянных «врагов народа». После гибели Павла Васильева у Рюрика Ивнева родились строки, ещё раз, уже посмертно, связавшие поэта с нашим городом: Я помню осеннего Владивостока Пропахший неистовым морем вокзал И Павла Васильева с болью жестокой В ещё не закрытых навеки глазах. А что же сделали мы, владивостокцы, чтобы увековечить в истории города это краткое касание с судьбой гения? 7 …Что ты, песня моя, Молчишь?.. «Без памяти люблю людей», – писал когда-то Павел Васильев, «не замечая злобы» недругов своих. И только потом пришло понимание: «Песнь моя! Ты кровью покормила Всех врагов». Он почувствовал, что «этот мир настоян на огне» и что «За каждую песню уходит плата» молодостью… К нему, не умеющему «в поэмах врать» и «прибавлять глянцу», «жёсткие руки» жизни подступали всё ближе, и ночи, умевшие «звёзды толочь», всё больше годились для тяжёлых раздумий: …Вспоминаю я город С высокими колокольнями Вплоть до пуповины своей семьи. Расскажи, что ль, Родина, – Ночью так больно мне, Протяни мне, Родина, ладони свои… Неотступно приходило ощущение расставленных повсюду «волчьих ям». И совершенно прискорбно, что замышлялись эти «ямы» за его спиной собратьями по перу… Но оружием его, «буяна смиренного», было только слово:«Скажи, куда нам удалиться От гнили, что ползёт дрожа, От хитрого её ножа?»… Он чувствовал близкую расправу и поэтому прощался. Прощался так, что можно содрогнуться: …Есть такое хорошее слово – родныя, От него и горюется, и плачется, и поётся. Я его оттаивал и дышал на него, Я в него вслушивался. И не знал я сладу с ним. Вы обо мне забудете, – забудьте! Ничего, Вспомню я о вас, дорогие мои, радостно… Трудно поверить, что эти строки принадлежат двадцатишестилетнему человеку… Каков он, предел возможностей Павла Васильева? Мы никогда не узнаем об этом. Но даже то, что он успел оставить нам за свою короткую стремительную жизнь – огромно, уникально и потрясающе талантливо. «Запомни…Павел Васильев… поэт…русский…», – его последние слова из тюрьмы перед смертью, сказанные в надежде, что их передадут нам… 5 января 2010 года подошёл столетний юбилей вечно двадцатишестилетнего Павла Васильева. Во многих памятных местах прошли васильевские чтения. О нём написали газеты… Но не пришла ли пора поднять певца на пьедестал подобающей высоты, не побояться произнести признанье: дать его имя улицам и скверам, библиотекам и площадям, включить его творчество в школьную программу? Разве не в наших силах раскрыть книгу его стихов и удивиться красоте и роскоши родного русского языка? Разве исчезла в нас жажда постижения родины, красоты, любви и самих себя, наконец?.. ПАВЕЛ ВАСИЛЬЕВ ДАЙ МНЕ РУКУ Лагерь Под командирами на месте Крутились лошади волчком, И в глушь берёзовых предместий Автомобиль прошёл бочком. Война гражданская в разгаре, И в городе нежданный гам, – Бьют пулемёты на базаре По пёстрым бабам и горшкам. Красноармейцы меж домами Бегут и целятся с колен; Тяжёлыми гудя крылами, Сдалась большая пушка в плен. Её, как в ад, за рыло тянут, Но пушка пятится назад, А в это время листья вянут В саду, похожем на закат. На сеновале под тулупом Харчевник с пулей в глотке спит, В его харчевне пар над супом Тяжёлым облаком висит. И вот солдаты с котелками В харчевню валятся, как снег, И пьют весёлыми глотками Похлёбку эту у телег. Войне гражданской не обуза – И лошадь мёртвая в траве, И рыхлое мясцо арбуза, И кровь на рваном рукаве. И кто-то уж пошёл шататься По улицам и под хмельком, Успела девка пошептаться Под бричкой с рослым латышом. И гармонист из сил последних Поёт во весь зубастый рот, И двух в пальто в овраг соседний Конвой расстреливать ведёт. В защиту пастуха-поэта Вот уж к двадцати шести Путь мой близится годам, А мне не с кем отвести Душу, милая, мадам. Лукавоглаз, широкорот, тяжёл, Кося от страха, весь в лучах отваги, Он в комнату и в круг сердец вошёл И сел средь нас, оглядывая пол, Держа под мышкой пёстрые бумаги. О, эти свёртки, трубы неудач, Свиная кожа доблестной работы, Где искренность, притворный смех и плач, Чернила, пятна сальные от пота. Заглавных букв чумные соловьи, Последних строк летящие сороки… Не так ли начинались и мои С безвестностью суровые бои, – Всё близились и не свершались сроки! Так он вошёл. Поэзии отцы, Откормленные славой пустомели, Говоруны, бывалые певцы Вокруг него, нахохлившись, сидели. Так он вошёл. Смиренник. И когда-то Так я входил, смеялся и робел, – Так сходятся два разлучённых брата: Жизнь взорвана одним, другим почата Для важных, может, иль ничтожных дел. Пускай не так сбирался я в опасный И дальний путь, как он, и у меня На золотой, на яростной, прекрасной Земле другая, не его родня. Я был хитрей, весёлый, крепко сбитый, Иртышский сплавщик, зейский гармонист, Я вёз с собою голос знаменитый Моих отцов, их гиканье и свист… …Ну, милый друг, повёртывай страницы, Распахивай заветную тетрадь. Твоё село, наш кров, мои станицы! О, я хочу к началу возвратиться – Вновь неумело песни написать. Читай, читай… Он для меня не новый, Твой тихий склад. Я разбираю толк: Звук дерева нецветшего, кленовый Лесных орешков звонкий перещёлк. И вдруг пошли, выламываясь хило, Слова гостиных грязных. Что же он? Нет у него сопротивленья силы. Слова идут! Берут его в полон! Ах, пособить! Но сбоку грянул грохот. Пускай теперь высмеивают двух – Я поднимаюсь рядом: «Стой, не трогай!» Поёт пастух! Да здравствует пастух! Да здравствует от края и до края!» Я выдвинусь вперёд плечом, – не дам! Я вслед за ним, в защиту повторяю: «Нам что-то грустно, милая мадам». Бывалые отхвостья поколенья Прекрасного. Вы, патефонный сброд, Присутствуя при чудосотворенье, Не слышите ль, как дерево поёт?.. Мясники Сквозь сосну половиц прорастает трава, Подымая зелёное шумное пламя, И телёнка отрубленная голова, На ладонях качаясь, поводит глазами. Чёрствый камень осыпан в базарных рядах, Терпкий запах плывёт из раскрытых отдушин, На изогнутых в клювы тяжёлых крюках Мясники пеленают багровые туши. И, собравшись из выжженных известью ям, Мёртвоглазые псы, у порога залаяв, Подползают, урча, к беспощадным ногам Перепачканных в сале и желчи хозяев. Так, голодные морды свои положив, До заката в пыли обессилят собаки, Мясники засмеются и вытрут ножи О бараньи сановные пышные баки. ...Зажигает топор первобытный огонь, Полки шарит берёзою пахнущий веник, Опускается глухо крутая ладонь На курганную медь пересчитанных денег. В палисадах шиповника сыплется цвет, Как подбитых гусынь покрасневшие перья... Главный мастер сурово прикажет: «Валет!» – И рябую колоду отдаст подмастерьям. Рядом дочери белое кружево ткут, И сквозь скучные отсветы длинных иголок, Сквозь содвинутый тесно звериный уют Им мерещится свадебный, яблочный полог. Ставит старый мясник без ошибки на треф, Возле окон шатаясь, горланят гуляки. И у ям, от голодной тоски одурев, Длинным воем закат провожают собаки. *** В степях немятый снег дымится, Но мне в метелях не пропасть, – Одену руку в рукавицу Горячую, как волчья пасть, Плечистую надену шубу И вспомяну любовь свою, И чарку поцелуем в губы С размаху насмерть загублю. А там за крепкими сенями Людей попутных сговор глух. В последний раз печное пламя Осыплет петушиный пух. Я дверь раскрою, и потянет Угаром банным, дымной тьмой… О чём глаз на глаз нынче станет Кума беседовать со мной? Луну покажет из-под спуда, Иль полыньёй растопит лёд, Или синиц замёрзших груду Из рукава мне натрясёт? На севере Где ветер, врываясь в разрезы извилин, Расколотым льдом начинает звенеть, Там дружно под яркими звёздами жили Серебряный Север и белый медведь. Издревле у Севера было во власти Играть табунами расколотых глыб, Медведь же хватал опенённою пастью И грыз на снегу замерзающих рыб. Но каждого в сердце ударит потеря, И каждый для подвигов разных рождён. Тихонько подкрался к дремавшему зверю И вскинул, прицелясь, охотник ружьё. И зверь зашатался под вспыхнувший грохот… И терпкая вязь пузырилась у губ, Когда, поражённый свинцовым горохом, Беду он чертил на подталом снегу. Ударилась морда покорно и тупо. И пенились звёзды, во мгле замелькав, Когда над лохматым распластанным трупом Голодную морду поднял волкодав. Ночь тихо склонилась к его изголовью. Раздробленным льдом переставши звенеть. И были обрызганы чёрною кровью Серебряный Север и белый медведь. Бахча под Семипалатинском Змеи щурят глаза на песке перегретом, Тополя опадают. Но в травах густых Тяжело поднимаются жарким рассветом Перезревшие солнца обветренных тыкв. В них наполненной силы таится обуза – Плодородьем добротным покой нагружён, И изранено спелое сердце арбуза Беспощадным и острым казацким ножом. Здесь гортанная песня к закату нахлынет, Чтоб смолкающей бабочкой биться в ушах, И мешается запах последней полыни С терпким запахом мёда в горбатых ковшах. Третий день беркута уплывают в туманы И степные кибитки летят, грохоча. Перехлёстнута звонкою лентой бурьяна, Первобытною силой взбухает бахча. Соляною корою примяты равнины, Но в подсолнухи вытканный пёстрый ковёр, Засияв, расстелила в степях Украина У глухих берегов пересохших озёр! Наклонись и прислушайся к дальним подковам, Посмотри – как распластано небо пустынь… Отогрета ладонь в шалаше камышовом Золотою корою веснушчатых дынь. Опускается вечер. И видно отсюда, Как у древних колодцев блестят валуны И, глазами сверкая, вздымают верблюды Одичавшие морды до самой луны. Вёдра На телеге возил я вёдра, Вёдра железные и пустые. Ой, какие они болтливые! На телеге возил я Мешки с мукой, Толстые мешки и тяжёлые – Вот те были молчаливы. Голуби Было небо вдосталь чёрным, Стало небо голубей, Привезла весна на двор нам Полный короб голубей. Полный короб разнокрылый – Детства, радостной родни, Неразборчивой и милой Полный короб воркотни. Приложил я к прутьям ухо – Весел стал, а был угрюм, Моего коснулся уха Ожиданья душный шум. Крышку прочь! Любовью тая, Что наделала рука! Облачком гудящим стая Полетела в облака. * * * У тебя ль глазищи сини, Шитый пояс и серьга, Для тебя ль, лесной княгини, Даже жизнь не дорога? У тебя ли под окошком Морок синь и розов снег, У тебя ли по дорожкам Горевым искать ночлег? Но ветра не постояльцы, Ночь глядит в окно к тебе, И в четыре свищет пальца Лысый чёрт в печной трубе. И не здесь ли, без обмана, При огне, в тиши, в глуши, Спиртоносы-гулеваны Делят ночью барыши? Меньше, чем на нитке бусин, По любви пролито слёз. Пей из чашки мёд Марусин, Коль башку от пуль унёс. Пей табашный хмель из чарок — Не товар, а есть цена. Принеси ты ей в подарок Башмачки из Харбина. Принеси, когда таков ты, Шёлк, что снился ей во сне, Чтоб она носила кофты Синевой под цвет весне. Рупь так рупь, чтоб падал звонок И крутился в честь так в честь, Берегись её, совёнок, У неё волчата есть! У неё в малине губы, А глаза темны, темны, Тяжелы собачьи шубы, Вместо серег две луны. Не к тебе ль, моя награда, Горюны, ни дать ни взять, Парни из погранотряда Заезжают ночевать? То ли правда, то ль прибаска — Приезжают, напролёт Целу ночь по дому пляска На кривых ногах идёт. Как тебя такой прославишь? Виноваты мы кругом: Одного себе оставишь И забудешь о другом. До пяты распустишь косы И вперишь глаза во тьму, И далёкие покосы Вдруг припомнятся ему. И когда к губам губами Ты прильнёшь, смеясь, губя, Он любыми именами Назовёт в ответ тебя. * * * Я боюсь, чтобы ты мне чужою не стала, Дай мне руку, а я поцелую её. Ой, да как бы из рук дорогих не упало Домотканое счастье твоё! Я тебя забывал столько раз, дорогая, Забывал на минуту, на лето, на век, — Задыхаясь, ко мне приходила другая, И с волос её падали гребни и снег. В это время в дому, что соседям на зависть, На лебяжьих, на брачных перинах тепла, Неподвижно в зелёную темень уставясь, Ты, наверно, меня понапрасну ждала. И когда я душил её руки как шеи Двух больших лебедей, ты шептала: «А я?» Может быть, потому я и хмурился злее С каждым разом, что слышал, как билась твоя Одинокая кровь под сорочкой нагретой, Как молчала обида в глазах у тебя. Ничего, дорогая! Я баловал с этой, Ни на каплю, нисколько её не любя. Песня В чёрном небе волчья проседь, И пошёл буран в бега, Будто кто с размаху косит И в стога гребёт снега. На косых путях мороза Ни огней, ни дыму нет, Только там, где шла берёза, Остывает тонкий след. Шла берёза льда напиться, Гнула белое плечо. У тебя ж огонь ещё: В тёмном золоте светлица, Синий свет в сенях толпится, Дышат шубы горячо. Отвори пошире двери, Синий свет впусти к себе, Чтобы он павлиньи перья Расстелил по всей избе, Чтобы был тот свет угарен, Чтоб в окно, скуласт и смел, В иглах сосен вместо стрел, Волчий месяц, как татарин, Губы вытянув, смотрел. Сквозь казацкое ненастье Я брожу в твоих местах. Почему постель в цветах, Белый лебедь в головах? Почему ты снишься, Настя, В лентах, в серьгах, в кружевах? Неужель пропащей ночью Ждёшь, что снова у ворот Потихоньку захохочут Бубенцы и конь заржёт? Ты свои глаза открой-ка — Друга видишь неужель? Заворачивает тройки От твоих ворот метель. Ты спознай, что твой соколик Сбился где-нибудь в пути. Не ему во тьме собольей Губы тёплые найти! Не ему по вехам старым Отыскать заветный путь, В хуторах под Павлодаром Колдовским дышать угаром И в твоих глазах тонуть! К портрету Рыжий волос, весь перевитой, Пёстрые глаза и юбок ситцы, Красный волос, наскоро литой, Юбок ситцы и глаза волчицы. Ты сейчас уйдёшь. Огни, огни! Снег летит. Ты возвратишься, Анна. Ну, хотя бы гребень оброни, Шаль забудь на креслах, хоть взгляни Перед расставанием обманно! *** Дорогая, я к тебе приходил, Губы твои запрокидывал, долго пил. Что я знал и слышал? Слышал – ключ, Знал, что волос твой чёрен и шипуч. От дверей твоих потеряны все ключи, Губы твои прощальные горячи. Красными цветами вопит твой ковёр О том, что я был здесь ночью, вор, О том, что я унёс отсюда тепло… Как меня, дорогая, в дороге жгло! Как мне припомнилось твоё вино, Как мне привиделось твоё окно! Снова я, дорогая, к тебе приходил, Губы твои запрокидывал, долго пил. МОРСКИЕ ХРОНИКИ ================================================================= ВАСИЛИЙ КУЧЕРЯВЕНКО ДЕЛАЕТ ЧЕСТЬ НАЦИИ Отрывок из документальной повести Танкер шёл в Индийском океане. Беспрерывные муссоны снизили скорость судна, затянули переход. Ветер и зыбь стали заметно ослабевать, но, как и в предыдущие дни, держалась влажная, изнурительная духота. Под вечер все свободные от вахт вышли на палубу. Сидели на корме возле бочки, наполненной водой, курили, рассказывали всякие истории. А у моряков таких историй уйма… – Никак судно нас догоняет, – перебивая рассказчика, сказал донкерман Виктор Карьянов, озорно блеснув чёрными, как маслины, глазами. – Где судно? – Показалось тебе. Все напряжённо всматривались в разливчато сверкающие просторы океана. Действительно, на самом горизонте белела едва различимая чёрточка. Только Карьянов с его острым зрением горца и мог первым её заметить. Через несколько минут уже все видели, что их действительно догоняет судно. – Странное судно. Мачт не видно. – Да, мачт что-то в самом деле не видно. – Призрак какой-то… – Это в наше время «Летучий голландец»? А споро нагоняет. Верно, дизель – закачаешься! Миль по двадцать врезывает. – Да, двадцатый век. – Отличился наш Карьянов со своими кавказскими глазами. – Тебе бы, Витя, в матросы податься, а ты по моторной части пошёл. Зря. – Точно – дал маху, Витя… – Карьянов, ты флаг ещё не опознал? – уже без подначки спросил кто-то. Карьянов промолчал. – Виктор, что ты кипятишься? – Вот ближе подойдёт – сами увидите. Неизвестное судно так быстро догоняло танкер, будто он стоял на одном месте. Оно прошло левее курса «Советской нефти» и скрылось за горизонтом. – Вот бы поплавать на таком красавце!.. Моряки провожали лайнер завистливыми взглядами. Кто-то, вздохнув, сказал: – Счастливцы те, кто плавает пассажирами. Сегодня здесь, а завтра в Африке будут осматривать пирамиды. Да фотографировать. Вот работа… А ты тягай по судну концы, кранцы, а в портах шланги… груз принимай, сливай… И так без конца. – А ты не знаешь, кто это может быть? – Да, да, – горячился загоревший до черноты кочегар Агас Унаньян. Он ходил по судну в узеньких жёлтых плавках. – Виктор, рассмотрел ты флаг на судне? – Нет. Надо узнать у Свирского. Он, наверное, по радио запросил название… На палубу вышел со звонком дневальный Лёня Джулай. Он принялся звонить, приглашая моряков на ужин. – Лёня, а что кок на вечерю соорудил? – Отбивные. А на закуску – селёдочку. – Такая жара, мороженое бы сделал. А то каждый день компот. – Да нам что? Старпом меню утверждает. В это время подошёл кок Шевченко. – Квасок пейте, он лучше всего жажду утоляет. – Квасок – это вещь! Наскоро съев ужин, матросы брали кружки с компотом и снова выходили на корму. Закат окрасил горизонт в золотисто-жёлтый, золотой, а затем в багряный цвет. А ещё через несколько минут небо стало сиреневым. И вдруг вспыхнули краски всех цветов. Лёня Джулай собирал разбросанные кружки, сердился. – Натаскали сюда посуды, а я бегай за ними… – Лёнечка, дорогой, посмотри на закат. Ты же нигде такого не увидишь. Какая красота! – Мы же, дорогой, любим природу, а ты фыркаешь. – Ладно вам, слушайте объявление: сегодня после чая капитан будет читать лекцию для всех свободных от вахт. – Спасибо, Лёнечка, за информацию. – А где кружки? – Пока ты объявлял, Унаньян вышвырнул их за борт. – Ну, это же… – Он повернулся к подошедшему Унаньяну, – куда дел кружки? Сейчас пойду к Григорию Ивановичу и скажу… – Зачем так волноваться? Я же тебе помощь оказал: отнёс кружки в столовую. Лёня, махнув рукой на хохочущих товарищей, ушёл на камбуз. Вечером в столовой Александр Митрофанович рассказывал команде о работах, которые проводят дальневосточные моряки по освоению Северного морского пути. – …Мы ходим в бухту Нагаево, во Владивосток, возим горючее и этим помогаем освоению Северного морского пути. У нас строят танкеры, лесовозы, вошло в строй несколько мощных ледоколов. Штурм Ледовитого океана начат и идёт хорошо. Вечер закончился концертом судовой самодеятельности. Сергей Борцов пел: А море бурно ревело и стонало, А волны бешено гнались за валом вал, Как будто жертву ожидало. Стальной гигант качался и дрожал. Далеко-далеко в океане, на судне, всем было хорошо и спокойно, как дома. Пламя над океаном Вахтенный матрос Сергей Борцов сбежал по внутреннему крутому трапу вниз, тревожно постучал в каюту капитана. Чутко спавший капитан сразу же спросил: – Что там? – Александр Митрофанович, прямо по курсу подозрительный огонь. – Иду. Вслед за матросом капитан быстро поднялся на мостик. Он уже был в форменном костюме, последнюю пуговицу на кителе застегивал на ходу. В полумраке рулевой рубки, чуть-чуть освещённой лампочкой над компасом, капитан привычным движением потянулся к своему биноклю, всегда висевшему возле переговорного машинного телеграфа. Вышел с биноклем на правое крыло мостика и уже через минуту вернулся в рулевую. – Горит какое-то судно, – заключил капитан. – Впереди ни островов, ни берега нет. Огонь похож на зарево с какими-то вспышками. Бросив взгляд на карту, капитан отдал распоряжение: – Руль держать прямо на огонь! Владимир Казимирович, позвоните в машину, скажите вахтенному механику, чтобы дали как можно больше оборотов. Идём на оказание помощи горящему судну. Возьмите пеленг. И тут же обратился к матросу: – Вызовите боцмана, электрика, старпома на мостик. В рубку быстро вошёл встревоженный радист Андрей Свирский, подал бланк: – С маяка Гуардафуй. Александр Митрофанович повернул к себе ближе лампочку, пробежал радиограмму: «Всем судам тчк Горизонте горящее судно милях двадцати мыса Гуардафуй. Кто близко этому району, кто может подойти – окажите помощь». Капитан Алексеев быстро набросал ответ. – Вот, передайте: «Иду на помощь». – И повернувшись к боцману, сказал: – Георгий Захарович, будите команду. Объявите пожарную тревогу. Но чтобы без паники. Затем задраивайте все горловины танков. Замерьте газы. Включайте орошение. А вы, Григорий Иванович, – капитан посмотрел на старшего помощника Голуба, – распорядитесь: бот за борт, все шлюпки приспустить, трапы – парадные и штормовые – приготовить. Зыбь балла три-четыре. Действуйте аккуратно. Все помощники пойдут командирами шлюпок. Проверьте лично, как задраены горловины танков. – Хорошо, Александр Митрофанович. Можно идти? – Идите. А вы, Сергей Иванович, – обратился капитан к электрику Сорокину, – наладьте по бортам люстры, проверьте прожектор. При подходе к судну внимательно осматривайте поверхность воды. Люди в панике могут выбрасываться за борт. Сорокин быстро поднялся по скобам на марсовую площадку фок-мачты. Повернул выключатель прожектора – на чёрную поверхность океана легла белёсая полоса света. – Александр Митрофанович, пеленги взял, газы замерил… – доложил второй помощник Шабля. За ним в штурманскую поднялся старший механик. – Оборотов добавили, – доложил он. – Потоптался немного на месте и сказал: – Идём на пожар, а у нас в танках газы. И много, как я понимаю. – Да, много, но будем соблюдать осторожность. Подойдём к ним с наветренной стороны. Впереди можно было различить полыхающее багровое пламя. Оно то поднималось, то ложилось на море огненным пологом. Вскоре стал виден охваченный огнём большой пароход. Пламя взметнулось над ним, разрывая черноту ночи, огонь вспышками пробегал по надстройкам. Было видно, как по палубам метались люди, подбегали к борту и бросались в воду. Вокруг багровел океан. Волны накатывались на судно, взлетали огненными всплесками. Казалось, вода тоже охвачена огнём. Картина была жуткая. Матросы смотрели на капитана, который спокойно и чётко отдавал распоряжения. Глядя на него, можно было подумать, что в танках «Советской нефти» находились не газы бензина, которые могут взорваться от малейшей искры, а вода, способная загасить бушующее над океаном пламя. Увидев уверенность капитана, команда старалась так же спокойно выполнять свои обязанности. Все знали о риске и опасности. Но ведь на горящем судне были люди, которым нужна была помощь, и мысль об опасности за свои жизни отступала. Желание помочь терпящим бедствие было сейчас главным для каждого моряка. Влево от пожарища вспыхивал маленькой звёздочкой и гас огонь маяка Гуардафуй. Небо начало светлеть. Капитан взглянул на часы. Было около четырёх часов утра 16 мая 1932 года. До горящего судна оставалось мили две. – Ветер с нашей стороны, – сказал Александр Митрофанович. – Подойдём метров на триста-пятьсот. Легче работать на шлюпках, скорее вывезем людей. Многих, я думаю, спасём. Командиры аварийных групп успели провести подготовку, проинструктировали людей и были готовы к выполнению распоряжений капитана. Александр Митрофанович чувствовал собранность и боевую готовность команды танкера. Поднялся на мостик судовой врач Вьюнов, посмотрел на бушующее пламя, тихо сказал: – Судно большое. Наверное, на нём много людей, значит, будет и много пострадавших. Медикаментов, бинтов не хватит – всё рассчитано только на наш экипаж. – Хорошо, что напомнили, Александр Михайлович. Пусть служитель выдаст вам все чистые простыни, пустите их на бинты… Если не хватит лазарета – занимайте мою каюту и все остальные помещения. С согласия членов экипажа берите каюты. – Хорошо, Александр Митрофанович. – Доктор помолчал, а затем спросил: – Такой красавец лайнер, отчего он мог загореться? – Судно пассажирское. На нём глаз да глаз: бросят папиросу, где не положено, – вот вам и пожар. – До судна миля, – доложил второй помощник Шабля. – Ветер с нашей стороны, так что искры будет от нас относить. Да и команда наша – молодежь, комсомольцы, значит, надлежащая дисциплина обеспечена. Это главное. – А вот попадут к нам простые пассажиры, порядков на танкере не знают. Станут курить у танков. При нашей-то загазованности… – Будем смотреть. Разъясним, где можно курить… Курилка, правда, у нас маленькая… Что это за огни? – спросил капитан, заметив множество огоньков, красными точками мерцавших на воде. – Как вы считаете? – Это светящиеся буйки от спасательных кругов и нагрудников. – Вот-вот, и я так подумал. Осторожно подходите, чтобы людей не покалечить. Ветер дрейфует пароход, или люди отплыли так далеко. Передайте на марсовую площадку: пусть Сорокин хорошенько освещает поверхность моря. Подойдём как можно ближе. Владимир Казимирович, вы ветер замерили? – Ветер юго-западный, шесть баллов. На море волнение четыре-пять баллов. Через несколько минут с бака прибежал взволнованный матрос: – Товарищ капитан, в воде люди! Слышен крик чуть левее по носу. В этот же миг доложил и вахтенный помощник: – Много людей на воде. – Стопорить машину. Я буду на мостике. Вы идите по расписанию на свою шлюпку. Как только погасится инерция, спускать все шлюпки на воду и подбирать людей. Бот идёт к горящему судну. Вероятно, они спустили свои шлюпки. Пламя, высоко кружась, бушевало над гибнущим лайнером. Несмотря на ветер, относивший искры в противоположную сторону, на танкере чувствовался ток горячего воздуха, как это бывает вблизи большого костра. Летели вверх и падали в воду горящие доски, какие-то лохмотья, куски фанеры. Из темноты на огонь с печальными криками вылетали потревоженные чайки и, попадая в освещённое пламенем и гудевшее огнём пространство, испуганно шарахались в сторону. Капитан посмотрел на подошедшего Шаблю, догадавшись по его взгляду, что тот хочет сообщить что-то важное. – В танках скопилось много газов. – Внимательно следите за орошением. Насколько можно усильте его. Расставьте на палубе матросов из машинной команды… кто свободен – тоже поставьте. Растяните шланги. Пустите по пожарной магистрали воду. Следите, чтобы искры или головёшки не залетели на нашу палубу. Кто сам себя бережёт, того и бог бережёт. На палубу снова поднялся старший механик Кузнецов. – Александр Митрофанович, давайте заполним все танки водой и подойдем к ним поближе. Попробуем тушить его из наших шлангов. Авось и спасём судно… – Нет, нет, Сергей Иванович, этого делать нельзя. – Почему же нельзя? Мы можем заполнить танки забортной водой. – Нет гарантии, что мы избавимся от газов, и часть бензина могла остаться в танках. Не только от искры, от повышения температуры наш танкер может взорваться. Да и потушить пожар уже нельзя. Смотрите: всё там полыхает. Огонь валит из иллюминаторов по всем ярусам-этажам. Риск неоправданный. Достаточно случайности, какого-нибудь даже лёгкого взрыва у них. Мы ведь не знаем, что это за судно, что там есть, мазут или ещё что… – Капитан Алексеев внимательно посмотрел на Сергея Ивановича, он хорошо понимал его, как моряк моряка. – И мне жаль пароход, Сергей Иванович. Но в такой обстановке рисковать я не имею права. Пассажиров, экипаж мы наверняка спасём, сохраним и своих людей, своё судно. – Товарищ капитан, к борту возвращается первая шлюпка с людьми, – доложил вахтенный матрос Сергей Борцов с кормы танкера. – Пойдите и помогите быстрее принять на борт людей со шлюпки. Да постарайтесь узнать, что это за судно, много ли на нём людей. В чёрной воде отражался луч прожектора, которым Сорокин с мачты танкера освещал поверхность моря в поисках терпящих бедствие. Помощник капитана Шабля со своей шлюпки первый заметил в воде женщину с мокрыми чёрными, как смоль, волосами, похожую на индианку. Она была молода и, казалось, легко справлялась с океанской волной, легко всплывала. Когда шлюпка подошла к ней и матросы сделали попытку вытащить её из воды, она отрицательно помотала головой и, удерживаясь одной рукой на плаву, другой махала вперёд, выкрикнув три английских слова: – Ребёнок… там… скорее… Бросив ей спасательный круг, пошли в указанном направлении. Женщина плыла следом. Луч прожектора скользил впереди бота, и через какой-то миг экипаж шлюпки увидел сразу нескольких человек. Ближайшие тесно скучились вокруг чего-то, словно притянутые магнитом. Оказалось, у мужчины на руках был ребёнок, две женщины помогали ему держаться на воде. Поодаль плавали ещё четверо. Пока подняли в шлюпку всех, прошло минут десять, а может быть, и больше. Ребёнок за всё время не издал ни звука. Неужели захлебнулся? Владимир Казимирович повернул шлюпку к танкеру, решив на обратном пути подобрать молодую женщину-индианку. Но её нигде не было видно. – Смотрите хорошенько. Смотрите все. – Должна быть где-то тут. В это время луч прожектора побежал по воде, описывая дугу, задержался на тёмной точке. И все увидели женщину. Она была далеко и плыла куда-то в сторону. – Хлопцы, все вместе – весла на воду. Шлюпка рывком быстро пошла вперёд. Все поняли, что женщина из-за волн не видит, куда надо плыть, а просто держится на воде, и её относит зыбью. Хорошо, что Сорокин с мачты приметил её и теперь держит, не выпуская, в луче прожектора. Наконец подошли к ней, быстро подняли в шлюпку. И тут молодая женщина как-то мгновенно ослабела, силы оставили её. Но матросы смотрели на неё не с жалостью, а с восхищением – смелая дивчина, отказалась от помощи, отослала их к ребёнку… И они очень удивились, когда потом узнали, что эта красивая индианка – принцесса, дочь индийского раджи. Теперь шли прямо к танкеру. Шлюпка неслась, взрывая волны. Матросы-комсомольцы Унаньян, Крепак, Колесников, Иванов гребли изо всех сил, стремясь как можно быстрее доставить спасённых на своё судно. Молодых матросов особенно волновала судьба ребёнка. Ветер и резкая волна отнимали последние силы, но гребцы не сдавались. От спасённых узнали, что горит французский пассажирский лайнер «Жорж Филиппар», совершавший регулярные рейсы между портами Индокитая и Марселем. Когда шлюпка подошла к борту «Советской нефти» и Иванов с ребёнком на руках ступил на трап, ударила волна. Иванов, потеряв равновесие, забалансировал над бурлящими волнами, рискуя сорваться. Но ребёнка он не выпустил, невероятным усилием удержавшись на ступеньке трапа. Через какой-то миг он был уже на борту и по нижней палубе побежал в лазарет, в открытой двери которого его встретил судовой врач Вьюнов. Передав ему ребёнка, Иванов бегом вернулся к трапу, чтобы успеть в шлюпку. И оттого, что первые спасённые были в безопасности, на душе у матроса потеплело. Теперь, скорее, к горящему судну! Первые спасённые Среди первых спасённых оказалась в полном составе семья: мать, дочь, её муж и годовалая девочка – та самая, которую отец, находясь в воде, всё время держал над головой. Сейчас ею занялся судовой врач Александр Михайлович Вьюнов. Обе женщины и отец, оставшись на палубе, застывшими от страха глазами смотрели на дверь, за которой скрылся врач. Преодолев оцепенение, мужчина пошёл в лазарет. Губы его вздрагивали, по щекам катились слёзы. Александр Михайлович уже успел ввести камфору и начал делать искусственное дыхание. Прошло несколько минут, и на лице ребёнка затеплилась жизнь, стал улавливаться слабый, еле ощутимый пульс. Вот вздрогнули ресницы, блеснули глаза. Вьюнов глубоко вздохнул: – Жива! Всё хорошо… Скажите мамашам, – повернулся он к отцу ребёнка. Тот быстро заговорил по-французски, поклонился врачу и поспешил к женщинам. Подоспел следующий бот со спасёнными. Среди них были обгоревшие, и Александр Михайлович снова принялся за дело. А французскую семью пригласил в свою каюту судовой кок Шевченко: – Занимайте, устраивайтесь. Растроганные французы благодарно закивали и заговорили все разом. Открыв платяной шкаф, Шевченко вытащил купленные в Сингапуре детские распашонки и вручил их женщинам, жестами показывая на ребёнка: – Берите. Конечно, не совсем впору, но другого ничего нет. Когда шлюпка снова подошла к борту танкера и Владимир Казимирович помогал ослабевшим подниматься на палубу, к нему бросился отец девочки: – Ваш доктор спас мою дочурку… Спасибо! Спасибо!.. Послушайте, там, на «Жорже Филиппаре» много людей осталось за стальной дверью, в третьем классе. Надо взломать дверь и спасти их. Я вам помогу. Выслушав француза, Владимир Казимирович приказал матросам взять в шлюпку ломики. Догадавшись, что его поняли, француз первым сбежал вниз по трапу и вскочил в покачивающуюся шлюпку. Матросы изо всех сил навалились на весла. Владимир Казимирович плохо понимал взволнованную речь пассажира, но главное всё же уловил. Француз – пекарь из Гавра, в Индокитае был на заработках. И зачем ему этот Индокитай? Трудом рабочего человека богатства не наживёшь… Теперь всей семьёй возвращались на родину. И чуть не погибли. За эти печальные часы он потерял всё, что скопил за эти годы… А многие и жизнь потеряли… закрыли их там в третьем классе. Пассажир вздохнул тяжело, застонал от душевной боли: если взрыв – все погибнут!.. Чем ближе подходила шлюпка к горящему судну, тем шире разливались по воде багровые отблески пламени. Француз печально глядел на полыхающий «Жорж Филиппар». Владимир Казимирович узнал от него, что накануне на судне был бал. А в два часа ночи, точнее в два часа десять минут, вспыхнул пожар. Было очень жарко и душно, усиленно работала вентиляция, и огонь разнёсся по судну мгновенно, охватил все коридоры и ходы. Поднялась паника, люди задыхались в пламени и дыму, выбегали на палубу, пытались сорвать горящую одежду, огненными факелами бросались за борт, предпочитая утонуть, чем заживо сгореть. К «Советской нефти» всё чаще и чаще подходили шлюпки со спасёнными. Спасательными работами была занята вся команда танкера. Не выдержал и кок Шевченко. Вскочил в стоящую у борта шлюпку и только тут разобрал – гребцы и шлюпка с французского судна. Но раздумывать было некогда, и он взялся за весло. Оказалось, что он занял место загребного. Гребцы-французы поняли рвение советского матроса и стали грести в такт его взмахам. У трапа «Жоржа Филиппара» шлюпку вмиг окружили напуганные, обессилевшие люди. И когда Шевченко увидел их руки, которые тянулись из воды навстречу спасителям, сердце его дрогнуло, он кинулся втаскивать в шлюпку сразу двоих. Огонь длинными языками вырывался из иллюминаторов, их медные ободки плавились. Было нестерпимо жарко, с каждым вдохом в грудь словно огонь врывался. Но шлюпки не отходили до тех пор, пока не набирали людей «под завязку». Тогда гребцы все враз налегали на весла, спеша к танкеру. «Советская нефть» светилась ровными, спокойными огнями иллюминаторов и люстр, протягивала навстречу луч прожектора, как дружескую руку помощи. Сорокин, сидя в марсовой бочке, управлялся с одним прожектором так, словно у него их было полдесятка. Нескольких человек подняли на танкер в очень тяжёлом состоянии, у них были сильные ожоги и ранения. Судовой лазарет, каюта Вьюнова, капитанский салон, каюты командного состава были отданы спасённым. Судовой врач, казалось, не знал усталости. Уже человек пятьдесят прошли через его руки, а люди всё прибывали и прибывали. Но ни его, ни других советских моряков не надо было подгонять. Смертельно уставшие от этой адской работы, они находили в себе силы продолжать её столько, сколько потребуется. Людей на танкере принимал всегда спокойный, уравновешенный боцман и быстро размещал по помещениям судна. У трапа ему помогал донкерман Карьянов. Одна женщина, шагнув из шлюпки на трап, оступилась и упала в воду. Карьянов, не раздумывая, бросился за ней. Нырнув, он успел подхватить женщину и, всплыв с нею, помог ей надеть спасательный круг, брошенный с палубы боцманом. Через несколько минут женщина была уже на борту танкера. Карьянов усадил её на люк закрытого танка и вернулся к трапу. Над океаном забрезжил рассвет. Первые лучи солнца блеснули на вёслах матросов, гребущих к «Жоржу Филиппару». Большинство членов команды танкера жили на корме. Тут же находилась столовая команды и ленинская комната с библиотекой, которой заведовал Александр Михайлович Вьюнов. Рядом баня, души и курилка. Обычно в столовой собирались все члены экипажа, свободные от вахты. Одни сидели, уткнувшись в книги или учебники, другие «забивали козла» или играли в шахматы. При неудачном, по мнению болельщиков, ходе здесь завязывались горячие дискуссии. Теперь столовая целиком отдана пссажирам с «Жоржа Филиппара». Они заняли и другие помещения: сидели и лежали возле переборок машинного отделения, в кают-компании, в коридорах. Полураздетые, в обгорелой одежде, ещё не опомнившиеся от потрясения, они были молчаливы, неподвижны. В столовую заглянул Александр Михайлович. – Если есть больные, прошу в госпиталь. – И он показал, куда надо идти. У трапа послышались голоса, снова подошли шлюпки, и Вьюнов поспешил в лазарет. Проходя мимо камбуза, он в открытую дверь крикнул коку: – Если у вас готов завтрак, покормите в первую очередь больных. – Хорошо, Александр Михайлович, сейчас. Да вы бы, доктор, сами кружечку кофейку выпили. – Спасибо, не могу. Команда «Советской нефти» продолжала самоотверженно работать. Люди не давали себе передышки, каждый старался сделать как можно больше. Утром к месту бедствия подошли два иностранных парохода. Суда были сухогрузные, не то что взрывоопасный танкер, тем не менее они не торопились принять участие в спасательных работах. Первый, сделав несколько фотоснимков, ушёл дальше, не подобрав ни одного человека. За ним ушёл и второй. Боцман Бабай и Карьянов несли в лазарет сильно обгоревшего французского матроса. Он был без сознания. – Хотя бы спросили, не нужна ли помощь, – кивнул боцман в сторону моря. – Видят же, что мы – танкер… так нет! Сфотографировали картину пожара и ушли. Не моряки, а туристы на прогулке. Показали-таки своё паршивое нутро… – Ну да! Убедились, что заработать на спасении не удастся. И айда! Людская беда для них что? Не хотите платить – можете тонуть. Бизнес… |
Похожие:
 |
Программа книгоиздания России Издательская программа «Учебники и... Издательская программа «Учебники и учебные пособия для педагогических училищ и колледжей» Руководитель программы З. А. Нефедова |
|
С. А. Полиевский Вайнбаум Я. С. и др Издательская программа «Физическая культура и спорт» Руководитель программы доктор педагогических наук, профессор Ю. Д. Железняк |
|
Джампа Тинлей "Подготовительные практики нёндро" При подготовке книги были использованы материалы издания общины "Зелёная Тара" «Советы по медитации в затворничестве», г. Улан-Удэ,... |
 |
Публичный отчет о деятельности мбоу дд мшв: прогимназия №46 В 1993 году открыта начальная школа детский сад, которая с 1998 года имеет статус прогимназия. Учебно-воспитательный процесс осуществляется... |
|
Благотворительность в зеркале сми Программа строительства 200 православных храмов развернута во всех столичных округах, кроме Центрального. Церкви возводятся как по... |
|
Книга о войне и не только. Д. Я Президиум Союза ветеранов госбезопасности выражает сердечную признательность за участие в финансовом обеспечении издания книги |
|
Название, автор и год издания учебной программы Примерной программы начального общего образования (Примерные программы по учебным предметам. Начальная школа. В 2-х ч. – М.: Просвещение,... |
|
Основная образовательная программа (опп) специалиста, реализуемая... Аннотация основной образовательной программы по направлению подготовки 190109. 65 «Наземные транспортно-технологические средства»... |
|
Совета Министров Луганской Народной Республики от «23» января 2018 года №32/18 порядок Государственным унитарным предприятием луганской народной республики «рынки луганской народной республики» |
|
Донецкой народной республики прика з Республики от 08. 12. 2015 №012. 1/628 «О разработке медико-технологических документов по стандартизации медицинской помощи в системе... |
|
Донецкой Народной Республики от 06. 07. 2015 №398 Народной Республики и нормативными правовыми актами Министерства юстиции Донецкой Народной Республики и определяет отдельные вопросы... |
|
Программы (основная/дополнительная), направление подготовки, специальность,... Новикова, Л. И. Русский язык: пунктуация [Электронный ресурс] : учебное пособие / Л. И. Новикова, Соловьева Н. Ю. М.: Иц риор, ниц... |
|
Программы (основная/дополнительная), направление подготовки, специальность,... Новикова, Л. И. Русский язык: пунктуация [Электронный ресурс] : учебное пособие / Л. И. Новикова, Соловьева Н. Ю. М.: Иц риор, ниц... |
|
Порядок получения, учета, распределения и выдачи лекарственных препаратов... Приказом Министерства здравоохранения Донецкой Народной Республики от 28 марта 2017 года №443 (в редакции Приказа Министерства здравоохранения... |
|
Пути Бхагавана Шри Раманы Махарши Шри раманашрам благодарит Владимира Ильича Танклевского, члена Совета и Правления Международного благотворительного фонда спасения... |
|
Н. О. Надточей Домашняя работа по английскому языку Имя автора и название цитируемого издания указаны на титульном листе данной книги (ст. 19 п. 2 Закона РФ «Об авторском праве и смежных... |