Глава VII
ЖАН-ЖАК РУССО ВВОДИТ В ОБОРОТ ПОНЯТИЕ «ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ»
Что за ситуация побудила Ж.-Ж. Руссо впервые запечатлеть на бумаге слова «1'opinion publique»?
Вспомним Венецию, 1744-й богатый событиями год. Секретарю французского посла Руссо было немногим более тридцати, когда Франция объявила войну Марии Те- резии в борьбе за австрийское наследство. В письме от 2 мая 1744 г. французскому министру иностранных дел Амелоту Руссо приносит свои извинения за то, что бросил слишком откровенный упрек в адрес венецианского шевалье Эриззо, прослывшего в общественном мнении сторонником Австрии1. Он заверяет министра, что его замечание осталось без последствий и в будущем постарается избегать подобных ошибок. Руссо употребляет здесь понятие «общественное мнение» в том же смысле, что и уже знакомая нам светская дама (только чуть позднее) в письме к молодой женщине, которая слишком мало внимания обращала на свою репутацию: общественное мнение — это осуждающая инстанция, неодобрения которой всегда следует остерегаться.
Кто хочет использовать выражение «общественное мнение» как политико-критическое суждение, коррелят правительству, как это было принято начиная с XIX в., тот найдет у Руссо весьма слабую поддержку. Его рукописи дают мало материала историкам и политологам на тему «Общественное мнение». Лишь в 1978 г.— толчком послужила диссертация 1975 г., написанная в Майнце2, — во Франции было проведено обширное систематическое исследование на тему — «Общественное мнение у Руссо»3.
Наше ожидание оправдывается: тог, кто распространил название, имел также непосредственное отношение к обозначенному им явлению. Действенность общественного мнения — тема всех работ Руссо начиная с 1750 г., но, поскольку он не упорядочивает свои разработки, необходима специальная методика, чтобы воссоздать целостную картину. В упомянутой выше диссертации Кристина Гер- бер воспользовалась следующим путем: она взяла шесть главных произведений Руссо и рассмотрела каждый эпизод, в котором встречались слова «мнение» (opinion), «общественный» (public), «общественность» (publicity), «общественное мнение» (public opinion). Этим методом (он называется «анализ содержания») она исследовала культурно-критические работы 1750—-1755 гг.: «Юлия, или Новая Элоиза», «Об общественном договоре», «Эмиль, или О воспитании», «Исповедь» и письмо г-ну Д'Аламберу от 1758 г. В 16 случаях Кристина Гербер обнаружила понятие «общественное мнение», 100 раз — понятие «мнение» без прилагательного «общественный», но в сочетании с другими прилагательными и существительными, 106 раз —- слова «общественный», «общественность» чаще всего в других словосочетаниях (помимо общественного мнения, например общественное уважение).
Публичность — значит открытость
Благодаря этой работе мы узнали, что Руссо был чрезвычайно восприимчив к общественности, публичности как угрозе и его натура стороннего наблюдателя позволила ему накопить соответствующий опыт. «Я не испытал ничего, кроме ужаса, когда публично в моем присутствии меня объявили вором, лжецом, клеветником»4. «Все это не помешало не знаю кем науськанному народу возбудить в себе ярость против меня, оскорблять меня публично средь бела дня, не только в поле, но и посреди улицы...»5
«Средь бела дня», «не только в поле»: ощущение незащищенной открытости, публичность усиливают зло. Сравнительно частое употребление словосочетания «общественное уважение» у Руссо указывает, что для него «общественное мнение» сродни «репутации», т.е. в традиции Макиавелли, Локка или Юма. Но самому явлению отведе
но в его работах значительно больше места. То и дело Руссо терзают амбивалентные ощущения. С точки зрения социальной сущности действенность общественного мнения кажется ему благословенной: оно вызывает общность, оно консервативно, подчиняя индивида обычаям и традициям и защищая от разрушения нравы. Его сила и ценность — в моральном, а не в интеллектуальном аспекте.
Общественное мнение — страж нравов
Пронизанные светлой верой давних времен, когда человеческое сообщество жило в первозданной естественности, среди «дикарей», такие четкие формы общественного мнения, как, например, обычаи и традиции, кажутся Руссо теми благами, которые следует защищать, поскольку в них накапливается все лучшее, что есть у народа. Как и Локк, Руссо прибегает к метафоре неписаного закона. Изложив три типа законов, на которых основано государство (общественное право, уголовное право, гражданское право), он объясняет: «К этим трем видам законов необходимо присоединить четвертый, наиболее важный из всех: законы этого вида не вырезаны на мраморе и меди, а запечатлены в сердцах граждан; они составляют истинную конституцию государства; сила их возобновляется каждый день; они восполняют и возвращают к жизни другие законы, стареющие или угасающие, сохраняют в народе дух государственных учреждений и незаметно силой привычки заменяют силу власти. Я говорю о нравах и обычаях, а в особенности об общественном мнении. Эта часть законов неизвестна нашим политикам, но от нее зависит успех всех остальных законов...»6
В середине английского революционного столетия Дж. Локк подчеркивал такую соотнесенность: чего требует закон мнения или репутации, что находит одобрение или порицание — зависит от взглядов «на площади»7. Среди могущества и великолепия французского двора середины XVIII в. для Руссо преобладающим является чувство, что четвертый закон записан в сердцах граждан государства и его следует охранять лишь от порчи, старения. В работе «Об общественном договоре» Руссо изобретает особую инстанцию, «цензуру» — ведомство, которого еще никогда не
было, — лишь для того, чтобы усилить общественное мнение, защищающее обычаи. В этом контексте имеется единственное определение общественного мнения, которое К. Гербер обнаружила у Руссо: «Общественное мнение есть своего рода закон, исполнителем которого служит цензор, применяющий, подобно государю, закон к частным случаям»8. Для чего цензор используется в качестве инструмента, Руссо объясняет следующим образом: «Цензура поддерживает нравы, мешая мнениям развращаться, сохраняя правильность их мудрыми действиями, иногда даже тогда, когда они еще не определились»".
Единство нравственных убеждений для Руссо — основа возникновения общества, общая составляющая морального консенсуса — это «публичность»; она представляет собой общественное лицо, ассоциируемое с политическим органом, который его члены называют «государством». Членение на партии для Руссо с этой точки зрения не представляет собой ничего хорошего, а есть лишь один общий фундамент, которому угрожает эгоизм частных интересов. Здесь лежит корень враждебности Руссо к частному как альтернативе общественному. Этот негативный момент в XX в. был усилен неомарксизмом.
Руссо осторожно замечает, что цензура иногда даже «устапавляет» мнения, «когда они еще не определились». Эти «особые случаи» он и имеет в виду при объяснении сути ведомства цензора. По мнению Руссо, «люди всегда любят то, что прекрасно или что они находят таковым... а поэтому вопрос сводится к тому, чтобы направить это суждение»10. И это задача цензора — помочь осознать лучшее. Как только цензор «отклоняется в сторону» и объявляет общественным мнением, согласием то, что в действительности таковым не является, «решения его становятся пустыми и остаются без последствий»11. В этом смысле цензор — инструмент, он рупор. Руссо уделяет гораздо большее внимание цензору, чем его последователи в XX в.: нельзя принуждать, можно лишь акцентировать моральные принципы, используя для этого цензора! Цензор чем- то похож на государя в представлениях Руссо. У государя также нет средств власти, он не может издавать законы. «Мы видели, — говорит Руссо, — что законодательная власть принадлежит народу и может принадлежать только ему»12. Но законодательная инициатива исходит от госу
даря. В этом плане он должен пристально следить за картиной мнений: «Эта часть законов неизвестна нашим политикам, но от нее зависит успех всех остальных законов. Великий законодатель втайне занимается этой частью законов, между тем как внешним образом он ограничивается изданием частных регламентов»13. В своем наблюдении он опирается на деятельность цензора. Он должен знать, какие воззрения живучи в народе, потому что законы могут опираться лишь на согласие, на общие воззрения, которые образуют действительную основу государственного устройства. «Пободно тому как архитектор, прежде чем построить большое здание, изучает и зондирует почву, чтобы узнать, может ли она выдержать тяжесть здания, так и мудрый законодатель не начинает с написания хороших законов, а исследует предварительно, сможет ли народ, для которого он эти законы предназначает, вынести их»14.
Описывая связь между общей волей volonte generale (которая в свою очередь может быть подвержена влиянию частно-эгоистической) — (volonte de tous) и общественным мнением, Руссо не завершает свою мысль. «Подобно тому как изъявление общей воли происходит путем закона, так изъявление общественного приговора производится посредством цензуры»15. Volonte generale можно представить себе как сгусток общественного мнения, а сама она в концентрированном виде отражена в законах. Законы суть только подлинные акты общей воли16. Легитимирующая сила общественного мнения, сформулированная Д. Юмом в 1741 г. в виде принципа «..лишь на мнение опирается правительство»17, определяет также взгляды Руссо. «Мнение, царица земли, никоим образом не подчиняется власти царей; они сами суть ее первые рабы»18.
В своем письме Д'Аламберу Руссо уточняет, кто мог бы представлять цензорское ведомство во Франции. Те, кто считает Руссо радикальным демократом («законодательная власть принадлежит народу»), будут удивлены его предложением: на роль цензора следует назначить маршальский суд чести14. То есть Руссо наделяет это ведомство наивысшим престижем; он прекрасно осознает весомость «общественного уважения» как фактора, влияющего на поведение людей: он понимает, что не должно быть рас
согласованности по этому пункту, иначе общественному мнению грозит неминуемый крах. Он требует, чтобы и правительство подчинялось цензору, трибуналу, маршальскому суду чести, когда оно публично объявляет, каково общественное мнение по тому или иному вопросу, а также публично выражает одобрение или порицание. Здесь общественному мнению придается качество морального авторитета. Вероятно, эта же мысль однажды пришла в голову Г. Бёллю, когда он писал о бедственном положении общественного мнения в Западной Германии. Цензорское ведомство попало не в те руки.
Движимый мыслью об общности представлений о хорошем и плохом у одного народа, Руссо вводит понятие, которое лишь в XX в. смогло пробить себе дорогу: «гражданская религия»20. По мере ослабления привязанности к метафизическим религиям укрепляется идея «гражданской религии». Можно предположить, что это понятие включает ряд принципов, которым нельзя публично противоречить, не оказавшись в изоляции, т.е. это понятие можно отнести к сфере общественного мнения.
Общественное мнение: оплот общества и враг индивида
Насколько благотворно для общего дела общественное мнение в роли стража нравов, настолько неблагоприятным оно представляется Руссо в его влиянии на индивида. Пока идивид из страха перед изоляцией уважает в нем стража нравов, чтобы не подвергнуться осуждению ни в городе, ни за его пределами, Руссо, несмотря на свой горький опыт, не ополчился против него. «Кто судит о нравах — судит о чести, а кто судит о чести, тот черпает закон из мнения»21.
Неблагоприятный характер общественного мнения вырастает из потребности человека отличиться из «любви к славе» (именно так назвал одиннадцатую главу своего трактата Д. Юм), проще говоря, из потребности человека в признании его общественной значимости, престижа, положительного отличия от других. С этой потребности началось разрушение человеческого общества, как писал Руссо в хвалебной рукописи «О возникновении
неравенства людей», принесшей ему славу в 1755 г. «В конце концов тщеславие, стремление умножить свое богатство — меньше всего из истинной потребности, чем из желания возвыситься над другими, — вызывает у всех людей склонность наносить друг другу урон». «Я бы показал, как это всесильное стремление к признанию, славе, наградам, пожирающее нас, растит таланты, набирает силу, становится заметным, как оно разжигает и приумножает страсти, насколько оно превращает всех людей в конкурентов, соперников, даже врагов». «Дикарь» свободен от этой пожирающей гонки, «нецивилизованный живет в самом себе»22, однако даже дикари отличались от животных свободолюбием, способностью сопереживания и самосохранения. Но постепенно, по мере обобществления, когда, по словам Руссо, «общественное уважение стало ценностью»23, изменяется сущность человека, в результате чего, как формулирует Руссо, «человек, социальное существо, всегда повернут вовне: ощущение жизни он, по сути, получает лишь через восприятие того, что думают о нем другие...»24.
По Руссо, человек имеет две сути: в одной он, соответственно своей натуре, проявляет «подлинные потребности», склонности и интересы, во второй он преобразуется под давлением мнения. Различие между ними Руссо поясняет на примере ученого: «Мы постоянно различаем склонности, обусловленные природой и обусловленные мнением. Существует усердие в науке, которое опирается на желание добиться уважения к себе как ученому. И есть другое, вырастающее из естественной любознательности ко всему, что человека окружает — вблизи и вдали»25.
Руссо считал, что потребительские устремления людей вызваны общественным мнением: «Им нужна ткань лишь потому, что она дорого стоит, их сердца подвержены роскоши и всем капризам мнения, и этот вкус не приходит к ним изнутри»26.
Правопорядок, честь, уважение — что может быть лучше, цитировал Цицерона Дж. Локк, возводя этот ценностный ряд к одному источнику — удовольствию от благоприятного суждения среды. Руссо, проводивший различие между истинной природой человека и мнением, пытался узаконить понятие чести, источник которого — самоуважение, а не мнение других. «В том, что называют честыо,
я различаю то, что является результатом общественного мнения, и то, что можно рассматривать как следствие самоуважения. Первое состоит в пустых предрассудках, которые переменчивее катящихся волн...»27
В этих словах Руссо нельзя не заметить двусмысленности, ведь он продолжает говорить об «общественном мнении», которому в другое время и при других обстоятельствах он отводит совсем иную роль: стража наиболее устойчивого и ценного — обычаев. Уличить Руссо в подобной противоречивости не составляет особого труда. В одном месте он заявляет: «Это дело общественного мнения — делать различие между злодеями и справедливыми людьми»28. В другой раз, любуясь искусством спартанцев, Руссо замечает: «Если в совете спартанцев человек с плохими привычками выдвигал хорошее предложение, эфоры, не обращая на это внимания, предлагали добродетельному гражданину повторить это предложение. Какая честь для одного, какое унижение для другого — и без похвалы или укора каждому из них»29. Нет сомнений в высокой оценке Руссо общественного движения. Но в «Эмиле» мы читаем: «И даже если весь мир будет нас порицать — что из этого? Мы не гонимся за общественным признанием, нам достаточно Твоего счастья»30.
Компромисс как необходимость
при обращении с общественным мнением
Руссо лучше своих предшественников обнаруживает в противоречии существенное, что характеризует все проявления общественного мнения: они суть компромисс между общественной согласованностью и склонностями, убеждениями индивида. Индивид вынужден искать середину— вынужден «под давлением мнения» в силу ранимости своей природы, которая делает его зависимым от чужих суждений, вызывает у него стремление избегать изоляции. Руссо пишет в «Эмиле, или О воспитании»: «Поскольку оно зависит от своей совести и одновременно от мнения других, оно должно научиться сравнивать эти два фактора, примеривать их друг к другу и давать преимущество то одному, то другому лишь когда они находятся в противоречии»31. Иными словами: когда этого не избежать.
«Я должен учиться
переносить насмешки и осуждение»
Компромисс разрешается по-разному. Именно тогда, когда, согласно Д. Юму, следует считаться с общественным мнением, например при выборе одежды для появления в обществе, — именно в этот момент Руссо решает продемонстрировать свою индивидуальность, В качестве гостя Людовика XV он появляется на премьере оперы в королевском театре в Фонтенбло в неприличном виде: в большой ложе просцениума диссонансом выглядел человек, плохо причесанный, в ненапудренном парике, в простом одеянии, без полагающегося по этикету жилета. «Я одет как всегда, не хуже и не лучше. Мой вид прост и непритязателен, аккуратен и негрязен. И не борода у меня вовсе. Природа дает нам волосы на лице, и по времени и моде они иногда могут быть весьма длинными. Может быть, меня сочтут смешным или беззастенчивым, но должно ли это волновать меня? Я должен учиться переносить насмешки и оскорбления, если только они не заслуженные»32. Руссо видит заключенную в этом опасность — уклоняться от компромисса. В «Юлии, или Новой Элоизе» он пишет: «Боюсь, что та непуганая добродетельная любовь, которая дает ему силу презирать общественное мнение, гонит его в другую крайность и может побудить презирать законы приличий и воспитанности»33.
Руссо следующим образом заостряет задачу, которую должен решить общественный договор: «Найти такую форму ассоциации, которая защищала бы и охраняла совокупной общей силой личность и имущество каждого участника и в которой каждый, соединяясь со всеми, повиновался бы, однако, только самому себе и оставался бы таким же свободным, каким он был раньше. Вот основная проблема...»34
Примечания
См.: Rousseau J. - J. Depfiehes de Venise, XCI. — In: ceuvres completes, vol. 3. Paris, 1964, p. 1184.
См.: Gerber C. Der Begriff der offentlichen Meinung im Werk Rous- seaus. Magisterarbeit. Mainz, 1975.
3 См.: Ganochaud С. L'opinionpublique chez Jean-Jacques Rousseau. Doct. diss. Universite de Paris V — Rene Descartes. Sciences Humaines. Sorbonne, 1977-1978, vol. I—II.
4Rousseau J. - J. Les Confessions. Paris, 1968.
Ibid.
P у с с о Ж. - Ж. Об общественном договоре. М., 1938, с. 47.
См.: Locke J. An Essay Concerning Human Understanding Oxford: at the Clarendon Press, p. 477.
P у с с о Ж. - Ж. Об общественном договоре, с. 109.
Там же, с. 110.
Там же.
Там же.
Там же, с. 48.
Там же, с. 47.
Там же, с. 37.
Там же, с. 109.
См. там же, с. 78.
Н u m е D. Essays Moral, Political, and Literary. London, 1963, p. 29.
R о и s s e а и J. - J. Lettre a M. d'Alembert sur les Spectacles. Paris, 1967, p. 154.
См.: Rousseau J. - J. Lettre a M. d'Alembert. — In: Du Contrat Social ou Principes du Droit Politique. Paris, 1962, p. 176.
См.: Руссо Ж. - Ж. Об общественном договоре, с. 119—120.
Там же, с. 110.
См.: Rousseau J. - J. Discours sur l'origine et les foundements de l'inegalite parnii les hommes. — In: oeuvres completes, vol. 3. Paris, 1964.
Цит. no: Gerber Ch. Der Begriff der offentlichen Meinung im Werk Rousseaus, S. 88.
Rousseau J. - J. Discours sur l'origine et les foundements...
Rousseau J. - J. Emile ou de l'education. — In: oeuvres completes, vol. 4. Paris, 1964, p. 429.
Там же.
Рус с о Ж. - Ж. Юлия, или Новая Элоиза. М., 1968.
Rousseau J. - J. Discours sur l'origine et les foundements.., 223—224.
Ibidem.
R о u s s e a u J. - J. Emile ou de l'education, p. 758.
Ibid., p. 731.
Цит. no: H a r i g L. Rousseau sieht das Weisse im Auge des Konigs. Ein literatur-historischer RUckblick. -Die Welt, 1978, № 71, 25. Man.
P у с с о Ж. - Ж. Юлия, или Новая Элоиза.
Р у с с о Ж. - Ж. Об общественном договоре, с. 12.
Глава VIII
ТИРАНИЯ
ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ: АЛЕКСИС ДЕ ТОКВИЛЬ
Если цель исторической части нашего исследования заключалась в том, чтобы проверить, как понимали общественное мнение те, кто отчеканил эту монету, т.е. проследить историю становления этого понятия, то теперь можно с уверенностью утверждать, что мы ошибались, когда, характеризуя спираль молчания как процесс распространения общественного мнения, порожденный страхом индивида перед изоляцией, не использовали само понятие.
Можно также предположить, что различные общества будут отличаться друг от друга по степени страха их членов перед изоляцией, что везде — это обнаружил Стэнли Милгрэм в экспериментах на выявление конформности людей, которые он проводил в Норвегии и Франции, — существует давление в сторону конформности и страх перед изоляцией, обеспечивающий успех этому давлению (в Норвегии оно ощущалось несколько больше, во Франции — несколько меньше)1. Милгрэм перенес свои эксперименты в Европу, поскольку возникло подозрение, что конформистское поведение, открытое Соломоном Эшем, сугубо американская черта.
В действительности американское престижное поведение, с которым познакомил нас в начале XX в. американский ученый Т. Веблен в своей книге «Теория праздного класса»2, отпугнуло бы Руссо с его противоборством давлению потребительства. Компромисс между общественным мнением и природой индивида, если использовать диалектическую пару понятий Руссо, в значительной степени противоречил представлениям, бытующим в общественном мнении США, и предписывал американцам чересчур много послушания. Об этом рассказал в своем пу-
тевом очерке «Демократия в Америке» (1835—1840) соотечественник Руссо — Токвиль3.
Насколько нам известно, Токвиль не только первым обнаружил и описал процесс спирали молчания на примере упадка французской церкви в предреволюционную эпоху; он не только использует любую возможность, чтобы подчеркнуть значение способности говорить и тенденции отмалчиваться в связи с общественным мнением4; его подход к общественному мнению близок к концепции, которую можно развернуть сегодня благодаря эмпирическому методу демоскопии, который уделяет особое внимание страху перед изоляцией и тенденции отмалчиваться. Токвиль не писал специально об общественном мнении, в его работах нет главы с таким названием. И все же мы были потрясены оценками, разъяснениями, описанием и анализом последствий общественного мнения в его книге «Демократия в Америке». Для Токвиля общественное мнение не есть сугубо американский феномен, он прослеживает общие для этого явления черты и в Европе, но считает, что в Америке воздействие общественного мнения ощущается сильнее: здесь оно играет весьма заметную роль в обществе, которую европейское общественное мнение сыграет, возможно, в будущем. Токвиль характеризует общественное мнение в Америке как мощное давление, гнет — принуждение к конформности, говоря словами Руссо, — как иго, подчиняющее индивида обществу. «В аристократиях часто встречаются люди, отмеченные величием и силой собственной души. Обнаружив свои разногласия с подавляющим большинством сограждан, они замыкаются в себе и в этом находят поддержку и утешение. У демократических народов все обстоит иначе. У них общественное признание кажется столь же необходимым, как воздух, которым дышат, и человек, живущий в разладе с массами, все равно что не живет вообще. Массе нет никакой надобности прибегать к силе законов, чтобы подчинить себе тех, кто думает иначе. Вполне достаточно ее собственного осуждения. Ощущение своей изолированности и беспомощности тотчас же начинает угнетать инакомыслящих, доводя их до отчаяния»5. «Я не знаю ни одной страны, где в целом свобода духа и свобода слова были бы так ограничены, как в Америке»6.
«Нет такой религиозной или политической доктрины, которую нельзя было бы свободно исповедовать в конституционных государствах Европы... потому что ни в одной европейской стране нет такой политической силы, которая властвовала бы безраздельно. Поэтому человек, который хочет там говорить правду, всегда найдет опору и защиту в случае, если его независимая позиция приведет к опасным для него последствиям. Если он имеет несчастье жить в стране, где у власти стоит абсолютный монарх, то на его сторону часто становится народ; если же он живет в конституционной стране, то при необходимости он может искать защиты у королевской власти. В демократических странах на его защиту может выступить аристократическая часть общества, а в других — демократическая. Но в такой стране, как Соединенные Штаты, где жизнь общества организована на демократических принципах, есть только одно условие силы и успеха, только одна власть, и все подчинено ей»7. Эта единственная власть, по признанию Токвиля, — общественное мнение. Как ему удалось приобрести такую власть?
Равенство объясняет всесилие общественного мнения
«Среди множества новых предметов и явлений, — пишет Токвиль, — привлекших к себе мое внимание во время пребывания в Соединенных Штатах, сильнее всего я был поражен равенством условий существования людей. Я без труда установил то огромное влияние, которое оказывает это первостепенное обстоятельство на все течение общественной жизни... придавая определенное направление общественному мнению и законам страны...»8
Пытаясь раскрыть причины столь упорного стремления к равенству, Токвиль акцентирует внимание на мировом процессе: «Если вы станете рассматривать с интервалом в пятьдесят лет все то, что происходило во Франции начиная с XI века, вы не преминете заметить в конце каждого из этих периодов, что в общественном устройстве совершалась двойная революция: дворянин оказывался стоящим на более низкой ступени социальной лестницы, а простолюдин — на более высокой. Один опускается, а дру
гой поднимается. По истечении каждой половины столетия они сближаются и скоро соприкоснутся.
И этот процесс показателен не только для Франции. Куда бы мы ни кинули наши взоры, мы увидим все ту же революцию, происходящую во всем христианском мире... Таким образом, постепенное установление равенства условий есть предначертанная свыше неизбежность. Этот процесс отмечен следующими основными признаками: он носит всемирный, долговременный характер и с каждым днем все менее и менее зависит от воли людей; все события, как и все люди, способствуют его развитию»9. «Вся эта предлагаемая вниманию читателей книга была целиком написана в состоянии своего рода священного трепета, охватившего душу автора при виде этой неудержимой революции, наступающей в течение столь многих веков, преодолевающей любые преграды и даже сегодня продолжающей идти вперед сквозь произведенные его разрушения.
Богу вовсе не нужно возвышать свой собственный глас для того, чтобы мы обнаружили верные приметы его воли»10.
Пытаясь объяснить, почему равенство общественных условий ведет к усилению власти общественного мнения, Токвиль пишет: «Когда условия существования различны и люди неравны и непохожи друг на друга, среди них непременно встречаются отдельные личности, отличающиеся превосходным образованием, глубокой учёностью и огромным интеллектуальным влиянием, в то время как массы отмечены чрезвычайным невежеством и ограниченностью. В результате люди, живущие в аристократические времена, естественным образом обнаруживают склонность руководствоваться в своих суждениях указаниями ученых людей или же всего образованного класса, одновременно не проявляя расположенности считать безошибочными мнения массы.
В века равенства наблюдается как раз обратное.
По мере того как граждане становятся более равными и более похожими друг на друга, склонность каждого из них слепо доверяться конкретному человеку или определенному классу уменьшается. Предрасположенность доверять массе возрастает, и общественное мнение все более и более начинает править миром... Во времена равенства
люди не склонны доверять друг другу по причине своего сходства, но то же самое сходство обусловливает их готовность проявлять почти безграничное доверие ко мнению общественности, ибо им не кажется невероятным вывод о том, что, поскольку все обладают равными познавательными способностями, истина всегда должна быть на стороне большинства»11. Как видим, Токвиль считает «общественностью», «общественным мнением» количественное большинство.
Правда, он оговаривается, что здесь проявляется воля Господня, которой нельзя сопротивляться. Но его захватывает сочувствие к судьбе индивида в подобном обществе, духовное воздействие которого повергает его в глубокий пессимизм, и он возмущается.
«Когда человек, живущий в демократической стране, — пишет Токвиль о судьбе индивида, — сравнивает себя с окружающими его людьми, он с гордостью ощущает свое равенство с каждым из них; но когда он начинает размышлять о всей совокупности себе подобных и соотносит себя с их огромной массой, он тотчас же чувствует себя подавленным, ощущает всю свою незначительность и слабость. То же самое равенство, освободившее его от зависимости перед любым отдельно взятым гражданином, оставляет его одиноким и беззащитным перед лицом реального большинства»12.
«Всегда, когда условия равны, общественное мнение тяжким гнетом ложится на сознание каждого индивидуума: оно руководит им, обволакивает его и подавляет. Основы социального устройства общества в большей мере обусловлены этим фактором, чем политическими законами. По мере того как стираются различия между людьми, каждый из них все острее чувствует свое бессилие перед лицом всех остальных. Не находя ничего, что могло бы поднять человека над массой или еще как-то выделить из нее, он теряет доверие к самому себе, когда сражается против большинства: он не только сомневается в своих силах, но и утрачивает уверенность в своем праве и в своей правоте и почти готов признать ошибочность своих взглядов потому, что большинство утверждает противоположное»13.
Токвиль доказывает, что давление общественного мнения сказывается не только на индивиде, но и на прави
тельстве. В качестве примера он ссылается на тактику и поведение американского президента в ходе предвыборной борьбы. В это время президент управляет не на благо государства, а во благо своего переизбрания14. «Он буквально падает ниц перед большинством (общественным мнением,—Авт.), и нередко, вместо того чтобы противостоять страстям, раздирающим это большинство, к чему, кстати, обязывает его должность, сам идет навстречу этим капризам»15.
Токвиль утверждает, что равенство в обществе может оказывать благотворное воздействие. Развенчивая авторитеты, равенство освобождает дух человека, делает его открытым новым мыслям. Однако может случиться, что человек предпочтет вообще не думать. «Общественное мнение не внушает своих взглядов, оно накладывается на сознание людей, проникая в глубины их души с помощью своего рода мощного давления, оказываемого коллективным разумом на интеллект каждой отдельной личности. В Соединенных Штатах большинство приняло на себя обязанность обеспечивать индивидуум массой уже готовых мнений, освобождая его от необходимости создавать свои собственные»16.
Меланхолически звучат размышления Токвиля о том, как когда-то демократические народы, победив различные силы, которые «сверх всякой меры затрудняли или сдерживали рост индивидуального самосознания», прокладывали дорогу духовной свободе. Если теперь они «станут поклоняться абсолютной власти большинства, зло лишь изменит свой облик. В этом случае люди не найдут способа добиться свободной жизни; они лишь с великим трудом сумеют распознать новую логику рабства»17.
«Данное обстоятельство, и я не устану это повторять, — говорит Токвиль, — заставляет глубоко задуматься всех тех, кто убежден в святости свободы человеческого духа и кто ненавидит не только деспотов, но и сам деспотизм. Что касается лично меня, то, ощущая на своей голове тяжелую десницу власти, я мало интересуюсь источником моего угнетения и отнюдь не более расположен подставлять свою шею под хомут лишь потому, что мне протягивают его миллионы рук»18.
Токвиль затронул тему, которую спустя 50 лет пытался развить американский классик, специалист по вопросам
общественного мнения Джеймс Брюс: тирания большинства. Ей он посвятил четвертый раздел своего труда «American Commonwealth» (1888), озаглавленный «Общественное мнение»14. Но там не излагается четкое — в рамках академической рациональности — обсуждение сего предмета. Вероятно, в общественном мнении есть нечто иррациональное, если даже монографии по этой проблеме не всегда бывают удачными. Это относится и к хрестоматийным произведениям немецких авторов начала XX в.: «Общественное мнение и его исторические основы» (1914) Вильгельма Бауэра20 и «Критика общественного мнения» (1922) Фердинанда Тённиса21.
«Никто не может обвинить Брюса, что он в своем исследовании общественного мнения подпал под влияние особой систематики»22, — пишет еще полвека спустя — в 1939 г. — Ф Г. Уилсон в отзыве на вышеупомянутую книгу. В действительности на 100 страницах, отведенных теме, Брюс в сжатом виде пересказывает все то, что писали самые разные авторы об общественном мнении, а также излагает собственные наблюдения, представляющие значительный интерес. Таковы, например, его замечания о «фатализме толпы»23, где впервые упоминается то, что позднее будет названо «молчаливым большинством».
Примечания
См.: M i 1 g г a m S. Nationality and Conformity. — Scientific American, vol. 205, p. 45-5).
См.: В e б л e н Т. Теория праздного класса. M., 1984.
См.: Токвиль А. д е. Демократия в Америке. Кн. 1—2. М., 1992.
См. там же, кн. 1, с. 32—33.
Там же, кн. 2, с. 465.
Там же, кн. 1, с. 199.
Там же, с. 199—200. Там же, с. 27.
4 Там же, с. 29.
Там же.
Там же, кн. 2, с. 323.
Там же.
Там же, с. 465.
См. там же, кн. 1, с. 118.
Там же, кн. 2, с. 323—324.
Там же, с. 324.
1 ам же.
См.: В г у с е J. The American Commonwealth. 2 vol. London, 1889, vol. II, part IV, chapt. LXXXV, p. 337-344.
См.: Bauer W. Die offentliche Meinung und ilire geschichtlichen Grundlagen. Tubingen, 1914.
21
CM.:Tonnies F. Kritik der offentlichen Meinung. Berlin, 1922.
W i I s о n F. G. James Bryce on Public Opinion: Fifty Years Later. — Public Opinion Quarterly, 1939, vol. 3, № 3, p. 426.
См.: В г у с e J. Op. cit., chapt. LXXX1V, p. 327-336.
|
