Экономическая наука, кризис и политика модернизации
Возникший в 2008-2009 гг. мировой финансовый кризис снова обнажил проблему адекватности экономических теорий и в более широком контексте – экономического знания, науки. Опять возникла острая дискуссия между старыми лагерями – неоклассикой («мэйнстримом») и кейнсианством и др. Вместе с тем, приверженцы разных экономических школ, складывается такое ощущение, слишком далеки от прикладного понимания возникших проблем и ищут эффективные решения, с использованием собственных моделей, в границах сложившегося диапазона неэффективности, который задан базовыми институтами финансовой системы и современного общества.
Какое-то число кризисов в экономике является отражением (издержками) экономического развития, по аналогии с трением скольжения в механике, обеспечивающим перемещение тел в пространстве. Эти кризисы являются выражением экономической дисфункции – непреднамеренного, либо преднамеренного снижения качества экономического развития (состояния отдельных структур и институтов). Дисфункциональность может быть и закономерной, когда связана с тем, что подходит к завершению жизненный цикл системы менее эффективной по сравнению со вновь появляющимися [1, 2].
Кризисные явления в экономике могут охватывать отдельные, но взаимосвязанные сферы – конвергентные кризисы. В этом случае изменению подвергнуты параметры, характеризующие развитие конкретной сферы, отрасли экономики. В результате эти кризисы способны усиливать друг друга и в конце концов превращаться в так называемый системный кризис, охватывающий экономику в целом, что выражается в соответствующем изменении макроэкономических агрегатов. Конвергентные кризисы могут существовать, не привлекая внимания, то есть их присутствие в экономике выражается в снижении качества отдельных подсистем без существенного влияния на макроэкономические показатели.
На мой взгляд, экономическая наука должна объяснять реальность, предполагать последствия тех или иных действий и решений, предлагать наиболее рациональные варианты развития.
Главный же вопрос, с моей точки зрения, должен состоять в том, почему растущая сложность экономической системы, ввергающая её в кризисы по прошествии некоторого промежутка времени, оставляет неизменной сложность правительственных мероприятий и инструментов, не предполагая более дифференцированные методы воздействия и управления экономикой. Дело не в том, что интегральные эффекты правительственных мероприятий трудно учитывать и оценивать, а действия различных ведомств накладываются друг на друга с не ясным усилением или ослаблением. Проблема состоит в том, что скорость развития экономики приобрела такую величину, что наука не успевает оценивать как саму эту скорость, так и изменение закономерностей с ней связанных.
Сугубо теоретические споры, ведущиеся и среди западных экономистов, отнюдь не добавляют экономической науке авторитета. На поверку оказывается, что Р.Лукас называет антикризисный план Б. Обамы «халтурной экономикой», причём это мнение в тех или иных формах разделяют многие экономисты чикагской школы или их сторонники. Но ведь действительно, план Обамы предполагает «гашение» кризиса за счёт роста долговой экономики, что закладывает в обозримой перспективе новый кризис. Парадокс в том, что, с одной стороны, применяемые планы выхода из кризиса обеспечивают его, но, с другой стороны, не ликвидируют фундаментальных причин кризиса и даже наоборот, могут порождать его возникновение в перспективе.
Так, в своей книге 2008 года «Возвращение великой депрессии» Пол Кругман, ратуя за возрождение кейнсианства, жёстко критикуя «мэйнстрим» в лице чикагской школы, утверждает, что экономическая наука сбилась с пути, поскольку за правду принята красота, облицованная убедительно выглядящими математическими выкладками [5]. Современные математические модели, включая финансовую математику, обычно строились без учёта иррациональности поведения агентов, институциональных изменений и дисфункциональности (неэффективности) институтов, не принимали во внимание фактор «управление» и провалы рынка и государства. Финансовые рынки, к сожалению, не видят и не понимают базовых показателей экономики.
Благоденствие, возникшее в экономической науке в 1990-ые и в начале 2000-ых гг. было разрушено финансовым кризисом 2008-2009 гг. Утверждения Р.Лукаса, что основная задача экономической науки, сводимая к объяснению депрессии – решена, что необходимо сосредоточиться на проблемах долгосрочного экономического роста, или утверждение О.Бланшара о том, что наступил «золотой век» экономической науки и макроэкономика находится в хорошем состоянии, данное в 2008 году – вмиг перестали быть актуальными и стали выглядеть нелепо.
Теория эффективного рынка, согласно которой рынки верно оценивают активы по их реальной стоимости, а цена акций отражает цену компаний, развитие модели CAPM – оценки долгосрочных активов, показали свою несостоятельность, а «великая умеренность» и улучшение экономической политики согласно Бену Бернанке, оказались пустыми словами. На первый взгляд всё это так. Однако, мне хотелось бы отметить, что проблема не так проста и отнюдь не касается исключительно фискального неокейнсианского рецепта стимулирования экономики в период депрессии, что предлагает Пол Кругман [4, 5]. Подлинное содержание проблемы не просто в учёте эффектов иррационального поведения агентов на рынке, их стадного поведения, паники и доверия, а также оптимистических ожиданий, провоцирующих эффект расточительства, что затем сопровождается исчерпанием ликвидности, то есть не только и не столько в имманентной нестабильности финансовых рынков и необходимости включить финансовый сектор в макроэкономические модели, а в том, чтобы понять эффективность развития различных секторов экономики, соотношений скоростей этого развития и их взаимовлияния. Существо проблемы в отрыве и отсутствии убедительных теоретических объяснений и вытекающих практических рекомендаций по ликвидации «разрывов» межсекторного экономического развития.
Справедливости ради, отметим, что французские регуляционисты использовали метод структурного анализа для изучения проблемы кризиса капиталистической системы. А Г.Мински, например, выделял пять фаз финансово-экономического кризиса, делая при этом особый акцент на выборе между производственными и финансовыми инвестициями. К этим фазам относились: Рентабельная инновация; Бум (расширение инвестиций); Эйфория (расширение инвестиций, рост потребности в деньгах и рост процента); Извлечение прибыли (рост рисков); Паника (момент Мински).
Ключевая идея Кейнса Дж. М. о том, что полное развитие финансовых систем делает ещё менее вероятным саморегулирование рыночных экономик, с одной стороны, позволяет справедливо усомниться в неоклассических рецептах преодоления кризиса, с другой, всё-таки не позволяет получить точного ответа о причинах, прогнозах и масштабе возникающих финансово-экономических потрясений. Можно задаться вопросом: а должна ли в принципе экономическая наука давать ответ на подобные вопросы?
Полагаю, что ответ требуется дать утвердительный, поскольку иначе трудно оправдать существование большого числа исследователей, создающих некий совокупный интеллектуальный продукт, который не способен снизить, либо устранить дестабилизаторы экономики, социальные последствия кризиса. Экономическая наука должна не только помогать выявлять какие-то закономерности в поведении различных агентов и подсистем экономики, но и помогать обосновывать и принимать необходимые решения, во всяком случае, способствовать возникновению более ясной картины в области управления.
Финансовый кризис в России особо интересен тем, что он вызван не просто дестабилизацией финансовой системы, как скажем в США в результате образования фондового и ипотечного «пузырей», а усилен слабостью финансово-банковской системы и институтов, технологической и структурной отсталостью, низкой эффективностью структурной динамики и отсутствием гибкости и необходимых адаптационных качеств экономической системы. Применительно к России, и это будет показано далее, можно выделить следующие основные факторы, спровоцировавшие финансово-экономический кризис:
Разрыв в развитии и эффективности между финансовым, промышленным и общественным сектором экономики;
Рост долговой экономики и неуправляемость финансовым сектором, финансовыми потоками;
Системные деформации экономики России, возникновение и рост банковского и финансового сектора при деградации промышленного сектора;
Неэффективная финансовая и денежно-кредитная политика порождает структурный «перекос» в России: высокий процент, при низкой рентабельности хозяйственной деятельности.
Тем самым, финансовая система обнаруживает эффект «кажущейся» эволюции, когда новые схемы, инструменты, виды активов (рост) могут дать эффект «схлопывания» ликвидности (пирамидальная структура – холдинговые и трастовые компании плюс эффект финансового рычага в 1929), что останавливает или тормозит развитие технических систем и в целом экономики.
В России возникло два рычага. Во-первых, финансово-процентный или валютно-процентный рычаг, когда вследствие разницы процентных ставок в России (высокая ставка) и за рубежом (низкая ставка), корпоративный и банковский сектор заимствуют финансовые ресурсы по низкой ставке, то есть у иностранных кредиторов, тем самым, увеличивая внешний частный долг страны. Занимаемый за рубежом финансовый ресурс вкладывается не в реальное производство, а в сырьевые отрасли, поскольку существует большая «вилка» по рентабельности между этими секторами не в пользу производственных секторов. Некоторая часть используется для межбанковских операций и для игры на фондовом рынке и в финансовом секторе, на рынке жилья. В западных странах, разница между низким процентом и рентабельностью реальных секторов используется для развития последних за счёт предоставляемых кредитов, хотя, разумеется, дифференциация по проценту и рентабельности использовалась для построения финансовой (фондовой) и ипотечной пирамид – знаменитое правило Понци. Высокая процентная ставка в России, согласно логике денежных и финансовых властей, должна противодействовать инфляции и привлекать капиталы извне, по крайней мере, как минимум, не давать капиталам утекать. Снижение инфляции должно способствовать активизации инвестиций в высоко технологичных отраслях хозяйства. Однако в условиях дисбаланса по рентабельности секторов, высокий процент оставляет развиваться те секторы, рентабельность которых превосходит этот процент, то есть финансы, банки, энерго-сырьевой комплекс, металлургию, нефтехимию и некоторые другие. Все прочие продуктивные сферы деятельности, связанные с созданием конкретных изделий для внутреннего и внешнего рынков при таком проценте превращаются в искусственно неэффективные. Объём контроля за внутренним рынком при этом сокращается, объём импорта аналогичной продукции возрастает, доходы и спрос сокращаются, часть агентов уходит с рынка, укрепляется монополизация, механизмы провокации издержек и низкой эффективности, следовательно, расширяется основа для инфляции – внутренней и импортированной. Таким образом, возникает второй рычаг, который можно назвать «порочным кругом структурной деградации», а именно: неэффективная монополистичная структура экономики воссоздаёт высокие издержки, низкий уровень рентабельности и инвестиций, что затрудняет проведение изменений такой структуры, обеспечивая низкий уровень конкурентоспособности, низкую величину продуктовой массы на внутреннем рынке, высокую инфляцию, высокий процент и низкую рентабельность, что пролонгирует существование старой структуры и её дальнейшую деградацию.
Высокий процент повышает склонность к спекулятивной игре, а не к производительной деятельности, не позволяя реализовать множества новых идей, изобретений, НИОКР и т.д. В России на уровне макроэкономических агрегатов возникло интересное соотношение, когда объём денежной массы никак не влияет на инфляцию в стране и одновременно он никак не связан с процентом, а спрос на деньги, который в потенциальном измерении очень высок, финансовые власти боятся удовлетворить соответствующим предложением. Понятие «ликвидной ловушки» было введено в экономический оборот Дж. М. Кейнсом. Это ситуация, при которой рост денежной массы не вызывает снижения процента, но увеличивает избыточные денежные средства, которые не используются. Денежная политика теряет силу своего воздействия на экономику. При этом, что очень важно, рост денежной массы не оказывает влияние не только на процент, но и на объём инвестиций и на совокупный спрос. При высокой ставке процента, как в России, когда она никак не вязана с объёмом денег в экономике, также складывается ситуация, как минимум, понижения силы денежной политики, а в общем случае, денежная политика становится также бессильной, поскольку структурная диспропорция «процент-рентабельность-риск» оказывает более значимое влияние на поведение агентов, чем собственно объём располагаемых ими денежных средств. Сегодня российская экономика вписана в схему: «высокий процент – низкая рентабельность – высокий риск», а для развития, на мой взгляд, нам нужна обратная пропорция: «низкий процент – высокая рентабельность – низкий риск».
Доктрина «созидательного разрушения» некорректно отражает современную логику развития экономических систем – заимствования ресурсов от консерваторов в пользу новаторов может совершенно не происходить. Эти ресурсные возможности не эквивалентны, к тому же новатору часто требуется вновь создаваемый ресурс. Важно отметить, что появление новых комбинаций требует развитости средств производства (именно в таком ключе Шумпетер обозначал инновации), а также базой для новых комбинаций являются стереотипные рынки и цепочки консерваторов, так что если таковые рынки слабы или потеряны, а производственные цепочки и индустриальная инфраструктура разрушены или ослаблены, по большому счёту, не может быть здоровых финансов и развития инновационной экономики.
В России, в экономических научных кругах, с лёгкой руки высоко квалифицированных специалистов возникают некие размышления, например, об «инновационной паузе»60 и показывается отсутствие в России технологий широкого применения и необходимость их заимствования у развитых западных стран.
В частности, совершенно не ясно, что такое «инновационная пауза», абсолютно не доказывается её наличие, начало и завершение, раз это всё-таки «пауза». Не говоря уже об отрезке времени, который она должна занимать и о факторах, с помощью которых её можно преодолеть. Причина проста – подобные размышления возникают на базе работ западных экономистов. Но что касается проблемы дефицита технологий широкого применения, то здесь вследствие отсутствия понимания процессов развития производственно-технических систем и инженерной работы, делаются прямые грубые ошибки в постановочной части и в интерпретациях. На этом кратко остановимся отдельно.
Во-первых, интеллект и интеллектуальная работа совершаются непрерывно, это не дискретный процесс, в нём нет пауз. Один и тот же агент может быть новатором и консерватором в зависимости от того, обладает ли он кредитным ресурсом или нет, может ли реализовать потенциальную новацию. Переключение зависит от многих факторов, но монетарный фактор всё-таки является самым важным. В экономической системе всегда присутствует какое-то число новаторов и консерваторов, а также безработных. Причём новаторы и консерваторы обязательно используют технологии широкого применения, поскольку их число довольно велико в разных секторах и сферах человеческой деятельности, техники и производства. Другое дело, каково наиболее рациональное соотношение этих групп агентов для данной экономической системы, какова их эффективность и какова эффективность новаций.
Во-вторых, когда сжат внутренний рынок потребительский и средств производства, то автоматически блокированы возможности использования технологий широкого применения. Вместе с тем, тогда важно уточнить, каков масштаб этих технологий необходим, поскольку техника и технологическая сфера развиваются так, что заимствование происходит непрерывно, и отличается в разные периоды только масштаб этого заимствования. Одним из важных моментов выступает то обстоятельство, что имеется ли сдвиг в развитии и использовании самих технологий, техники, либо подорваны возможности такого использования в связи с финансовой нестабильностью.
В-третьих, если свёрнуты или ликвидированы в результате трансформации экономической системы, подобно той, что происходила в России в 1990-ых и 2000-ых гг. целые виды производств, техники, оборудования, исчезли секторы экономики и производственно-технические системы, то подобные процессы никак не назовёшь «паузой», как бы ни был определён этот термин, хотя, безусловно, от его определения очень многое зависит в дальнейших интерпретациях.
В связи со сказанным, существует проблема правильной постановки задачи модернизации:
1. возможна ли модернизация за счёт сырьевого комплекса страны, если учесть, что эффективность нефтегазовой отрасли постоянно снижается, а инфляция издержек становится всё более регламентирующей функционирование этой отрасли, в том числе по причине технологической отсталости и отсутствия необходимого капитала? Вполне актуален вопрос: будет ли Россия сырьевой экономикой, сохранит ли контроль за своими ресурсами, обеспечит ли использование ресурсной ренты на благо каждого члена общества, которые в совокупности слагают страну или будет присваиваться отдельными агентами – применяя лексику Т.Веблена «праздным классом» с отдельными подачками для «подставной праздности»?
2. насколько возможно модернизировать экономику, сохраняя задачу удвоения ВВП и какой должны быть глубина модернизации? Кроме того, насколько адекватно провозглашение задач модернизации в условиях недостатка ликвидности и финансово-экономического кризиса, является ли модернизация этапным планированием сначала преодоления кризиса и инерционных посткризисных явлений, а затем уже изменением хозяйственных пропорций и каков её алгоритм?
3. как возможно модернизировать экономику при неправильной постановки целей модернизации и отсутствия понимания её содержания? Например, если структура национального богатства стран Запада такова, что 65% приходится на человеческий, 15% - на природно-ресурсный и 20% - на физический капитала, а для России всё с точностью наоборот, то есть 65% - на природно-ресурсный, 20 – на физический и 15% - на человеческий капитал, то под модернизаций следует ли понимать изменение данного соотношения? Либо необходимо понимать получение такого соотношения секторов экономики в валовом продукте как x1 x2 ….xn, где n- число секторов, а x – желаемая доля каждого сектора в создании общественного продукта, которое отличается от существующего исходного y1 y2….yn ? Либо под модернизаций следует понимать планомерную ликвидацию (выправление) структурной вилки, когда высоко доходные виды деятельности в экономике низко рискованные, а низко доходные (все производственные секторы) высоко рискованные? Тогда необходимо выстроить инструментарий экономической политики так, чтобы он позволял выправить отмеченную структурную деформацию по секторам экономики [3].
4. почему модернизацию экономику не рассматривать как структурную задачу формирования соответствующих хозяйственных пропорций, что требуется рассмотрения проектировочной задачи, использование методов планирования и подбора необходимо инструментария, воздействующего на компоненты этой и предполагаемой (желательной) структуры
Только продвинувшись в части ответов на поставленные вопросы и поняв причины кризиса внутри самой экономической науки, можно подойти к созданию новой модели современного общественного развития, модифицируя неэффективную и изжившую себя капиталистическую форму общественного воспроизводства и социо-культурного развития.
Литература
1. Сухарев О.С. Теория экономической дисфункции. – М.: Машиностроение, 2001.
2. Сухарев О.С.Теория эффективности экономики – М.: Финансы и статистика, 2009.
3. Сухарев О.С. Структурные проблемы экономики России: теоретическое обоснование и практические решения. – М.: Финансы и статистика, 2010.
4. Krugman P. How Did Economists Get It So Wrong?// The New York Times, September 2, 2009, pp. 3-8.
5. Krugman P. The Return of Depression Economics and the Crisis of 2008. – W.W. Norton & Company, 2008.
|
