§ 1. ПРЕДМЕТ ИСТОРИИ
— Вопрос не в том, кому принадлежит Содержимое, а в том, кто имеет на него больше прав.
Всякой вещи — достойный хозяин! Вы все видели Морру, и я спрашиваю: может ли она при такой внешности иметь право на Содержимое чемодана?
Туве Янссон. Шляпа Волшебника
Первоначальное значение слова «история» восходит к греческому ιστορία, что значит «расследование», «узнавание», «установление». Таким образом «история» отождествлялась со способом узнавания, установления подлинности событий и фактов. Однако в
римской историографии это слово приобрело уже второе значение и
«относилось не к способу узнавания, а к узнанному и обозначало
рассказ о событиях прошлого, т. е. центр тяжести был перенесен с
исследования былого на повествование о нем. Вскоре „историей"
называли уже всякий рассказ о любом случае, происшествии, действительном или вымышленном» (Барг 1979, с. 29). В эпоху Возрождения возникает третий смысл понятия «история» — род литературы, специальная функция которой заключается в установлении
и фиксировании истины. Все три способа определять и, соответственно, писать историю доказали свою состоятельность тем, что сосуществуют до настоящего времени. Но разнообразие и противоречивость
способов исторического познания изначально затрудняли определение места истории в системе знания.
Вплоть до начала XX в. эта проблема решалась в рамках построения общих схем классификации знания4. Основы этих схем, использовавшихся в Европе более двух тысячелетий, были разработаны (как,
впрочем, и многое другое) еще Платоном (428/27—348/47 до н. э.).
Намеченные им подходы и лежат, по существу, в основе всех последующих представлений о классификации знаний (по крайней мере
в европейской и отчасти в арабской культуре).
4 При анализе схем классификации знания мы в существенной степени
опираемся на фактологический материал, собранный в фундаментальной
работе Е. Шамурина (Шамурин 1955—1959; см. также Кедров 1961—1965).
28 Глава 1
1. Классификация «по предмету»
Первая схема была дана Платоном в виде перечня предметов
или дисциплин, которым должны обучаться юноши, предназначаемые быть «стражами-воинами» идеального государства, или те, кому
предстоит править им (Платон. Государство II, 376—412; VII, 521—
532). Предваряет этот список гимнастика или физическое воспитание,
а собственно «научные» предметы можно разделить на две группы:
1) чтение (включая письмо), словесность и диалектика; 2) арифметика,
геометрия, астрономия и музыка5 (сам Платон перечисляет предметы в несколько ином порядке, но позднее утвердилась именно эта
последовательность).
Платоновский список из семи дисциплин получил всеобщее
признание в Древнем Риме, а позднее среди христианских авторов6.
В IV—V вв. список постепенно стандартизируется под названием
«Septem artes liberates», что обычно переводится как «семь свободных
искусств». Тогда возникает деление семи дисциплин на две группы: так называемые «trivium» (трехпутье), куда входили грамматика,
риторика и диалектика, и «quadrivium» (четырехпутье), включавший
арифметику, геометрию, астрономию и музыку. В VI в. Флавий Магн
Аврелий Кассиодор (490—583), по-видимому, одним из первых расширил платоновский список, добавив к нему три «более сложные»
дисциплины — медицину, космографию и богословие.
В VII в. платоновская схема была использована в первой средневековой европейской энциклопедии — «Этимологиях» Исидора
Севильского (570—636), состоявшей из двадцати книг и служившей
в течение нескольких веков одним из основных сводов знаний в
6 Присутствие музыки в этом списке не должно вызывать удивления —
речь шла, в частности, о законах гармонии, ритма и механики, что связывало
музыку с астрономией. Например, Пифагор был известен не только как математик, но и как видный музыкальный теоретик, построивший систему тонов, основанную на том факте, что при уменьшении длины струны на V,
высота извлекаемого из нее звука увеличивается на 1/ь.
6 С небольшими вариациями (в основном касавшимися порядка изучения предметов) этот список воспроизводился в работах Марка Теренция
Варрона (116—27 до н. э.), Филона Александрийского (Иудеянина; 25 до
н. э. — 39 н. э.), Св. Августина (354—430), Марциана Миннея Феликса Капеллы (IV — начало V в.); см.: Шамурин 1955—1959, т. 1, с. 40. Отличие их
схем от платоновской заключалось, по существу, лишь в том, что название
предмета «чтение» было изменено на «грамматику», а «словесность» — на
«риторику».
Время и место истории 29
средневековой Европе. В качестве «дополнительных» дисциплин
Исидор ввел в список предметов медицину, право и богословие (далее в его энциклопедии следовали «прочие» области знания, от «разных вещей, расположенных по алфавиту», до географии и «орудий
ухода за лошадьми»).
С VIII в. семь «изящных» или «свободных» искусств утверждаются в качестве стандарта образования в так называемых «придворных» (светских) школах, а с XII в. образуют программу университетского обучения на факультете «изящных искусств». Кроме
факультета искусств, считавшегося подготовительным, в университетах обычно существовало и три «высших» факультета — богословия, медицины и права, на которые могли поступать успешно окончившие факультет искусств. В таком неизменном виде система
университетского образования, а тем самым и список изучаемых
предметов просуществовали вплоть до XVII в.
Другая распространенная классификация «по предмету» в сущности также шла от Платона. Дело в том, что в трудах Платона можно найти некоторые высказывания, предполагающие деление «философии», т. е. человеческого познания, на три части по видам или
способам познания: познание в понятиях (диалектика), чувственное
восприятие предметов окружающего мира (физика) и проявления
воли и желания, служащие источником человеческих действий (этика), — эта схема была реконструирована учеником Платона Ксенократом (396—314 до н.э.).
Позднее триада «диалектика—физика—этика» была интерпретирована не в смысле метода, а в смысле предмета: диалектика как
наука о чистых понятиях, т. е. о мышлении, физика как наука о
чувственных ощущениях, т. е. о мире, и этика как наука о проявлениях воли и действования людей, т. е. о нравственности. Подобная
интерпретация идей Платона почти одновременно появилась в Древней Греции в конце IV — начале III в. до н. э. в трудах основателей
двух разных философских школ — стоицизма и эпикурейства (соответственно, у Зенона из Китиона [ок. 336—264 до н. э.] и Эпикура
[341—270 до н. э.])7. С этого времени членение знания на логику—
7 Схемы стоиков и эпикурейцев, естественно, имели некоторые отличия
как по форме (у Зенона платоновская «диалектика» была переименована в
«логику», а у Эпикура в «канонику»), так и по содержанию (например, у
Эпикура этика представляла собой учение о свободном наслаждении земными благами, у стоиков же — учение об отказе от жизненных благ).
30 Глава 1
физику—этику приобрело характер стандартного и также использовалось в течение многих столетий.
Так, в начале нашей эры учение стоиков и предлагавшаяся ими
схема классификации философии привлекли римских мыслителей
(Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий и др.). От них этот подход к делению знаний «по предмету» унаследовал Св. Августин (354—430).
Затем, после нескольких столетий доминирования схемы «семи искусств», деление на логику—физику—этику вновь возрождается в
XII—XIII вв. (в частности, этот подход прослеживается у Роджера
Бэкона [1210—1294]). Особую популярность схема «логика—физика—этика» снискала в XVII в. — ее можно встретить, в частности, в
«Своде философии» французского философа П. Гассенди (Гассенди
1966—1968 [1658], т. 1), в «Опыте о человеческом разуме» английского философа Дж. Локка (Локк 1960—1961 [1690]), который заменил «логику» на «семиотику», а также у многих других авторов.
Новую известность эта схема обрела в начале XIX в. благодаря
работам Г. В. Ф. Гегеля. Во «Введении в философию (философской
пропедевтике)» и в «Философии природы» Гегель изложил свою
концепцию деления общей системы знаний на три части: науку логики (о бытии, сущности и понятии), философию природы (механизм,
химизм и организм) и философию духа (познание субъективного,
объективного и абсолютного духа) (см.: Гегель 1927 [1808—1811];
1929—1958 [1817]).
При более детальном рассмотрении двух основных схем классификации знаний «по предмету», использовавшихся со времен античности до начала XIX в., сразу обнаруживается, что история в этих
схемах почти никогда не упоминалась. Так, изредка «историю» в
очень узком смысле (как разъяснение текстов древних авторов) включали в «грамматику», открывавшую список «семи изящных искусств»
(например, у Филона Александрийского или у Исидора Севильского). Другим мало-мальски известным исключением из общего правила игнорирования истории в Средние века можно считать составленную в 1244—1254 гг. энциклопедию доминиканского епископа
Винцента из Бове, библиотекаря Людовика IX (1226—1270). Эта энциклопедия, озаглавленная «Большое зерцало» («Speculum majus»),
состояла из трех самостоятельных трудов: «Природного зерцала»
(«Speculum naturale»), «Научного зерцала» («Speculumdoctrinale») и «Исторического зерцала» («Speculum historiale»). Тем самым исторические
Время и место истории 31
знания были выделены в большой самостоятельный раздел наравне
со знаниями о природе и «общими» знаниями.
Некоторые признаки изменения отношения к истории намечаются лишь в XV—XVI вв. В университетах увеличивается число «реальных» комментариев, разъясняющих смысл текстов изучаемых античных авторов, т. е. увеличивается объем сведений по истории, археологии,
мифологии. Появляются крупные исторические работы, в частности
«История Флоренции» Никколо Макиавелли (Макиавелли 1973 [1532]).
В трудах Лоренцо Баллы (1407—1457) и других итальянских
авторов эпохи Возрождения филология начинает трактоваться в широком смысле и часто включает в себя «науку о древностях» (следуя
средневековой традиции присоединения «истории» к «грамматике»).
По существу, этот же принцип использовал Анжело Полициано в
своем «Панэпистемоне» (1491), включив историю в раздел «рациональной философии» наряду с грамматикой, диалектикой, риторикой и поэтикой (легко заметить, что список предметов у Полициано
в этом разделе в основном совпадает с «тривиумом»).
Марио Ницолио в работе «Об истинных принципах и истинном
основании философствования против псевдофилософов» (1553) несколько модифицирует традиционную схему «логика—физика—этика», включая историю в «логику» и переименовывая третий раздел в
«политику», сближая его по содержанию с «практической философией» Аристотеля, о которой пойдет речь чуть ниже.
В энциклопедии Рафаэля Маффеи (Рафаэля Волатерануса), вышедшей в начале XVI в., материал разделен на три тома: 1) «Географический», включая историю разных стран; 2) «Антропологический»:
биографии великих людей прошлого и хронология правлений императоров; 3) «Филологический»: основы зоологии, ботаники, минералогии, общественных наук (этика, право, политика), словесные науки
и математические науки (подробнее об энциклопедиях эпохи Возрождения см.: Гуковский 1932).
Но приведенные примеры были скорее исключением, чем правилом. Более того, даже в эпоху Просвещения история еще не рассматривается как самостоятельная область знания, тем более научного. По существу ей так же, как в период античности, Средних веков и
Возрождения, отказано в собственном предмете. Как согласуется этот
факт с достаточно высоким престижем и большой распространенностью
исторических знаний? Как увязать его с огромным количеством содержащих исторические сведения произведений, от Геродота и Фукидида,
32 Глава 1
через бесчисленные средневековые хроники, летописи и «жития», до
исторических исследований начала Нового времени?
Этот кажущийся парадокс на самом деле не так трудно объяснить. История была интегрирована в общую систему знаний, и сведения «о прошлом» соединялись со сведениями «о настоящем». Heраздел енности исторических и «современных» знаний способствовали
и некоторые особенности античного и средневекового сознания, в
частности, его мифологичность (подробнее об этом см. ниже, в гл. 5).
Во многих случаях прошлое сливалось с настоящим, точно так же,
как реальные факты тесно переплетались с вымыслом.
Общая роль исторического знания в системе представлений, господствовавших в этот период, удачно охарактеризована французским
философом М. Фуко, который отметил, что, «прилаживая человеческое время к становлению мира (нечто вроде обширной космической хронологии, как, например, у стоиков) или, напротив, простирая
на каждую мельчайшую частицу природы принцип, движущий человеческой судьбой (подобие христианского Провидения), мы везде
видим обширную историю, гладкую и единообразную в каждой своей
точке, вовлекающую в единый сдвиг, единое низвержение или восхождение, в единое круговращение всех людей, а вместе с ними вещи,
животных, живую и неживую природу... Однако это самое единство
раскололось в начале XIX в. при великом перевороте западной эпистемы...» (Фуко 1994 [1966], с. 386).
В принципе потребность в новых подходах к структурированию знания, и прежде всего в вычленении собственно научного знания, стала ощущаться уже начиная с времен естественнонаучной
революции XVII в.8. Тем не менее до начала XIX в. продолжала
сохраняться известная «нерасчлененность» философского и научного знания, с одной стороны, и самой науки по дисциплинам, с другой.
Едва ли не каждый крупный мыслитель был и философом, и «специалистом» в самых различных областях науки9. Лишь в XIX в. идущая
от «предмета» традиционная схема классификации знаний «логи-
8 Одним из первых опытов такого рода можно считать схему Ф. Бэкона,
построенную на разделении «наук о природе», «наук о человеке» и «наук о
Боге» (Бэкон 1977—1978 [1623]). Но хотя Бэкон использовал термин «науки», по существу он по-прежнему следовал традиции классификации всего
познания или даже мыслительной деятельности в целом.
9 Ярким примером сохранявшейся до начала XIX в. «нерасчлененности» знания может служить деятельность И. Канта, читавшего в Кенигсбергском университете, где он преподавал с 1755 по 1797 г., лекции по филосо-
Время и место истории 33
ка—физика—этика» модифицируется и окончательно превращается в классификацию наук.
Первый вариант этой классификации был предложен А. де СенСимоном (Сен-Симон 1948 [1923]). Выделив из триады знаний в
качестве объекта классификации «физику» как научное знание, СенСимон разделил «физику», т. е. «науку», на физику неорганических
тел (астрономия, собственно физика и химия) и физику органических
тел (физиология).
Позднее эта схема, ориентированная на классификацию «физики», сиречь «науки», была развита О. Контом, который в молодости несколько лет работал секретарем и помощником Сен-Симона. В первом томе «Курса позитивной философии», который вышел в 1830 г.,
Конт воспроизвел классификацию Сен-Симона, переименовав «физику органических тел» в «биологию» и добавив к списку «социальную физику» или «социологию» (см.: Конт 1899 [1830], с. 24—25).
До конца 1860-х годов контовская схема пользовалась колоссальной популярностью и неоднократно воспроизводилась многими
авторами. (Милль 1914 [1843]; Спенсер 1897 [1864]). Наконец, ее
почти дословно скопировал Ф. Энгельс в «Анти-Дюринге», заменив
лишь название «социология» на «история» (но в основном сохранив
при этом контовское понимание предмета данной дисциплины: Энгельс 1961 [1878]).
Как правило, в позитивистских схемах список наук был упорядочен по некоему критерию (например, степени общности), но при
этом оставался качественно однородным. Эти схемы знаменовали
собой апофеоз натурфилософского подхода, впервые возникшего в
XVII в., в рамках которого главной целью познания в целом и научного познания в частности было познание Природы. В соответствии
с этим общество и человек рассматривались как части природы, подчиняющиеся общим естественным законам. В сущности, последней
фии, истории, математике, механике, физике, географии и антропологии.
Помимо всего прочего, Кант внес существенный вклад в развитие астрономии, впервые сформулировав в 1755 г. так называемую небулярную космогоническую гипотезу, которую впоследствии — независимо от него — выдвинул и развил П. Лаплас. В современной научной литературе эта концепция
именуется «гипотеза Канта—Лапласа».
Точно так же О. Конт, считающийся «отцом социологии», читал в парижской Политехнической школе лекции по математике, химии и физике,
и именно естественнонаучным дисциплинам посвящена основная часть его
«Курса позитивной философии».
2 — 2305
34 Глава 1
точкой натурфилософии стал выдвинутый Ч. Дарвином тезис о родстве человека и обезьяны (Дарвин 1935—1959 [1871]).
Господство позитивизма и соответствующих схем классификации наук оказалось весьма непродолжительным. Эти схемы, ориентированные прежде всего на естественнонаучное знание, появились
как раз в период возникновения и становления новых форм познания человека и общества. Как отмечает известный американский
социолог И. Уоллерстайн, новые формы познания, возникшие в XIX в.,
были названы социальными науками вследствие стремления придать им легитимность и уравнять в статусе с науками естественными, ибо именно наука стала новым стандартом мыслительной деятельности, заменив собой теологию и философию, а синонимами
научности стали точность выводов и верифицируемость данных
(Wallerstem 1992, р. 1—2). Но по мере накопления знаний о человеке и
обществе все настойчивее ощущалась необходимость проведения
различий между естественными и социальными науками.
Как отмечалось выше, еще Ф. Бэкон в 1623 г. попытался ввести
разделение наук о природе и наук о человеке, но в течение двух
последующих столетий его идеи оставались фактически невостребованными. Только в начале XIX в. снова начинают предприниматься
попытки отделения «духа», т. е. человека, от «природы». Едва ли не
первым такую попытку предпринял английский философ И. Бентам (Bentham 1816—1817), разделивший онтологические науки на соматологию (науки о телесном) и пневматологию (науки о духе).
В 1834 г., т. е. вскоре после выхода в свет первого тома «Курса
позитивной философии» Конта, была опубликована работа французского физика А- Ампера «Опыт по философии наук или Аналитическое изложение естественной классификации всех человеческих
знаний» (Ampere 1834). Используя метод последовательного бинарного членения, Ампер жестко разделил естественные и общественные
науки, использовав для обозначения последних термин «науки о разуме» (ноологические), которые делились- на науки о духе (общественном сознании) и об обществе (собственно социальные). В свою
очередь науки об обществе подразделялись на этнологические и политические, и т. д.
Термин «науки о разуме» или «ноологические науки» получил
достаточно широкое распространение: его использовали, например
французский философ и психолог П.Жане (Janet 1897), российский
ученый В. Вернадский и многие другие. Но гораздо большую извест-
Время и место истории 35
ность получил термин «науки о духе», обязанный своим возникновением ошибке переводчика.
Дело в том, что еще Дж. С. Милль в «Системе логики» в рамках
контовской схемы разделил науки на две части — науки о природе
и «нравственные науки» (moral sciences), к которым он относил психологию (науку об индивидуальном человеке) и «этологию» (науку об
обществе: Милль 1914 [1843], с. 759 и далее). При переводе работы
Милля на немецкий язык в 1849 г. термин «моральные науки» превратился в «науки о духе» (Geisteswissenschaften), и в этом виде он
просуществовал до начала XX в.
В немецкоязычной литературе классификация по принципу
деления на «науки о природе» и «науки о духе» приобрела особую
популярность благодаря работе В. Дильтея «Введение в науки о духе»
(Dilthey 1883). В качестве еще одного примера использования данного
термина можно привести классификационную схему известного немецкого психолога и историка В. Вундта (Вундт 1902 [1889]).
Наконец, один из основоположников баденской философской
школы Г. Риккерт предложил заменить «науки о духе» термином
«науки о культуре» (Риккерт 1911 [1889]), и благодаря популярности неокантианства в конце XIX — начале XX в. деление на «науки
о природе» и «науки о культуре» также получило широкое распространение.
Параллельно с этим в англоязычной литературе уже со второй
половины XIX в. вошел в обиход термин «общественные» или «социальные науки» (social sciences), и в нашем столетии это обозначение стало общепринятым. Впрочем, дискуссии о классификации знаний «по предмету» на этом отнюдь не закончились — возникли
проблемы с разделением общественных и гуманитарных наук, а также «наук о человеке». Одни авторы используют эти понятия как
синонимы, другие жестко разделяют их, притом каждый своим, не
всегда артикулируемым способом.
Например, по мнению известного французского историка Э. Ле
Руа Ладюри, «вплоть до предшествующего столетия научное познание как таковое основывалось на диалоге двух культур: точных и
гуманитарных наук, математики и интуиции, духа геометрии и духа
изящного. Со времен Фукидида и до Мишле история являлась частью
гуманитарных наук. А позднее появилась, сначала украдкой, затем
открыто и демонстративно, „третья культура" — социальные науки»
(Ле Руа Ладюри 1993 [1974], с. 172).
36 Глава 1
В свою очередь М. Фуко пишет о нескончаемой полемике между гуманитарными науками и науками о человеке, «причем первые
неустанно притязают на обоснование вторых, а вторым приходится
искать свое собственное обоснование, оправдывая свой метод и очищая свою историю от „психологизма", „социологизма" и „историцизма"». Вместе с тем не прекращается и другая дискуссия — «между
философией, которая упрекает гуманитарные науки, ищущие собственного обоснования, в наивности, и самими гуманитарными науками,
которые объявляют своей собственностью то, что некогда составляло
область философии» (Фуко 1994 [1966], с. 365—366). Характеристика замечательна своей образностью, но при этом читатель должен
помнить, что Фуко определяет «науки о человеке» и «гуманитарные
науки» весьма специфично: к первым он относит лингвистику, биологию и экономику, а к гуманитарным наукам — психологию, социологию, а также анализ литератур и мифологий.
Что касается истории, то одна из первых попыток определить
ее место как научной дисциплины, обладающей собственным предметом, была предпринята в масштабной работе немецкого философа
В. Круга «Опыт систематической энциклопедии знаний» (Krug\796—
1797). Используя бинарный принцип последовательного членения,
Круг делил науки на филологические и реальные, реальные — на
позитивные (юридические и богословские) и естественные, естественные — на исторические и рациональные и т. д. В свою очередь «исторические» науки подразделялись на географические (место) и собственно исторические (время) дисциплины.
Следующая попытка выделить историю как самостоятельную
дисциплину в рамках системы социальных наук принадлежала упоминавшемуся выше А. Амперу. В его классификации (Ampere 1834)
история относилась к группе «этнологических» наук, куда входили
также этнология, археология и религиоведение.
В конце XIX в. французский философ А. Навиль (Naville 1888),
развивая гегелевский подход к классификации «по предмету», подразделял науки на три группы: 1) «Теорематика» — «Науки о пределах возможностей или о законах» (математика, физика, химия,
биология, психология, социология); 2) «История» — «Науки о реализованных возможностях или фактах» (астрономия, геология, минералогия, ботаника, зоология, история человечества); 3) «Каноника» —
«Науки о возможностях, реализация которых была бы благом, или об
Время и место истории 37
идеальных правилах поведения» (мораль, теория искусств, медицина, право, педагогика и т. д.)10.
В XX в. классификационные схемы постепенно стали уходить
в прошлое, ибо все они напоминали, по остроумному замечанию немецкого историка И. Фогта, буллу 1493 г. «Inter caetera divini» папы
Александра VI Борджиа, согласно которой через Атлантический океан
был проведен условный меридиан. На запад от него все «возможные» (в смысле их открытия) земли должны были принадлежать
испанцам, а на восток — португальцам. Но вскоре выяснилось неожиданное обстоятельство: если плыть как можно дальше на запад, то...
попадешь на восток (см.: Утченко 1966, с. 238).
Одна из немногих запоздалых («несвоевременных») попыток
построения классификационной схемы научного знания принадлежит М. Фуко (Фуко 1994 [1966]). По его мнению, область современной эпистемы представляет собой трехмерное пространство, ограниченное тремя осями (или лучами), выходящими из общей «нулевой»
точки. На одной из этих осей размещаются математические и физические науки; на другой — «науки о человеке»: о языке (лингвистика), жизни (биология) и производстве (экономика); на третьей —
философия. Этим трем измерениям знания соответствуют три разных метода или модели познания: 1) формализация; 2) категоризация (построение основополагающих моделей); 3) метафора (средство
наглядно представить процесс). Взятые попарно, эти оси образуют
три плоскости, на которых размещаются «промежуточные» или смешанные науки.
Гуманитарные науки исключены из этого эпистемологического
пространства, ограниченного тремя плоскостями, — по крайней мере,
их нельзя обнаружить ни в одном из трех выделенных измерений.
«Но можно также сказать, что они и включены в него, поскольку именно в пробелах между этими областями знания, а точнее — в том самом
10 Навиль пытался создать синтетическую схему, учитывающую наиболее известные предшествующие классификации. В частности, его деление
«по предмету» соответствует вопросам, которые ставит человеческий разум:
1) Что есть возможное; 2) Что есть реальное; 3) Что есть хорошее? Эти вопросы перекликаются с теми, которые ставил Кант при классификации знания «по методу», о которой речь пойдет ниже: 1) Что я могу знать; 2) Что я
должен делать; 3) На что я смею надеяться? (см.: Гулыга 1980, с. 8). В свою
очередь список наук в разделе «теорематика» у Навиля близок к контовскоспенсеровской схеме.
38 Глава 1
объеме, который очерчен этими тремя измерениями, находят свое место
гуманитарные науки» (Фуко 1994 [1966], с. 366—367).
Что касается истории, то она — главная героиня романа Фуко, и
он пишет ее всегда с большой буквы. «... Место ее <�Истории> не
среди гуманитарных наук и даже не рядом с ними; можно думать,
что она вступает с ними в необычные, неопределенные, неизбежные
отношения, более глубокие, нежели отношения соседства в некоем
общем пространстве» (Фуко 1994 [1966], с. 385—386). «... История
образует „среду" гуманитарных наук... Каждой науке о человеке
она дает опору, где та устанавливается, закрепляется и держится;
она определяет временные и пространственные рамки того места в
культуре, где можно оценить значение этих наук; однако вместе с
тем она очерчивает их точные пределы...» (Фуко 1994 [1966], с. 389).
Здесь присутствует интуитивное ощущение того, что история не
укладывается в общую классификационную схему, но рассуждения
Фуко, прямо скажем, не слишком способствуют прояснению места
истории в системе научного знания.
Для полноты картины можно упомянуть и предпринимаемые по
сей день попытки составления «списочной» классификации наук. Замечательным современным образчиком такого подхода является перечень «Гуманитарных и социально-экономических наук» из «Классификатора направлений и специальностей высшего профессионального
образования», утвержденного Государственным комитетом РФ по
высшей школе, в соответствии с которым место исторической науки
определено где-то между «науками» «журналистика» и «книговедение», с одной стороны, и «физическая культура» и «коммерция» — с
другой.
Так или иначе, к концу XX столетия вопрос о предмете истории в
системе научного знания и, в частности, о ее соотношении с общественными науками по-прежнему остается непроясненным. Характерная для
современной эпистемы нечеткость междисциплинарных границ порождает, в частности, массу саркастических высказываний. «Лексика исторических исследований кишит знаками показного коленопреклонения перед загадочными письменами полубогов, — иронизирует
Л. Стоун. — ...Например, автор статьи, опубликованной недавно в одном из британских исторических журналов, умудрился враз упомянуть следующие имена: Соссюр, Барт, Лиотар, Деррида, Альтюссер и
Лакан из Франции; Ницше и Хайдеггер из Германии; Стэнли Фиш,
Хейден Уайт и Ла Капра из Америки» (Стоун 1994, с. 168).
Время и место истории 39
Но кто сказал, что историк не вправе обращаться к этим именам, а тем самым к философии, социологии, психологии, семиотике
и т. д. и т. п.? Ведь для этого пока еще не требуется ни специальная
лицензия, ни членство в соответствующей научной гильдии. Тем
самым мы снова возвращаемся к тому, с чего начали, — к вопросу о
предмете исторической науки. И этот предмет приходится определить как «общество и человек».
2. Общество и человек
Долгое время, а особенно во второй половине XIX в., основным
объектом исторических исследований было общество. Но затем это
понятие как обозначение предмета истории отошло на второй план,
т. к. общество — очень сложный предмет исследования. Во-первых,
трудно устранить путаницу различных значений слова «общество».
Во-вторых, невозможно перечислить все характеристики, которые
могут исчерпывающе описать общество, организацию и даже группу. В-третьих, изучение общества — это изучение структуры (модели, типа) в динамике. Размеры, сложность и объем объединений, к
которым применимо понятие общества, изменяются в разные исторические периоды. Поэтому необходимо введение критериев для
отнесения той или иной совокупности людей к обществу — территориальных, этнических, политических и т. д. Неизбежны также и значительные упрощения при моделировании объекта исследования.
«Историки всегда будут подвергаться искушению (с моей точки зрения совершенно оправданному), — писал английский историк Э. Хобсбоум, — выбрать один из комплексов отношений как центральный и
характерный для данного общества, а весь остальной материал группировать вокруг него. Так, например, сделал М. Блок, выбрав „отношения взаимозависимости" в своем исследовании „Феодальное общество"» (Хобсбоум 1977 [1971], с. 305).
Требование целостности исторической науки, неоднократно выдвигавшееся на протяжении XX в., не было реализовано, и развитие
историографии пошло другим путем. Произошло постепенное выделение отдельных подсистем — политической, экономической, социальной, культурной, психологической — в прошлых обществах, описывать и анализировать которые в целом, нерасчлененно оказалось,
конечно, непосильной задачей для историков.
Структурирование предмета пока еще выражено не всегда четко — скорее в форме «преимущественно экономического», «преиму-
40 Глава 1
щественно политического» и т. д. анализа той или иной эпохи. Однако отдельные подсистемы, например, религия или культура, анализируются в достаточной степени специализированно. Все чаще самостоятельно рассматривается экономика (ее легче выделить, чем
социальные процессы). В целом тенденция к специализации очевидна: как правило, мы уже имеем дело со специалистами не просто
по римской истории или по Византии, но по разным подсистемам
этих обществ. По крайней мере, это проявляется на уровне отдельных работ (хотя один и тот же историк пока еще нередко пишет
работы и по экономике какого-либо прошлого общества, и по социальной структуре, и по культуре и т. д.).
Предмет исторических исследований модифицируется также под
влиянием научной моды, определяющей приоритетность той или иной
исторической тематики. Например, в последние годы макроистория
(глобальная история, всеобщая история, история в целом) отступает
на задний план, а микроистория выходит на авансцену (см., например: Медик 1994). Надо сказать, что диверсификация и специализация истории с одной стороны чрезвычайно обогатила область исторических знаний, а с другой — породила определенные проблемы.
«Например, французы недавно создали масштабные труды по истории сексуальности, обоняния и чистоплотности. Однако как связать
историю обоняния и чистоплотности с историей политики? Никто
этого толком не знает» (Стоун 1994, с. 165).
Наряду с обществом столь же значимым предметом исторической науки является человек. Тема «человек в истории», будучи
чрезвычайно многообразной, включает хорошо знакомую нам проблему роли личности в истории, биографии великих людей, появившиеся сравнительно недавно жизнеописания «маленького человека», многие сюжеты политической истории, истории повседневности
и исторической антропологии. Человек (герой) появляется в истории очень рано, затем в классической натуралистической парадигме
он изгоняется из истории, создается механистическая картина исторического процесса. «Изгнание» человека закрепляется достижениями социологии XIX в., ориентирующей историю на изучение макропроцессов. Случай и роль выдающейся личности были «свалены на
обочину исследований во время поисков псевдонаучных законов истории» (Стоун 1994, с. 173). История личностей (но не человека)
становится уделом нарративной историографии.
Время и место истории 41
Теоретическая история концентрировала внимание на массах,
причем последние зачастую выступали в роли категории. Отсутствие теоретического интереса к человеку объяснялось и тем, что
«никакая философия, никакое мнение политического или этического характера, никакая из уже существующих эмпирических наук,
никакое наблюдение над человеческим телом, никакое исследование ощущения, воображения или страстей ни в XVII, ни в XVIII веке
ни разу не столкнулись с таким предметом, как человек...» (Фуко
1994 [1966], с. 364). Историки Просвещения, исходя из того, что человек — часть природы, а культура — лишь способ адекватной реализации природы человека, исключили для себя возможность разработать концепцию самого человека, ибо такая концепция предполагает
изменчивость, а не постоянство человеческой природы. «Поэтому под
именем человека или человеческой природы XVIII в. передал... некоторое очерченное извне, но пока еще пустое внутри пространство»
(там же).
Между тем на рубеже XIX—XX вв. начала меняться парадигма
обществознания. Этот процесс был связан с осознанием различий природы и культуры, отличия природных объектов от социальных и появлением в связи с этим культуро-центристской исследовательской парадигмы. Понимание культуры как второй после природы онтологической реальности означало отказ от ее интерпретации как деятельности, направленной на реализацию природной сущности человека.
Когда культура была открыта как особая реальность, как продукт
истории и сама история человека, началось освоение пространства
«под именем человек» (см.: Федотова 1982, с. 92).
Эпицентром создания новой научной парадигмы в последней
трети XIX в. стал Венский университет. (Вообще в наше время роль
научных центров и научных школ часто недооценивается. В прошлом их роль была колоссальной.) В Вене учениками К. Менгера, произведшего субъективистскую революцию в экономике, были
Е. Бем-Баверк и Ф. Визер (хотя они окончили университет незадолго до того, как К. Менгер получил там кафедру); учениками Е. БемБаверка были Л. Мизес и И. Шумпетер, учениками Л. Мизеса —
Ф. Хайек, Г. Хаберлер, Ф. Махлуп, О. Моргенштерн (см.: Автономов
1993, с. 35—37). У другого профессора Венского университета, Ф. Брентано (1838—1917), основателя функциональной психологической
школы, учились Э. Гуссерль и 3. Фрейд, учеником Гуссерля был М. Хайдеггер, и т. д.
42 Глава 1
Новая парадигма обществознания была связана с появлением действующего (лица) (англ, actor; сам термин появился лишь в 1930-е
годы и главным образом в социологии). В последней трети XIX в-,
происходит «субъективизация» всех общественных наук. Если в
течение предшествующих ста лет обществоведы пытались найти
прежде всего «объективные законы» общественного развития, действующие независимо от воли и сознания отдельных людей (что с
наибольшей силой было сформулировано К. Марксом), то в последней трети XIX в. на первый план выходит человек, личность, со своим
субъективным, индивидуальным сознанием11. Поскольку новая качественная переориентация обществознания началась, когда предыдущая была еще в разгаре, она долго оставалась незамеченной, и
этап ее становления определили post factum. Это не означает, конечно,
что парадигма XIX в. окончательно умерла в конце прошлого столетия, — ив XX в. многие выдающиеся исследователи продолжали и
продолжают работать в рамках старой парадигмы.
Но хотя надындивидуальные характеристики общества на протяжении всего XX в. продолжают привлекать внимание исследователей, индивид начинает играть доминирующую роль в общественных науках. При этом, как писал немецкий философ М. Шелер, «ни
в одну историческую эпоху взгляды на сущность и истоки человека
не были более зыбки, неопределенны и многообразны, чем в наше
время... Наша эпоха оказалась за примерно десятитысячелетнюю
историю первой, когда человек стал целиком и полностью „проблематичен", когда он больше не знает, что он такое; но одновременно
он также знает, что не знает этого» (Шелер 1993 [1929], с. 132).
Парадоксально, но в то самое время, когда в социальных науках
происходила «субъективистская» революция, история переключилась
на изучение структур, систем и институтов (что, вероятно, тоже свидетельствует о теоретической инерционности этой дисциплины).
Исторический субъект был выведен за рамки исследования или по
меньшей мере нейтрализован, «что на практике привело к усилившемуся безразличию по отношению к сознанию и воле действующих лиц», к «замещению субъекта Филиппа II субъектом Фернаном Броделем» (Мило 1994 [1990], с. 187). В структурной истории
11 В этом состоит один из основных парадоксов, связанных с влиянием
марксизма. Марксова теория была своего рода вершиной обществоведения
конца XVIII — середины XIX вв., но именно в конце прошлого века наступил качественно новый этап в развитии социальных наук.
Время и место истории 43
человек изучался как часть разных общностей. Проникновение в
тайну человека предполагалось через исследование социальных целостностей. В представлении историков исторический процесс оставался «историей социально-экономических формаций и способов
производства, классов и классовой борьбы, политики и общественных институтов, идеологических систем и религий, — словом, чем
угодно, но только не историей человека как индивида и общественного существа» (Дилигенский 1994, с. 85).
Только в 70-е годы акцент стал смещаться от изучения социального поведения, активности человека в группе и группового менталитета к исследованию индивидуального поведения и его мотивации. Как отмечал французский историк П. Нора в 1974 г., «человек
как целое — его тело, его пища, его язык, его представления, его
технические орудия и способы мышления, изменяющиеся более или
менее быстро, — весь этот прежде невостребованный материал стал
хлебом историка» (цит. по: Стоун 1994, с. 160). Таким образом,
сегодня с полным правом можно говорить о возвращении человека
уже в качестве объекта научного анализа в историографию (социальная история, историческая антропология, история повседневности,
микроистория, история женщин и т. д.).
|
