Голода 1932 – 1933 гг давно уже вышла за рамки чисто научной дискуссии и стала предметом «большой политики» между Украиной и Россией, а также и других государств. Об этом свидетельствует факт её обсуждения в ООН и европейскими организациями (пасе)

Скачать 6.58 Mb.

Название	Голода 1932 – 1933 гг давно уже вышла за рамки чисто научной дискуссии и стала предметом «большой политики» между Украиной и Россией, а также и других государств. Об этом свидетельствует факт её обсуждения в ООН и европейскими организациями (пасе)
страница	2/40
Тип	Документы

rykovodstvo.ru > Руководство ремонт > Документы

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 40

Для проведения дискуссии с основными докладами выступили С.В. Кульчицкий и В.П. Данилов. Доклад С.В. Кульчицкого назывался «Был ли голод 1932–1933 гг. геноцидом?». В.П. Данилов выступил на тему «Голод 1932–1933 гг. – кем и как он был организован?». Затем состоялась свободная дискуссия участников заседания. В результате открытого и эмоционального обмена мнениями российские историки не поддержали версию украинских коллег о геноциде голодом в Украине в 1932–1933 гг. со стороны сталинского режима. Российские участники пришли к заключению, что в научном плане следует говорить о недальновидной, безнравственной и в ряде моментов преступной политике Сталина, ответственного за голод в СССР в 1932–1933 гг., причем не только на Украине, но и в российских регионах^¹.

Кульминацией политизации всенародной трагедии стал принятый 28 ноября 2006 г. Верховной Радой Закон «О голодоморе 1932 – 1933 гг. в Украине», которым определяется, что эта трагедия является геноцидом украинского народа^². При этом буквально «пляской на костях» можно назвать так называемую «научную конференцию», организованную накануне принятия вышеназванного закона и проходившую не только под антироссийскими, но и антисемитскими лозунгами в Киеве 24 ноября 2006 г. в Межрегиональной академией управления персоналом. «Карательные органы еврейско-большевистского режима» − так была обозначена её тема^¹. И это в Украине, где еврейский вопрос в ХХ веке был не из последних в области межнациональных отношений! Хотя упомянутая «научная» конференция не отражает истинного характера академической жизни в Украине, но она весьма показательна в плане политизации рассматриваемого вопроса.

Вызывает сожаление использование в Украине в последние годы недостойных с точки зрения научной этики приемов аргументации своей позиции. Речь идет о так называемых фотодокументах голодающих, которые, как показывают экспертные оценки, являются фотографиями голодающих крестьян Поволжья во время голода 1921 – 1922 г.^²

Своеобразным промежуточным итогом российско-украинской дискуссии по проблеме голода 1932 – 1933 гг. стал организованный журналом «Родина» 11 мая 2007 г. «круглый стол» на тему «Голод на Украине и в других республиках СССР. 1932 – 1933 гг. Организаторы и вдохновители». В его работе приняли участие наиболее авторитетные исследователи данной темы из России и Украины^¹.

В своих выступлениях на «круглом столе» украинские ученые С.В. Кульчицкий и Ю.И. Шаповал попытались в очередной раз обосновать ранее выдвинутую Конквестом – Мейсом, поддержанную ими и ставшую законом Украины теорию «геноцида – голодом», доказать антиукраинский характер голода 1932 – 1933 гг. в СССР.

В частности, С.В. Кульчицкий заявил, что в Украине ученые «признают голодомор геноцидом, то есть преднамеренным, отлично спланированным и тщательно замаскированным убийством миллионов людей, предпринятым в политических интересах одного человека – Сталина». На эту тему им написана специальная монография с характерным названием – «Почему он (имеется в виду И.В. Сталин. – В.К.) нас (имеется в виду украинцев. – В.К.) уничтожал?»^². С.В. Кульчицкий утверждал, что «террор голодом был нацелен не просто на крестьян как представителей социальной группы, а именно на украинских крестьян – основу нации». Анализируя причины трагедии, С.В. Кульчицкий указывал, что голодомор 1932 – 1933 гг. в Украине имел своей главной целью «удержать в Советском Союзе расположенную на границе с Европой национальную республику», «которая могла воспользоваться катастрофическими последствиями подхлестывания экономики, чтобы выйти из СССР». По его мнению, трагедия стала возможной «вследствие принудительного насаждения искусственного, взятого из головы социально-экономического строя в многонациональной стране». Кроме того, её причиной «было стремление сталинской команды отвести от себя вину за экономические провалы в «социалистическом строительстве», которые привели к голоду во всей стране». С.В. Кульчицкий считал, что «голодомор – это чисто советское народоубийство». Он разделил трагедию 1932 – 1933 гг. на «голодомор» в Украине и голод в остальных регионах СССР, основываясь на несопоставимых, по его мнению, цифрах жертв (например, 3 млн. в Украине и 300 тысяч в Поволжье при приблизительно равной по размерам территории)^¹.

Точку зрения С.В. Кульчицкого на «круглом столе» развивал другой украинский исследователь Ю.И. Шаповал, заявивший о том, что «антиукраинская направленность сталинского режима» была обусловлена «недоверием Сталина ко всей парторганизации УССР» и выразилась в прекращении «украинизации» и в более жесткой миграционной политике^².

Участники «круглого стола» с российской стороны в очередной раз не поддержали изложенную украинскими учеными концепцию голода 1932 – 1933 гг. в СССР. В то же время наиболее авторитетные российские, и украинские историки остаются единодушны в том, что память о трагедии 1932–1933 гг. должна не разъединять, а объединять братские народы. Поэтому необходимо продолжение научного диалога по спорным вопросам данной темы^³.

Об этом же шла речь в официальном послании Президента Российской Федерации Д. А. Медведева Президенту Украины В. А. Ющенко от 18 ноября 2008 г. В нем констатировалось, что в Украине трагические события начала 1930-х гг. используются «для достижения сиюминутных конъюнктурных политических целей», «чтобы максимально разобщить» народы России и Украины, «объединенные многовековыми историческими, культурными и духовными связями, особыми чувствами дружбы и взаимного доверия». Президент России Д. А. Медведев призвал Президента Украины В. А. Ющенко, отказаться от «опасного перекоса» в освещении этого вопроса, потому что он неизбежно ведет к «умалению трагедии других пострадавших народов бывшего СССР». По его мнению, первым шагом в этом направлении могла бы стать работа экспертов по «формированию совместных подходов в отношении этих событий».

Тем не менее, до настоящего времени сохраняется вышеохарактеризованное принципиальное различие в концептуальных оценках причин голода 1932 – 1933 гг. в Украине и других регионах бывшего Советского Союза. Об этом свидетельствуют прошедшие в 2007 – 2009 гг. в России, Украине и других странах научные конференции, посвященные рассматриваемой проблеме^¹. Среди них, на наш взгляд, в первую очередь следует выделить дискуссии российских и украинских историков, состоявшиеся в рамках научных семинаров в Москве, организованных Центром украинистики и белорустики исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова и Института Европы РАН под руководством М.В. Дмитриева^².

Также следует особо отметить проведенную в Москве 17 ноября 2008 г. по инициативе Фонда «Историческая память» международную конференцию «Историческая и политическая проблема массового голода в СССР 30-х годов», на который была представлена выставка фотодокументов и подлинников документов из центральных архивов России на тему голода 1932 – 1933 гг. в СССР, выявленных в рамках научного проекта Федерального архивного агентства РФ «Голод в СССР. 1929 – 1934 гг.»^³.

Важным событием в многолетней российско-украинской полемике по рассматриваемой проблеме стала международная научная конференция, прошедшая в марте 2009 г. в Мельбурнском университете Австралия^¹. Она была посвящена истории голода в различных странах мира в ХХ веке. В ее работе приняли участие ученые из ведущих научных центров и университетов Австралии, Англии, Германии, Италии, Ирландии, США, Канады, Китая, Украины. Автор настоящей статьи представлял на конференции Россию. Организатором конференции был один из самых авторитетных специалистов в мире по проблеме советского голода 1932 – 1933 гг., профессор Мельбурнского университета Стивен Уиткрофт.

Заключительным мероприятием конференции стал круглый стол, где прошла дискуссия по поводу концепции украинских историков о «голодоморе – геноциде» 1932 – 1933 гг. со стороны сталинского руководства СССР народа Украины. В присутствии представителей украинской и русской общин в Австралии состоялся острый обмен мнениями по указанной проблеме между сторонниками и противниками данной концепции. Идею «геноцида голодомором» защищали С.В. Кульчицкий (Институт истории Украинской Академии Наук) и Р. Сербин (Университет Монреаля, Канада). Их оппонентами выступили автор настоящей статьи и Стивен Уиткрофт (Мельбурн).

В частности, нами в ходе дискуссии обосновывалась собственная позиция с помощью демонстрации слайдов рассекреченных документов из Архива Президента Российской Федерации по проблеме голода 1932 – 1933 гг. Эти документы были рассекречены и введены в научный оборот в рамках программы Федерального архивного агентства РФ по подготовке к изданию серии документальных сборников «Голод в СССР. 1929 – 1934 гг.»^².

Стивен Уиткрофт проинформировал участников дискуссии и аудиторию о реальных жертвах голода в Украине (3 – 3,5 млн. человек, а не 10 млн. по утверждению Президента Украины В. Ющенко). Кроме того, он опроверг утверждения украинских историков о неадекватном поведении одного из создателей концепции «геноцида голодомором» Украины Роберта Конквеста (Стэнфорд, США), в связи с его фактическим отказом от этой концепции после прочтения монографии Р. Дэвиса и С. Уиткрофта «Голодные годы в СССР. 1931 – 1933». В письме авторам книги Р. Конквест заявил, что Сталин специально не устраивал голод, хотя и ничего не сделал для предотвращения трагедии^¹. С. Уиткрофт рассказал о своих контактах с Конквестом, который вполне осознанно изменил свою позицию после прочтения вышеупомянутой книги.

Хотя участники дискуссии и остались при своем мнение. Но налицо был несомненный прогресс, выразившийся в общем стремлении продолжать дискуссию в разных формах, в том числе на уровне совместных публикаций в ведущих национальных научных изданиях. Причем инициатива исходила не только от российской стороны, но и украинской, включая представителей зарубежной украинской диаспоры. В частности, Р. Сербин предложил опубликовать в журнале «Изучение голодомора» (Монреаль, Канада) статьи российских, украинских и других специалистов по данной теме^². Также он согласился на предложение автора настоящей статьи продолжить дискуссию в рамках очередной сессии Американской ассоциации славистов в Бостоне (США, Гарвардский университет). В ноябре 2009 года эти предложения были реализованы^³.

Следует подчеркнуть, что украинскими исследователями проделана большая работа по восстановлению реальной картины голода в Украине в 1932 – 1933 гг.^¹ Заслуживают высокой оценки изданные в академических традициях документальные сборники на эту тему, в которых показано, как это было на основе достоверных документов^². Также несомненным достижением украинских исследователей стало издание работ, содержащих свидетельства о трагедии переживших ее очевидцев^³.

На наш взгляд, самым слабым местом концепции Конквеста – Мейса и их последователей является источниковая база. На это очень аргументировано указал прекрасный знаток советской истории Стефан Мерль^⁴. Кроме того, он дал свою интерпретацию событий 1932 – 1933 гг. в СССР. По его мнению, голод был скорее результатом стечения обстоятельств, чем преднамеренной акцией власти. Он явился следствием неудачной экономической политики, просчетов в установлении квот обязательных зернопоставок, игнорирования региональных различий. Критикуя позицию Конквеста, Мерль задавался резонным вопросом: зачем коммунистическому правительству специально организовывать голод, который коснется не только его врагов, но и союзников – беднейших крестьян, колхозников-ударников, бывших “красных партизан” и т.д.^¹

Наряду с Мерлем, гипотеза Конквеста об искусственно организованном голоде в Украине была подвергнута критике и другими западными учеными^². Так, например, известный английский историк Алек Ноув выразил несогласие с Конквестом, заключая, что скорее этот это был «сокрушительный удар» по крестьянам, среди которых было много украинцев, чем по украинцам, среди которых было много крестьян^³.

В ряду критиков Конквеста следует выделить Марка Таугера, впавшего в другую крайность. Если Конквест утверждает мысль о преднамеренном характере голода, отсутствии для него объективных причин, кроме субъективных антиукраинских устремлений сталинского режима, то Таугер заявляет, что голод произошел из-за “нехватки зерна”, вызванной не столько неудачной экономической политикой, сколько плохими погодными условиями и нерадивыми советскими чиновниками, “плохо информированными” и недостаточно гибкими^⁴.

Подобная оценка Таугера размеров урожая 1932 г. вызвала критику со стороны ряда авторитетных исследователей. По их мнению, хотя урожай 1932 г. и не был впечатляющим, его вполне могло бы хватить, чтобы население дожило до следующего урожая. Кроме того, они утверждают, что голод был использован Сталиным, чтобы преподать урок крестьянам, сопротивляющимся коллективизации. Сталинскому режиму необходимо было выбить у крестьянина мысль о том, что зерно, которое он вырастил, − его собственность. Его надо было заставить работать в колхозе. А непокорных единоличников следовало загнать туда бесповоротно. В этом же ряду признается наличие у сталинистов мотива подавления с помощью голода украинского национализма, социальной базой которого было крестьянство^¹.

Критики Конквеста справедливо обвиняют его и других представителей “украинской школы искусственно организованного голода” в излишней политизации, использовании ими при анализе событий 1932 − 1933 гг. риторики “холодной войны”, следовании настроениям антисоветских эмигрантских кругов^².

Западные исследователи, воспринявшие идею “организованного голода”, разделились между собой в истолковании самого этого понятия. Что значит “умышленный”, “преднамеренный”, “организованный” голод? Был ли у Советского правительства детальный план, выработанный заранее, по которому оно “управляло голодом”, или голод явился результатом политики и был использован сталинским режимом в собственных целях? “В голоде не было ничего случайного, непредвиденного, стихийного. Все было решено, предусмотрено и тщательно спланировано”, – писал Петро Долина, сам переживший голод в Украине и опросивший в лагере для перемещенных лиц в Западной Германии в 1946 – 1947 гг. других свидетелей^¹. Его сторонники утверждают, что “политическое решение” развязать голод было принято в “далекой столице” за “банкетными столами” и во время официальных заседаний до начала хлебозаготовительной кампании 1932 г.^² В качестве доказательства они приводят ряд постановлений Советского правительства, принятые в период с июля 1932 г. по январь 1933 г., ограничивающие свободу передвижения крестьян в голодающих районах. Сделано это было для того, чтобы держать крестьянина “запертым в его деревне”^³. Этот мотив был понятен каждому крестьянину в голодающих районах.

Подобные оценки до настоящего времени не получили документального подтверждения. Исследователями не обнаружено еще ни одного постановления Советского правительства и ЦК партии, приказывающих убить с помощью голода определенное число украинских или других крестьян^⁴. Это намерение сталинского руководства не было подтверждено и итоговым отчетом Международной комиссии по расследованию голода на Украине 1932 – 1933 гг. Изучив всю совокупность представленных ей архивных документов, свидетельств очевидцев, мнений ученых, комиссия пришла к выводу, что она “не в состоянии подтвердить наличие преднамеренного плана организации голода на Украине с целью обеспечения успеха политики Москвы”^¹.

В связи с этим вызывают серьезную критику попытки некоторых украинских ученых подвести источниковую базу под свою концепцию с помощью двусмысленного толкования ряда документов. Например, ведущий украинский специалист по данной теме С. В. Кульчицкий и другие его коллеги в качестве одного из главных документов, подтверждающих их позицию, приводят письмо И. В. Сталина Л. М. Кагановичу от 12 августа 1932 г. В нем Сталин пишет: «Самое главное сейчас Украина… Если не возьмемся теперь же за выправление положения на Украине, Украину можем потерять». Во всех украинских изданиях опущены первые два пункта письма^². И не случайно, поскольку в них шла речь действительно о «главном», в первую очередь волновавшем Сталина − только что введенном в действие написанном им «законе о пяти колосках» (Декрет об охране общественной собственности от 7 августа 1932 г.). В письме Сталин отметил, что он оказался «хорош» и своевременен. Именно механизм применения этого «закона», судя по всему, больше всего волновал вождя в этом письме. Во втором пункте письма говорилось об использовании хлебофуражных культур и о тепловозах, о чем он и собирался говорить с Л. М. Кагановичем по приезде в Москву. И лишь далее речь шла об Украине. Но в этой части письма ни слова о каких-то драконовских мерах, тем более «геноциде-голодомором». Если внимательно прочитать, то видно, что Сталин больше всего был озабочен ситуацией на границе с враждебной СССР Польшей. И об этом он указал в конце письма («хозяйственное и политическое укрепление Украины, в первую очередь – ее приграничных районов»). На наш взгляд, это письмо – стремление Сталина укрепить госаппарат на Украине и саму экономику республики. Если бы речь шла о репрессиях, наверно бы Сталин не планировал переводить украинских руководителей в Москву, на высокие посты в центральном аппарате и не указывал на необходимость направления в УССР новых ресурсов («денег не жалеть…»).

Среди западных специалистов, занимающихся проблемой коллективизации и голода 1932 – 1933 гг. в советской деревне, следует особо выделить четырех ученых – Роберта Дэвиса, Майкла Левина, Стивена Уиткрофта, Линн Виолу и Шейлу Фицпатрик^¹. Так, например, Виолу и Фицпатрик объединяет общий методологический подход – взгляд на проблему в рамках социальной истории, как бы снизу, через анализ крестьянского положения в годы коллективизации, восприятия коллективизации, изменения сущностных черт крестьянского мира в результате сталинской политики^². Голод 1932 – 1933 гг. выступает у них как результат противостояния крестьянства и государства в годы коллективизации. В то же время Фицпатрик, возлагая ответственность за трагедию на сталинское руководство и ссылаясь на авторитетнейшего специалиста в области изучения голода нобелевского лауреата Амартиа Сена, справедливо указывает, что голод 1932 – 1933 гг. являлся “скорее нормой, чем исключением в современной истории голода”^¹.

Работы Стивена Уиткрофта в соавторстве с другим замечательным исследователем России Робертом Дэвисом, основанные на достоверных и солидных источниках, дают взвешенную оценку состоянию сельского хозяйства СССР в 1931 – 1933 гг. Особую ценность представляют материалы Уиткфорта о хлебофуражных балансах СССР в начале 1930-х гг., а также демографических потерях советской деревни во время голода 1932 – 1933 гг.^² На данный момент, Уиткрофт является наиболее авторитетным специалистом по данным аспектам темы среди российских и зарубежных исследователей.

Выдающимся событием в историографии проблемы стала публикация в 2004 г. вышеназванной нами совместной монографии Р. Дэвиса и С. Уиткофта, посвященной анализу ситуации в сельском хозяйстве СССР в 1931 – 1933 гг.^¹ В ней Дэвис и Уиткрофт дали глубокий и всесторонний анализ кризисного состояния сельского хозяйства СССР в результате сталинской коллективизации и связанной с ней пролитики хлебозаготовок и других госпоставок сельхозпродукции маломощными колхозами и единоличными хозяйствами. Аграрная политика сталинизма разрушила сельскохозяйственное производство и в конечном итоге привела к голоду. В то же время авторы указывают на непреднамеренный характер данной политики, показывают меры правительства по выходу из голодного кризиса. Они привели 35 партийно-правительственных постановлений о предоставлении продовольственной помощи голодающим регионам СССР. Первое из них датировано 7 февраля, а последнее 20 июля 1933 г. Совокупный объем помощи составил 320 тысяч тонн зерна, из них в УССР и на Кубань было направлено 264,7 тысячи, а все другие регионы вместе взятые, – 55,3 тысячи тонн^². Данные факты убедительно опровергают теорию геноцида голодом Украины.

Несомненным вкладом в изучении проблемы является публикация польским ученым Робертом Куснежом польских дипломатических документов и документов разведки Польши о голоде на Украине в 1932 – 1933 гг. Они свидетельствуют, что именно польские дипломаты оказались наиболее полно осведомлены о реальной ситуации в советской деревне в рассматриваемый период, по сравнению с их западными коллегами из Великобритании, Германии и Италии^³

Наряду с западными исследователями, проблему голода 1932 – 1933 гг. и коллективизации советской деревни освещали в своих работах ученые из Японии и Южной Кореи^¹. Среди японских исследователей следует особо отметить Хироси Окуду, написавшего прекрасную монографию о положении поволжской деревни в годы сталинской “революции сверху”, не поддерживаюший теорию «геноцида голодом»^².

Характеризуя работы иностранных специалистов нельзя обойти внимание публикации ученых “русского зарубежья”. Среди них мы выделяем фундаментальный труд эмигранта, известного русского экономиста С.Н. Прокоповича “Народное хозяйство СССР”. В нем отмечалось, что в 1932 – 1933 гг. “вся черноземная Россия пережила тяжелый голод со всеми его демографическими последствиями”. Причины голод автор связал с “принудительной коллективизацией крестьянских хозяйств и обложением их высоким натуральным налогом”^³. В данной работе были приведены факты о положении на Нижней Волге накануне и во время голода из опубликованных на Западе воспоминаний иностранцев, находившихся в СССР в начале 1930-х гг.

Современные российские исследователи в целом положительно оценивают вклад зарубежных коллег в изучение советской коллективизации и голода 1932 – 1933 гг., указывая при этом на необходимость более пристального внимания к региональным аспектам и источникам^¹. В то же время они не приемлют политизации проблемы и выступают против оценок украинских и ряда западных ученых об антиукраинской направленности голода 1932 – 1933 гг. в СССР, тем более его характеристике как «геноцида».

Российские исследователи сформулировали свои подходы к данной проблеме, которые основаны прежде всего на достоверной источниковой базе, а также на результатах совместной работы над международными проектами по истории коллективизации, осуществленными в 1990-е – начале 2000-х гг. под руководством выдающегося историка-аграрника В.П. Данилова^². Кроме того, ими проделана значительная работа по изучению голода 1932 – 1933 гг. в российских регионах, в том числе в Поволжье, на Дону, Кубани, Урале, Центральном черноземном районе.

Как известно, в советский период, начиная с 1930-х гг. и до середины 1980-х гг., голод 1932 – 1933 гг. замалчивался в отечественной исторической литературе, был запретным для исследователей, принадлежал к числу так называемых “белых пятен” советской истории. В работах историков-аграрников, занимавшихся историей коллективизации, доминировал стереотип сталинской оценки влияния коллективизации, социально-экономической политики Советского государства на материальное положение крестьянства в 1932 – 1933 гг. Согласно этой оценке, высказанной И.В. Сталиным на январском 1933 г. объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) и февральско – мартовском того же года Первом Всесоюзном съезде колхозников–ударников, в 1933 г. крестьяне “навсегда забыли о нищете, голоде и разорении” и “уверенно шли к зажиточной жизни”^¹.

В условиях запрета на исследование трагедии 1932 – 1933 гг. советские историки были вынуждены в своих публикациях, затрагивая события данных лет, замалчивать факт голода или, в лучшем случае, говорить о хлебозаготовительных трудностях 1931 – 1932 гг. в основных зерновых районах страны. Их возникновение они объясняли объективными причинами: погодными условиями, трудностями организационно-хозяйственного становления колхозов, саботажем кулачества.

“Саботаж кулачества” рассматривался в большинстве работ советских историков-аграрников данного периода как главная причина трудностей колхозного строительства в основных зерновых районах страны в 1932 – 1933 гг. Так, например, С.П. Трапезников указывал: “Подавляющее большинство колхозов Северо-Кавказского, Нижне-Волжского и Средне-Волжского краев в 1932 г. из-за кулацкого саботажа, воровства и хищения хлеба было лишено возможности оплатить выработанные колхозниками трудодни”^². Он отмечал, что “путем вредительства, уничтожения производительных сил, срыва государственных заданий, разложения трудовой дисциплины классовый враг и его агентура брали ставку на разрушение молодого только что возникшего колхозного строя”^¹.

Тема голода 1932 – 1933 гг. в годы, предшествовавшие эпохе гласности в СССР, могла затрагиваться в исторической литературе лишь в одном единственном контексте – в плане идеологической борьбы с так называемыми “буржуазными фальсификаторами” истории советской деревни. Так, в 1939 г. в Большой Советской Энциклопедии, в статье, посвященной Республике немцев Поволжья, было сказано, что “исключительные успехи Н [емцев] П[оволжья] АССР являются блестящим опровержением гнусной клеветы фашистов о якобы царящем в республике голоде”^².

В связи с пятидесятилетием печальной даты – голода 1932 – 1933 гг. в Украине, привлекшей внимание общественности Канады и США, в советской исторической литературе появились публикации, касающиеся этой запретной темы. В них говорилось об эффективности помощи, предоставленной в эти годы Советским государством недородным районам Украины. Сам факт голода в Украине отрицался, а разговоры о нем на Западе расценивались как “очередная антисоветская пропагандистская кампания”^³.

Несмотря на замалчивание обществоведами трагедии 1932 – 1933 гг., советская историческая литература по проблеме коллективизации, выходившая в 1930-е – первой половине 1980-х гг., содержит сведения, непосредственно касающиеся ее и представляющие поэтому значимость для исследователей.

По принятой в советской историографии периодизации истории колхозного строя в СССР, 1932 – 1933 гг. относятся к периоду завершения сплошной коллективизации крестьянских хозяйств и начала организационно-хозяйственного укрепления колхозов. На эту тему опубликованы многочисленные статьи, монографии, коллективные труды, характеризующие ход коллективизации, колхозное производство, общественно-политическую жизнь советской деревни. Приведенные в них данные о размерах посевных площадей, урожайности, валовых сборах и заготовках сельскохозяйственных культур, численности скота, деятельности в сельской местности партийных, советских органов, политотделов МТС и других фактах заслуживают доверия^¹. Их использование позволяет полнее осветить ряд аспектов взятой проблемы, например, – уточнить состояние сельского хозяйства страны и региона в конце 1920-х – начале 1930-х гг. Это имеет важное значение для решения вопроса о причинах голода 1932 – 1933 гг. в советской деревне, в том числе в конкретных регионах.

Большой интерес для исследователей, занимающихся проблемами коллективизации и голода 1932 – 1933 гг., представляют вышедшие на закате “хрущевской оттепели” под редакцией В.П. Данилова “Очерки истории коллективизации сельского хозяйства в союзных республиках”. В них впервые достаточно критически было сказано о хлебозаготовках 1932 г. и непосредственной ответственности Сталина и его ближайшего окружения за принудительный характер их проведения^².

Также представляет интерес для специалистов, занимающихся темой голода 1932 – 1933 гг., подготовленный в секторе истории советского крестьянства и сельского хозяйства СССР Института истории СССР АН СССР краткий очерк истории советского крестьянства, изданный в 1970 г. В нем отмечалось, что выданный в 1932 г. за работу в колхозах хлеб “не мог покрыть потребности крестьянского хозяйства”. Данное заключение основывалось на результатах расчетов хлебного баланса колхозной семьи по хозяйственным итогам 1932 г.^¹

О голоде 1932 – 1933 гг. в Украине и Поволжье в период существования запрета на эту тему осмелились заговорить в своих произведениях писатели М. Алексеев и И. Стаднюк^². Михаил Николаевич Алексеев, лично переживший 1933 г. в Поволжье, правдиво отобразил эту трагедию в своих автобиографических произведениях.

На рубеже 1980–х – 1990–х гг. начинается новый, современный этап в развитии аграрной историографии России. Российские историки пытаются найти ключ к объяснению причин современного кризисного состояния аграрного сектора экономики страны и в целом всего российского общества.

Решающим фактором активизации исследований в данном направлении явилась политика гласности и демократизации общественно-политической жизни страны. Ликвидация идеологического диктата государственной власти и “архивная революция” создали исследователям благоприятные условия для творческой работы. Поэтому 1990–е гг. стали временем бурного всплеска интереса исследователей к аграрной истории советского периода. В центральных и местных изданиях публикуются десятки статей, появляются монографии и сборники документов, непосредственно посвященные или затрагивающие данную тему.

С началом в СССР гласности исследователи получили возможность обратиться и к истории голода 1932 – 1933 гг. Эта тема сразу же привлекла их внимание. В периодической печати появились многочисленные статьи об этой трагической странице советской истории^¹.

Факт голода 1932 – 1933 гг. в советской деревне на уровне высшего партийно-государственного руководства страны впервые был признан в докладе генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева на мартовском 1989 г. пленуме ЦК партии. Причинами его в докладе были названы результаты насильственных методов и форсированных темпов сплошной коллективизации, волюнтаристического вмешательства в процессы производства, обмена и распределения, а также – засуха^².

В исторической литературе эпохи перестройки впервые на факт голода 1932 – 1933 гг. в зерновых районах СССР было указано в вышедшем в 1986 г. под редакцией И.Е. Зеленина втором томе “Истории советского крестьянства”^³.

Тема голода 1932 – 1933 гг. была затронута в ряде статей ведущих историков-аграрников страны В.П. Данилова, И.Е. Зеленина, Н.А. Ивницкого. В них были названы основные регионы СССР, оказавшиеся в 1932 – 1933 гг. пораженными голодом. Историки определили основные причины голода, которые вытекали из сталинской политики коллективизации и хлебозаготовок 1931 – 1932 гг.^⁴ В последующие годы именно эти исследователи задавали тон в российской науке. Их публикации явились эталоном для любого российского специалиста^¹. Особенно следует отметить фундаментальные монографии Н.А. Ивницкого, общепризнанного в научном мире авторитета в области советской коллективизации^². Кроме названных исследователей, на наш взгляд, стоит отметить и других, без знания работ которых невозможен объективный анализ истории советской коллективизации и голода 1932 – 1933 гг. Среди них М.А. Вылцан, Е.А. Осокина, Э.Н. Щагин и другие^¹.

Важное значение в деле активизации исследования голода 1932 – 1933 годов имела встреча историков-аграрников и публицистов, посвященная проблеме коллективизации, состоявшаяся 24 октября 1988 г. в редакции журнала “История СССР”. На ней был обозначен круг первоочередных проблем (причины, масштабы, последствия голода) и определена основная задача дальнейшей исследовательской работы – изучение конкретно-исторического материала путем привлечения широкого круга источников^¹.

В конце 1980-х – начале 1990-х гг. российскими историками начинает активно разрабатываться демографический аспект проблемы. В.П. Данилов был первым исследователем, который специально заострил внимание на данном аспекте и призвал ученых заняться объективным подсчетом числа жертв голода 1932 – 1933 гг. Причем подтолкнула его на это уже упомянутая нами монография Конквеста “Жатва скорби”. Кроме того, В.П. Данилов стал первым российским историком, указавшим, что голод 1932 – 1933 гг. может быть охарактеризован как организованный голод, поскольку уровень сельскохозяйственного производства, погодные условия не обусловили его наступления. По его мнению, этот голод явился “самым страшным преступлением Сталина, той катастрофой, последствия которой сказывались во всей последующей истории советской деревни”^¹.

Демографический аспект проблемы в 1990–е гг. стал одним из наиболее активно разрабатываемых российскими учеными, в том числе на региональном уровне. Они сумели проанализировать материалы всех довоенных переписей (включая “расстрелянную 1937 г.”) и официальную статистику естественного и механического движения населения в 1930–е гг. В результате появились серьезные публикации на эту тему, в которых, вслед за В.П. Даниловым, подверглись сомнению высокие цифры жертв голода 1932 – 1933 гг., приведенные в ряде работ западных исследователей. В первую очередь, речь шла о работах “популярного в России” Конквеста^².

1990–е гг. стали периодом активного осмысления российскими историками не только темы коллективизации и голода 1932 – 1933 гг. как таковых, но и всей аграрной политики Советского государства в период его существования. События начала 1930–х гг., в том числе сталинский голод, рассматривались в общем контексте взаимоотношений коммунистов и крестьянства. Исследователями были сделаны выводы об антикрестьянской политике Советского правительства, целью которой была эксплуатация деревни, выкачивание из неё ресурсов ради индустриальной модернизации страны. Крестьяне оказались людьми “второго сорта”, “сырым материалом” для строительства социалистического строя. Ценой огромных жертв, лишений они обеспечили Советской России рывок в индустриальное общество. Поэтому голод 1932 – 1933 гг. стал закономерным явлением в этой цепи событий. Историки указали на преступный характер сталинской политики раскулачивания, которая не могла быть оправдана никакими сиюминутными соображениями. Ее последствия, так же как и насильственной коллективизации в целом, негативно сказались на всей последующей истории советского общества и привели его к гибели^¹.

Одним из самых крупных (если не важнейшим) достижений российской историографии последнего десятилетия ХХ века стала публикация документов по истории России ушедшего столетия, и особенно советского периода. “Предоставить слово документу” – так можно назвать это направление в современной российской исторической науке. Само выражение “предоставить слово документу” имеет давнюю историю, но применительно к аграрной тематике, можно сказать, что его авторство принадлежит крупнейшему российскому историку-аграрнику В.В. Кабанову. Автор настоящей статьи был очевидцем его выступления в начале 1990–х гг. на ученом совете Института российской истории РАН, где заслушивалась информация В.П. Данилова о ходе работы над международными проектами “Советская деревня глазами ВЧК – ОГПУ – НКВД”, “Крестьянская революция в России”, “Трагедия советской деревни”. В.В. Кабанов высоко оценил идею и предварительные результаты работы участников проектов и назвал её работой в рамках очень своевременного и ценного для науки направления – “предоставить слово документу”.

Для успеха «нового направления» решающую роль сыграла так называемая “архивная революция”, то есть рассекречивание огромного массива архивных документов, ранее недоступных исследователям^¹. В 1990-е годы в России вышло в свет немало документальных сборников, посвященных и затрагивающих историю коллективизации и голода 1932 – 1933 гг.^² Главная их ценность состояла в том, что они содержали документы, публикация которых в советские годы была невозможна по идеологическим соображениям^¹.

Крупнейшим достижением российской науки в 1990-е – начале 2000-х гг. стала, на наш взгляд, публикация серии документальных сборников, посвященных истории коллективизации и жизни советской деревни в 1930–е годы, под общим названием “Трагедия советской деревни: коллективизация и раскулачивание. 1927 – 1939”. Эти публикации были осуществлены совместными усилиями российских и зарубежных историков. Руководителями большого коллектива исследователей стали ведущие специалисты по данной теме – В.П. Данилов, Р. Маннинг, Л. Виола^². В вышедших в свет сборниках документов оказались опубликованы уникальные, ранее не доступные исследователям материалы, характеризующие причины, ход и последствия коллективизации^³. В них был представлен широкий комплекс источников из центральных и местных архивов, позволяющий восстановить целостную картину основных аспектов коллективизации и голода 1932 – 1933 гг. Особый интерес представляют документы Центрального архива Федеральной службы безопасности РФ (ЦА ФСБ), содержащие уникальную информацию о реакции советской деревни на аграрную политику государства в годы коллективизации. В сборниках введены в научный оборот документы, раскрывающие подлинный механизм принятия решений сверху по реформированию деревни, показана персональная роль в этом Сталина и его ближайшего окружения. Названные публикации знакомят читателя с большим массивом документов, исходящих непосредственно из крестьянской среды, что позволяет лучше понять крестьянское восприятие государственной аграрной политики. Третий том серии посвящен периоду 1931 – 1933 гг. и содержит документы, глубоко и всесторонне раскрывающие обстоятельства голода, характеризующего его как результат насильственной коллективизации и неразрывно связанных с ней принудительных хлебозаготовок^¹.

Успешное сотрудничество российских и зарубежных ученых в области изучения истории коллективизации и голода 1932 – 1933 гг. не ограничиваются этим примером. В 1990-е гг. увидели свет и другие замечательные издания на эту тему, среди которых особенно следует выделить сборники документов, посвященные “великому перелому” на Рязанской земле и Красной Армии в период коллективизации^².

В контексте изучаемой проблемы заслуживают внимания материалы теоретического семинара “Современные концепции аграрного развития”, организованного под эгидой Института российской истории РАН и “Интерцентра” Московской высшей школы социально-экономических наук (МВШСН), руководителем которого является В.П. Данилов, где учеными-аграрниками, в том числе зарубежными, на протяжении 1990-х гг. рассматривались важнейшие проблемы крестьяноведения, непосредственно относящиеся к истории аграрных преобразований в России в ХХ веке^¹. Кроме того, проблемы аграрной истории обсуждались на проходившем в МВШСН ежегодном международном симпозиуме “Куда идет Россия?”, историческую секцию которого возглавлял В.П. Данилов^¹. Важнейшим событием для российских специалистов, занимающихся проблемой голода 1932 – 1933 гг. стало заседание семинара “Современные концепции аграрного развития”, посвященное обсуждению доклада Стивена Уиткрофта и Роберта Дэвиса “Кризис в советском сельском хозяйстве (1931 – 1933 гг.)”. Участники семинара пришли к выводу, что причины голода следует рассматривать в комплексе политических, социально-экономических и природно-климатических факторов^².

В 1990-е гг. и в последующий период были сделаны первые значительные шаги в исследовании голода 1932 – 1933 гг. в отдельных регионах бывшего СССР. Появились статьи и монографии, посвященные трагедии 1932 – 1933 гг. в Украине, на Северном Кавказе, в Белоруссии, Казахстане и других регионах^³.

К истории голода обратились исследователи Республики Казахстан. В своих публикациях они доказывают, что в начале 1930-х гг. Казахская АССР пережила подлинную трагедию. Бездумная насильственная коллективизации, политика принудительного оседания кочевого населения, чрезмерные госпоставки разорили казахских скотоводов и земледельцев, вызвали их откочевки в Китай и соседние регионы РСФСР, а также массовую смертность от голода жителей республики. В то же время большинство казахских ученых не пошло по пути их украинских коллег и рассматривает трагедию 1932 – 1933 гг. в русле подходов российских исследователей как общую трагедию народов СССР^¹.

На общесоюзный характер голода 1932 – 1933 гг. указывают и работы исследователей Республики Беларусь. Они отмечают, что в первой половине 1930-х годов голод охватил преимущественно южные районы Белоруссии. В частности, в Ельском и Наровлянском районах, граничивших с Украиной, к середине июня 1933 года от голода умерло 130 человек, опухло 230. Белорусскими учеными приводятся также сведения о голоде в центральных районах республики – Пуховичском и Минском. Изучив документы Национального архива Республики Беларусь и проанализировав собранные воспоминания, они пришли к выводу, что в массовом сознании белорусских крестьян сложилось устойчивое представление о том, что голод возник не из-за погоды, а по вине государства. По их подсчетам, «только в одном Наровлянском районе за 1932 – 1933 годы от голода умерло до 1000 человек»^².

Применительно к изучению темы в российских регионах первооткрывателем можно считать замечательного ростовского историка Е.Н. Осколкова. На материалах местных архивов он первым дал всестороннюю характеристику ситуации на Дону и Кубани в 1932 – 1933 гг., показал насильственный характер хлебозаготовок и весь ужас наступившего в регионе голода^¹.

Автор данной статьи искренне благодарен Е.Н. Осколкову за его согласие быть официальным оппонентом на защите его кандидатской диссертации, посвященной голоду 1932 – 1933 гг. в Поволжье. Евгений Николаевич Осколков всегда оставался порядочным человеком и принципиальным ученым. Об этом свидетельствует его выступление на состоявшейся в сентябре 1993 г. в Киеве вышеупомянутой международной конференции, приуроченной к 60-летию голода. В условиях антикоммунистических и антироссийских настроений, царивших на конференции, Е.Н. Осколков не побоялся специально заострить внимание участников конференции на факте массовых репрессий в период хлебозаготовок в отношении рядовых коммунистов. Он указал на необходимость учета и их в общем мартирологе жертв голода 1932 – 1933 гг. и сталинских репрессий.

В 1990-е – начале 2000-х гг. в российских регионах, судя по опубликованной литературе, наиболее интенсивно тема голода 1932 – 1933 годов изучалась в Поволжье, ЦЧО, Сибири и на Урале. Региональные исследователи однозначно связывали наступление голода в 1932 – 1933 гг. в зерновых районах страны со сталинской коллективизацией и политикой хлебозаготовок. В начале 1990-х гг. ими были произведены первые расчеты демографических потерь во время данного голода по отдельным регионам страны^¹.

Тема голода 1932 – 1933 гг. в Поволжье впервые была затронута в публикациях одного из самых авторитетных историков-аграрников последних десятилетий И.Е. Зеленина. В них он охарактеризовал ход хлебозаготовительной кампании 1932 г. на Нижней Волге и работу там в декабре 1932 г. комиссии ЦК ВКП(б) по вопросам хлебозаготовок, возглавлявшейся секретарем ЦК партии П. Постышевым. По его мнению, действия Постышева на Нижней Волге носили “несколько иной характер по сравнению с тем, что осуществляли Каганович и Молотов на Северном Кавказе и Украине”. И.Е. Зеленин считает, что крестьяне Нижней Волги в меньшей степени пострадали от голода, чем сельское население Украины, Северного Кавказа и центральных районов Казахстана”^².

На состоявшейся в Москве 15 – 16 ноября 1989 г. Всесоюзной научно-практической конференции, посвященной проблеме советских немцев, было впервые публично заявлено, что немецкое население Поволжья тяжело пострадало “от принудительной коллективизации, изъятия зерна и последовавшего голода”^³.

На работы региональных исследователей несомненное позитивное влияние оказывали результаты международных проектов по аграрной истории России первой половины ХХ века В.П. Данилова^⁴. Прежде всего, участие в проектах способствовало творческому росту их непосредственных участников, в том числе из российских регионов, занимающихся проблемой голода. Так, например, автор настоящей статьи благодаря участию в международных проектах смог активно работать и над проблемой голода 1932–1933 гг. в Поволжье. На региональных материалах нами подтверждены основные концептуальные идеи проектов «Трагедия советской деревни». В частности, рассматриваемый голод был организованным голодом. Он явился результатом сталинской политики насильственной коллективизации и неразрывно связанных с ней принудительных хлебозаготовок. Именно сталинская аграрная политика, а не природные катаклизмы, вызвали в стране глубокий кризис сельского хозяйства и массовый голод населения в зерновых районах страны, включая Украину^¹.

Мы считаем, что голод 1932 – 1933 гг. – это общая трагедия всех народов СССР. И она должна не разделять, а объединять народы^¹. В 2002 г. совместно с американским историком, профессором Д. Пеннер нами издана монография о голоде 1932–1933 гг. в деревнях Поволжья, Дона и Кубани. В ней на основе широкого использования разнообразного комплекса источников показано, почему и как произошла эта трагедия. Проблема рассматривается в контексте мировой истории борьбы с голодом^².

Больших творческих успехов добилась Н.С. Тархова – одна из главных археографов документальных изданий международных проектов В.П. Данилова, посвященных истории коллективизации. В частности, осуществив глубокий и всесторонний анализ документальных материалов сборников серии «Трагедия советской деревни» и «Советская деревня глазами ВЧК – ОГПУ – НКВД», Н.С. Тархова подготовила докторскую диссертацию на тему: «Красная армия и коллективизация советской деревни». В ней впервые в историографии выдвинуто положение о том, что в целом Красная Армия (за исключением отдельных случаев) оказалась изолирована властью от участия в коллективизации, поскольку по своему составу она была крестьянской. Её активное использование в крестьянской стране против крестьянства могло иметь для власти непредсказуемые последствия. Именно поэтому семьи красноармейцев были выведены из-под удара репрессий: они получили специальные льготы от государства и т.п. Благодаря исследованиям Н.С. Тарховой, выполненным в русле традиций международных проектов, стали более ясны причины успешного проведения в СССР сталинской коллективизации и выхода режима из голодного кризиса. Во многом этот успех был обусловлен тем обстоятельством, что насилие над крестьянством осуществляли прежде всего органы ОГПУ, а не части Красной армии, укомплектованные в большинстве своем выходцами из крестьянской среды^¹.

Особого внимания заслуживают работы С.А. Красильникова, также добившегося больших успехов в своей творческой деятельности благодаря участию в проектах В.П. Данилова. В ходе работы над этими проектами совместно с Даниловым он подготовил к печати серию документальных сборников о спецпереселенцах в Западной Сибири, а затем в 2003 г. выпустил в свет обобщающую монографию о крестьянской ссылке в 1930-е гг. В данной монографии на основе достоверных источников автором был рассмотрен весь комплекс проблем спецпереселенцев в Западной Сибири, в том числе их тяжелейшего положения во время голода начала 1930-х гг.^²

К числу единомышленников и продолжателей идей международных проектов следует отнести и такого крупнейшего историка-аграрника, как Г.Е. Корнилова. Он является учеником одного из самых авторитетных участников международных проектов, сподвижника В.П. Данилова, профессора И.Е. Зеленина. По его инициативе на базе Оренбургского государственного педагогического университета ежегодно проводятся крупные международные конференции на тему: «Аграрное развитие и продовольственная политика России в XVIII–XX веках: история и современность», в которых принимают участие ведущие историки-аграрники из регионов, в том числе участники международных проектов^¹. Именно благодаря его усилиям тема голода 1932 – 1933 гг. получила всестороннее освещение в Уральском регионе^². Прежде всего, историки Урала первыми стали подходить к ней комплексно, рассматривать ее как часть более общей проблемы − продовольственной безопасности региона и страны в ХХ веке. В связи с этим заслуживают самой высокой оценки подготовленные уральскими историками библиографический указатель и сборник документов “Продовольственная безопасность Урала в ХХ веке” (редакторы Г.Е. Корнилов, В.В. Маслаков) и другие издания на эту тему^¹. Кроме того, следует особо выделить публикации ученика Г.Е. Корнилова Е.Ю. Баранова об аграрном производстве и продовольственном обеспечении населения Уральской области в 1928 – 1933 гг., в которых дается всесторонняя характеристика тяжелейшей ситуации в уральской деревне в начале 1930-х гг.^²

Из исследований, посвященных голоду 1932 – 1933 гг. в других регионах России заслуживают особого внимания работы воронежского историка П.В. Загоровского тамбовского С.А. Есикова. На основе глубокого анализа многочисленных архивных документов ими убедительно показаны причины и социально-экономические последствия этого голода в Центрально-Черноземного районе^¹.

Активная работу по изучению истории коллективизации и голода 1932 – 1933 гг. проводилась в последние десятилетия и продолжают вестись в настоящее время историками Поволжья^². Они составили карту голода, то есть наиболее пораженных в 1932 – 1933 гг. районов Среднего и Нижнего Поволжья, уделили внимание анализу региональной специфики коллективизации. Так, например, в работах Т.Ф. Ефериной, О.И. Марискина, Т.Д. Надькина и других историков Республики Мордовия показаны особенности коллективизации и голода в этой части Среднего Поволжья^¹. Причем наиболее плодотворно в этом направлении работают Т.Д. Надькин и Н.Е. Каунова, успешно защитившие диссертации о голоде в начале 1930-х годов в Средне-Волжском крае^¹.

Положению в начале 1930-х гг. в Татарии посвящен специальный сборник документов, составленный казанскими историками А.Г. Галямовой и Р.Н. Гибадулиной^².

Серьезным исследователем истории голода 1932 – 1933 гг. в Республике Немцев Поволжья является саратовский историк А.А. Герман. Он аргументировано заключает, что этот голод «привел к крупной гуманитарной катастрофе» АССР НП. По мнению А. А. Германа, главная причина голода коренилась «в крайней неэффективности экономической системе советского социализма, в презрении большевистской власти к интересам и судьбам конкретных «маленьких» людей». Он считает, что основная «беда» сторонников теории «геноцида» в том, что они абсолютизируют историю своих народов (украинцев, немцев), исследуют её в отрыве от исторического контекста, не стремясь проводить объективный сравнительный анализ их положения с положением других народов СССР, в том числе и русского. А.А. Герман выступает против абсолютизации национального фактора в политики сталинского режима и указывает, что в ее основе по отношению ко всем народам СССР лежал «пресловутый классовый подход и коммунистические доктринальные установки»^³.

Тема голода 1932 – 1933 гг. в Поволжье получила отражение в краеведческой литературе. Среди опубликованных работ краеведов следует выделить публикации М.С. Полубоярова, в которых использованы оригинальные источники, еще не получившие на тот момент широкого распространения в научной литературе (документы архивов ЗАГС, воспоминания очевидцев)^¹.

Историки Сибири, обращаясь к проблеме коллективизации и голода, основное внимание сконцентрировали на двух аспектах: политике раскулачивания и демографических потерях сибирской деревни в начале 1930-х гг.^² Здесь особенно выделяются публикации Н.Я. Гущина и
В.А. Исупова, содержащие взвешенные оценки демографических последствий коллективизации и голода в Западной Сибири, основанные на глубокой проработке источников.

В последние десятилетия появились интересные исследования о жизни крестьянства Европейского Севера России в годы коллективизации. Однако историки ограничили круг своих интересов проблемами коллективизации как таковой, не уделяя специального внимания продовольственному обеспечению деревни. Тем не менее, следует отметить, что они добились значительных успехов в изучении государственных повинностей деревни в 1930-е гг., негативно сказывавшихся на материальном положении колхозников и единоличников^¹.

Совсем иная ситуация сложилась в Северо-Кавказском регионе. До настоящего времени на тему голода наиболее полными остаются работы уже упомянутого нами выше Е.Н. Осколкова и Д. Пеннер^². Кроме того, в научный оборот введены и прокомментированы получившие большой общественный резонанс письма М.А. Шолохова Сталину о хлебозаготовках 1932 г. и голоде 1933 г.^¹

Заметным явлением в историографии проблемы стали публикации И.Е. Зеленина, А.В. Шубина, О.В. Хлевнюка. Так, например, И.Е. Зелениным опубликована монография, в которой он попытался подвести итог изучения истории коллективизации на основе анализа материалов документальных серий международных проектов В.П. Данилова «Трагедия советской деревни» и «Советская деревня глазами ВЧК – ОГПУ – НКВД». Обращаясь к проблеме голода 1932 – 1933 гг., он называет его «великим голодом», «организованным голодом» и заключает, что этот голод не был обусловлен какими-либо природными катаклизмами. По его оценке, картина общекрестьянской трагедии во всех переживших его регионах, была, по существу, идентична. «И если уж характеризовать голодомор 1932 – 1933 гг. как «целенаправленный геноцид украинского крестьянства», на чем настаивают некоторые историки Украины, − заключает И.Е. Зеленин, − то надо иметь в виду, что это был геноцид в равной мере и российского крестьянства – Дона и Кубани, Поволжья, Центрального Черноземья, Урала, и особенно скотоводов и земледельцев Казахстана – крестьянства всех регионов и республик СССР»^².

Серьезным аналитическим анализом проблемы отличаются публикации А.В. Шубина. Он аргументировано указывает, что голод 1932 – 1933 гг. есть «результат выбора сталинской группы, который мы должны правильно оценить». И этот выбор обусловился конкретно-исторической обстановкой, в которой оказался СССР на рубеже 1920-х – 1930-х гг. Она возникла в результате избранной сталинским руководством стратегии и тактики осуществления объективно необходимой Советской России индустриальной модернизации. А.В. Шубин справедливо заключает: «Либо сколько-нибудь успешное завершение индустриального рывка, либо нехватка ресурсов и полный экономический распад, гигантская незавершенка, памятник бессмысленному распылению труда. И, конечно, крах Сталина. Для того чтобы закончить рывок, достроить хоть что-то, Сталину нужны были еще ресурсы, и он безжалостно забрал их у крестьян. Вопреки распространенному мифу не найдено доказательств, что Сталин «устроил» голод, чтобы замучить побольше народу. Думаю, и не будет найдено». Он выступает против выдвигаемых украинскими учеными цифр жертв голода на Украине и считает, что на Украине непосредственно от голода погибли 1 – 2 миллиона человек, а в других регионах (Поволжье, Северный Кавказ, Сибирь, Казахстан) потери могут исчисляться сотнями тысяч людей в каждом. По его мнению, количество жертв голода 1932 – 1933 гг. в СССР находится в «коридоре» 2 – 3 миллиона человек»^¹.

Большой резонанс у научной общественности получила монография выдающегося исследователя сталинского периода истории СССР О.В. Хлевнюка «Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры» (М.: РОССПЭН, 2010, 479 с.). В ней автор посвятил специальную главу голоду 1932 – 1933 гг. Основываясь на достоверных источниках и опубликованной литературе О.В. Хлевнюк делает убедительный вывод концептуального значения: «Большой голод 1930-х годов стал важнейшим этапом утверждения сталинской социально-экономической системы и диктатуры»^¹.

Подводя итог историографическому обзору, следует обратить внимание на следующие положения. Российские историки проделали большую исследовательскую работу по изучению обстоятельств трагедии 1932 – 1933 гг. Главная их заслуга, на наш взгляд, состоит во введении в научный оборот огромного комплекса источников по данной теме, а также ее осмысление в контексте исторического развития России в ХХ веке. Кроме того, исследователи убедительно доказали крестьянское неприятие коллективизации, их активное противодействие ей, в силу её антикрестьянского характера. Они оказались единодушны в признании факта насильственного характера коллективизации и хлебозаготовок и их трагических последствий для деревни. При этом они по разному понимают мотивы, которыми руководствовался сталинский режим при их проведении и по разному относятся к понятию “рукотворный”, “организованный” голод^².

Например, В.П. Попов полагает, что “рукотворный голод” был частью “общей политики государства применительно ко всему крестьянству (шире – к народу в целом), а не только к кулачеству”, то есть − носил открыто антинародный характер^³. Само понятие “рукотворный голод” он обосновывает следующим образом: “О том, что голод носил рукотворный характер, а не был связан исключительно с засухой 1932 г., свидетельствуют следующие факты. Государственные заготовки хлеба в стране в 1932 г. составили 1181,1 млн. пудов (83 процента от уровня заготовок в 1931 г.), а в 1933 г. выросли до 1444,5 млн. пудов. Таким образом, государство располагало запасами, необходимыми для прокорма голодного населения. Вместо этого за 1931 – 1932 гг. было экспортировано около 70 млн. пудов зерна”^¹.

На наш взгляд, понятия “рукотворный”, “организованный голод” могут быть использованы при оценке трагедии в том смысле, что голод наступил в результате деятельности людей, политиков, а не в связи с природными катаклизмами. То есть, голод явился прямым результатом политики коллективизации и хлебозаготовок, которую проводили конкретные властные органы под руководством ЦК партии, Советского правительства и лично Сталина^². В то же время, вопрос о правомерности данной терминологии остается открытым.

О значении голода 1932 – 1933 гг. для судеб советского крестьянства и страны в целом шла речь на состоявшейся в Москве в Российской Академии Наук в июне 1994 г. международной конференции «Менталитет и аграрное развитие России (XIX – XX вв.)». В своем выступлении автор настоящей статьи выдвинул положение о том, что голод 1932 – 1933 гг. может рассматриваться как переломный момент в тысячелетней истории крестьянской России. Организованный в угоду форсированным темпам индустриальной модернизации страны, он “нанес смертельный удар крестьянству”, после которого его “возрождение” как класса стало уже вряд ли возможно^³. Обратного пути в крестьянскую Россию, с господством мелкого, единоличного, натурально-потребительского хозяйства, уже не было. Традиционное крестьянское общество было разрушено коллективизацией и голодом. Поэтому после событий 1932 – 1933 годов это уже была другая страна и “другое” крестьянство^¹.

С нашей позицией не согласился И.Е. Зеленин, который заключил, что голод 1932 – 1933 гг. коснулся лишь четверти всего сельского населения СССР, сосредоточенного в основных зерновых районах и поэтому не мог иметь столь серьезных последствий. Кроме того, в 1933 – 1935 гг. сталинское руководство пошло на компромисс с колхозниками и единоличниками, разрешив им развивать личное подсобное хозяйство. Поэтому, по его мнению, “конец крестьянства” так и не наступил в России, и задача его “возрождения” оставалась актуальной в последующие годы, в том числе в период хрущевских реформ^².

Как показал анализ опубликованной российскими историками литературы по рассматриваемой теме, большинство из них объясняют мотивы сталинской политики коллективизации и хлебозаготовок, приведшей к голодной трагедии, потребностями индустриальной модернизации страны, необходимостью срочного решения зерновой проблемы подавления крестьянского сопротивления государственной политики. На региональном уровне эти выводы конкретизированы на местном материале.

Мы можем констатировать факт совпадения оценок основных событий 1932 – 1933 гг. в советской деревни, содержащихся в работах российских и в работах зарубежных исследователей, основанных на достоверной источниковой базе. Он свидетельствует о плодотворности и целесообразности научного сотрудничества ученых разных стран в области изучения трагедии 1932 – 1933 гг. как на общесоюзном, так и региональном уровне.

В то же время, на наш взгляд, не достаточно убедительной остаётся позиция исследователей, истолковывающих всенародную трагедию 1932 – 1933 гг. в рамках концепции геноцида голодомором, выпячивающих национальный фактор в сталинской аграрной политике. Все же в основе трагедии лежали политические и социально-экономические причины, связанные с осуществлением сталинского варианта индустриальной модернизации СССР. Об этом свидетельствуют многочисленные публикации отечественных и зарубежных исследователей, опирающихся на конкретно-исторический материал.

Наряду с несомненными достижениями российских и зарубежных исследователей голода 1932 – 1933 гг. в СССР, налицо ряд нерешенных проблем. Так, недостаточно изученным, на наш взгляд, является вопрос о влиянии на аграрную политику Сталина, в том числе во время голодного кризиса начала 1930-х гг., международной обстановки^¹.

Нуждаются в более детальном освещении региональные особенности голода^². Особенно российская региональная историография не богата обобщающими работами на тему коллективизации и голода в отдельных регионах, содержащими их глубокий и всесторонний анализ^³.

Остаётся открытым вопрос о количестве жертв голода 1932 – 1933 гг. в целом по СССР и в особенности в региональном разрезе.

Великая трагедия бывших народов СССР должна не разъединять их, а объединять как общая история и общая беда, уроки которой следует помнить и учитывать в условиях не простого и противоречивого государственного развития России и Украины.

Кондрашин В.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 40

	Собачьи истории Сборник рассказов английского писателя и ветеринарного врача, давно завоевавшего признание российских читателей. В отличие от ранее...		От автора 6 вступление 6 первая часть 11 вторая часть 160 М. О. Кнебель ощущается и в литературном труде, который стал уже фактом ее биографии. Из-под пера М. О. Кнебель вышла не одна серьезная...
	Должностной регламент Российской Федерации, административно-территориальными образованиями иностранных государств, посольствами, консульствами, торговыми...		Их здоровью и развитию расширенный научно-практический комментарий Где бы ни говорили об этом Законе на форуме, круглом столе или конференции уже сам факт его появления вызывает жаркие споры
	Совместная магистерская программа по правам человека мнения договорных... Управления Верховного комиссара ООН по правам человека (увкпч оон) в рамках проекта по реализации совместной Магистерской программы...		Тема урока “оон уникальная международная организация” Библиотеки Информационного Центра ООН в Москве. На открывшейся странице в центре нажать ссылку, чтобы перейти на русскоязычную версию...
	Доклад о положении молодёжи и реализации государственной молодёжной... Охватывает ключевые сферы экономической деятельности государств-членов еаэс, в которых предусмотрено проведение единой, согласованной...		Беспилотники специального назначения Беспилотные авиационные системы используются в вооруженных силах различных стран уже достаточно давно. В последние годы подобные...
	Приложение 2 Решение дискуссии по проблемам геодезического обеспечения в РФ По итогам обсуждения проблем геодезического обеспечения в РФ участники отметили следующее		Книга вышла в издательстве «Гилея» «Вот уж не везет, так не везет: я хотел написать самую подрывную книгу в истории, а она стала коммерчески успешным бестселлером»
	Книга вышла в издательстве «Гилея» «Вот уж не везет, так не везет: я хотел написать самую подрывную книгу в истории, а она стала коммерчески успешным бестселлером»		Межгосударственный стандарт Еасс представляет собой региональное объединение национальных органов по стандартизации государств, входящих в Содружество Независимых...
	Методы испытаний Еасс представляет собой региональное объединение национальных органов по стандартизации государств, входящих в Содружество Независимых...		Гост 31173-2003 Еасс представляет собой региональное объединение национальных органов по стандартизации государств, входящих в Содружество Независимых...
	Межгосударственный стандарт гост Еасс представляет собой региональное объединение национальных органов по стандартизации государств, входящих в Содружество Независимых...		Метрологии и сертификации ( мгс ) Еасс представляет собой региональное объединение национальных органов по стандартизации государств, входящих в Содружество Независимых...

Похожие: