И. О. Сурмина александр невский

Скачать 3.96 Mb.

Название	И. О. Сурмина александр невский
страница	3/24
Тип	Документы

rykovodstvo.ru > Руководство эксплуатация > Документы

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 24

за что и как хвалит автор вместе со своими информаторами «бессмертного по делам и подвигам своим российского государя». Особое внимание следует обратить на те немногие рассказы, которые дают некоторые основания для критики в адрес монарха.

Необходимо иметь в виду, что анекдот как жанр не был нацелен на то, чтобы всеобъемлюще показать деятельность Петра I как реформатора, полководца, законодателя. Образ Петра создавался здесь с помощью малых эпизодов и характерных штрихов. Тем не менее, можно отметить тематические предпочтения, характерные для анекдотов, собранных Штелиным. Предметом рассказов очевидцев здесь чаще всего были личные качества Петра (№ 4, 12, 15, 17, 20, 22,25, 28, 29, 30, 36, 37, 44, 52, 53 54, 55, 60, 61, 62, 65, 67, 69, 77, 78, 81, 83, 87, 88, 89, 91, 92, 98, а также № 12, 25 в московском издании). Как царь и государственный деятель Петр I прежде всего характеризуется с точки зрения его правосудия (№ 2, 4, 32, 34, 42, 51, 57, 64, 73,79, 88, 95, 96, а также № 23, 32, 84, 96 в московском издании). Во множестве анекдотов показан царь как «отец отечества», заботящийся об общем благе государства и подданных (№ 16, 19, 26, 38, 48, 68, 70, 75, 76, 82, 8, 99). Ряд анекдотов характеризует царя как рачительного хозяина, эконома и работника (№ 3, 8, 27, 39, 45, 54, 74). Многие анекдоты посвящены отношению Петра к религии, церкви и суевериям (№ 10, 15 33, 35, 43, 46, 47, 50, 71, 72, 73, 80, 90, 95). Борьба с политическими противниками внутри страны сведена к рассказам о выступлениях против Петра стрельцов и старообрядцев (№ 5, 6, 2, 41). Вопросу об отношении Петра I к Европе и европейцам посвящено несколько анекдотов (№ 18, 21, 32, 82). Целый ряд рассказов имеет своим предметом культурную политику Петра и его художественные пристрастия (№ 24, 49, 56, 58, 59, 85, 86, 89, 91, 97). Некоторые анекдоты фиксируют лишь любопытную ситуацию или остроумный ответ, прямо или косвенно связанные с Петром (№ 1, 7, 11, 13, 40, 66, 105)^¹⁰³.

В конце книги Штелин поместил перечень важнейших дел царя, «где ничего более не упоминается, кроме того, что он при возшествии на… престол не обрел, но во время своего царствования… приобрел и доставил своему государству» (С. 325–328). Если перевести этот текст с велеречивого языка профессора элоквенции на современный, то главные заслуги Петра I состояли, по мнению Штелина, в следующем: он коренным образом изменил международное положение России, поставил ее наравне с европейскими державами, обеспечил ей преобладание над странами Востока; создал регулярное войско по немецкому образцу; создал флот и заложил гавани на четырех морях; завоевал Прибалтийские земли; завел выгодную торговлю с Европой и Азией; соединил реки каналами (Вышневолоцкая система и Ладожский канал); построил Петербург, в котором заложил не только дворцы и сады, но и заводы и фабрики; основал госпитали и воспитательные дома; во многих областях страны построил металлургические заводы, верфи; создал училища, библиотеку, Кунсткамеру; учредил Сенат, Синод, коллегии, снабдил их регламентами, изменил управление губерниями. Этот список Штелин подытожил: Петр преобразил и обезопасил свое государство, оставил его в «цветущем» финансовом положении.

Образ «преобразителя» и просветителя, созданный Штелиным, более соответствует русской традиции, чем европейской, что объясняется русскими истоками большинства анекдотов, а также приспособлением автора к политической идеологии елизаветинского и екатерининского времени. В посвящении Шувалову 1744 г. автор еще называл Петра создателем своего народа («Createur de sa Nation»). Но в окончательной оценке Штелина отсутствует характерное для европейцев стремление показать Петра «творцом» своего народа, противопоставить «варварскую» Русь цивилизованной Петром России. («Европейский» взгляд был блестяще обоснован Вольтером и господствовал в Европе.) Не случайно автор предисловия и переводчик французского издания Л. Ж. Ришу счел необходимым добавить: «Подумаем, впрочем, о положении, в котором находился его народ до того, как он взошел на трон; о жестокости его предшественников, которая вошла в обычай, и особенно, о способе его воспитания или скорее о тех усилиях, которые были предприняты, чтобы его испортить, — и наше восхищение не будет знать границ»^¹⁰⁴.

В «Анекдотах» Петру приданы черты великого монарха. Еще в июле 1741 г. Я. Штелин поместил в «Примечаниях к Ведомостям» изложение речи известного французского философа и пацифиста аббата Ш.-И. Сен-Пьера «О разности великого человека, и человека славного, знатного и сильного». Здесь приведены критерии, по которым определяются великие люди: 1) «великость» их талантов и преодоление великих трудностей; 2) «великость» желания и ревности «к промышлению общей пользы»; 3) «великость» пользы и благодеяний, которые они показали. При этом главным свойством великого человека называются «великие таланты и великие способности к общей пользе». Уже тогда Штелин отнес эти критерии к Петру I: «Толь по многим и толь по изрядным правилам сего писателя не можно не заключить, что между наивеличайшими людьми, какие были в свете, нет ни одного, в котором бы таланты и свойства к общей пользе и к величайшему благополучию отечества были толь совершенны, чтоб быть великим человеком… коль в Петре I…»^¹⁰⁵

По традиции, идущей от самого Петра и от официальной идеологии петровского времени, подкрепленной просветительской теорией, в «Анекдотах» царь представлен Штелиным как олицетворение общего блага. Автор показывает Петра, заботящегося о жизненно-важных отраслях государственного хозяйства — промышленности, земледелии, торговле, путях сообщения, государственных лесах и т.д. Царь «тщательно посещал все фабрики и мастерские, побуждал и одобрял работников» (С. 11). Штелин замечал, что «земледелие есть в числе важных предметов, коих премудрый царь… никогда не выпускал из своих мыслей» (С. 48), заботится о развитии внешней торговли (№ 63). Современники Штелина были убеждены в том, что финансы при Петре процветали, что царь был «строгий эконом», у которого всегда хватало денег на содержание войск и флота, на строительство городов и мануфактур. Царь «не имел… в деньгах недостатка и не сделал ни малейшего государственного долгу, а еще при кончине своей оставил несколько миллионов наличных» (С. 261). По этому поводу Е. В. Анисимов замечает: «…цветущее состояние России после смерти Петра I — домыслы Штелина»^¹⁰⁶. Но здесь мы имеем дело скорее с мифом общественного сознания, чем с результатом личной недобросовестности автора. В «Анекдотах» проводится мысль, что в больших и в малых делах царь старался не для себя, а для людей: когда он узнал, что жителям Ревеля запрещают гулять в заведенном им парке Катериненталя, то воскликнул: «Глупцы! Они думают, что я для себя одного, а не для всех людей с толиким иждивением завел сие увеселительное место» (С. 63). «Отец отечества» учил карельских крестьян плести лапти (№ 75)^¹⁰⁷, сам экзаменовал «подлекаря» в медицине (№ 4)… Эти сюжеты по-своему отражали психологию петровского «регулярного» государства.

Как уже отмечалось, во многих анекдотах речь идет о правосудии царя, причем более о его личном суде, чем о законодательстве. Однако образ «правды», царившей в стране, не складывается из конкретных сюжетов. Оказывается, царь не любил долгого судопроизводства, предпочитал скорую расправу: «наказывал он без промедления своею палкою», а если наказывал напрасно, что тоже случалось, то засчитывал это на будущее (№ 57). В суде Петр делал послабления для своего любимца А. Д. Меншикова^¹⁰⁸. Известный анекдот «Твердое намерение Петра Великого истребить воровство»(№ 4) зафиксировал один из вечных образов России — образ неистребимого и повсеместного воровства. В Сенате, слушая дела о воровстве, Петр в гневе приказал обер-прокурору П. И. Ягужинскому: «Сейчас напиши от моего имени указ… что если кто и на столько украдет, что можно купить веревки, чтоб повесить, тот без дальнего расспрашивания повешен будет». На что Ягужинский ответил: «Государь, неужели ты хочешь остаться императором один без служителей и подданных? Все мы воруем, с тем только различием, что один более и приметнее, нежели другой». Государь… услышав такой забавный (!) ответ, рассмеялся и замолчал» (С. 125).

Царь, по рассказам современников, всеми средствами, в том числе и личным примером, побуждал подданных к государственной службе. «Суетной мысли о знатной породе и о заслугах предков посмеивался он при всяком случае: напротив того старался возбудить в сердцах своего дворянства истинное любочестие, снискивать себе по его примеру почести, чины и преимущества пред другими чрез отличные заслуги… Положил за правило, чтобы предпочтение одного перед другим единою только государственною службою было определяемо; и никто бы не имел инаго чина, как приобретенного им в службе» (С. 101). Штелин приводил предание о том, как в юности Петр служил барабанщиком и простым солдатом. «Когда он бывал на карауле, то спал с своими сверстниками в палатке… как ночью, так и днем отстаивал свои часы, а ел с прочими в артели простую солдатскую пищу…» (№ 27, с. 82–83)^¹⁰⁹. А далее рассказывалась история о том, как царь ходатайствовал о присвоении ему звания адмирала и получил отказ (С. 84–85).

Рассказ о смерти царя, записанный со слов придворного лекаря Паульсона, венчал историю героя, жизнь которого «по законам жанра» должна заканчиваться подвигом, совершенным ради подданных (№ 99). Здесь говорилось о том, что при бурной погоде царь спасал солдат и матросов с севшего на мель бота. Петр стоял по пояс в воде и помогал стаскивать бот и снимать людей. «Сей его подвиг человеколюбия ввергнул в такое состояние, от коего дражайшая его жизнь не могла быть спасена» (С. 301). Эту версию Штелина (с точки зрения строгого источниковедения — весьма сомнительную^¹¹⁰) воспринял не только первый биограф и панегирист царя И. И. Голиков, но и знаменитый историк С. М. Соловьев^¹¹¹.

В образ великого монарха вполне вписывались некоторые особые черты Петра I: стремление к новизне, любознательность и любовь к наукам, страсть к мореплаванию и кораблестроению, уважение к противнику и др. Чаще всего очевидцы рассказывали Штелину о «демократизме» Петра (№ 12, 22, 26, 37, 55, 60, 62, 65). «Казалось, что простота и правда были его врожденными свойствами», — восклицает автор (С. 193). Царь имел небольшой придворный штат, «наружное великолепие почитал он себе за тягость и за суетность», не любил множества слуг за столом, плохо отзывался о лакеях: «…смотрят каждому в рот… разумеют криво и рассказывают опять криво», не любил пышности в еде. Петр «велел запретить под строгим телесным наказанием (!), чтобы на улице перед ним не падали на колени и не марались для него грязью». Царь запросто общался с людьми различных сословий, демонстрируя «благородную простоту нравов и откровенное со всеми людьми обхождение» (С. 13). М. В. Ломоносов рассказал Штелину услышанную от отца историю о том, что царь «не поставлял себе за стыд посещать в городах людей самого низкого состояния, кои с успехом упражнялись в своем ремесле» (№ 38). Петр охотно ходил на крестины к ремесленникам, нижним придворным служителям, офицерам и солдатам гвардии, при этом не проявлял особой щедрости: простым солдатам дарил по рублю, а офицерам — по червонцу (№ 22). Но при всей своей простоте Петр не позволял окружающим забывать, с кем они разговаривают: «В компании он был весел, словоохотен, прост и без всяких чинов: веселые беседы были для него всегда приятны, своевольства же в оных весьма не терпел» (№ 98). Одна фраза — и «простота» царя предстает уже в ином свете.

Анекдоты зафиксировали некоторые специфические черты характера Петра, его необыкновенные наклонности и интересы. Отмечается, что царь не любил карточной игры (№ 69), а также охоты (№ 29). В последнем случае интересен и комментарий: «Травли зверей столько же не терпел государь сей, как и вообще всякого другого мучительства». Но к «мучительству» людей ему все-таки приходилось прибегать. «И без зверей есть у меня с кем сражаться», — якобы говорил он (С. 89). Царь любил медицину (№ 4, 61), всегда имел при себе готовальню с хирургическими инструментами, мог «анатомировать тело, пустить кровь, вырвать зуб и многие лекарские дела исправить совершенно мог» (С. 186). Отмечалась также склонность Петра к истории и его забота о древних памятниках и летописях (№ 36, 44) что подтверждается документами и исследованиями^¹¹². В анекдотах Штелина Петр не только выступает в качестве историка (это вполне соответствует действительности^¹¹³), но и в духе русских академиков середины XVIII в., критиковавших Вольтера, сомневается в том, могут ли иностранные авторы «что-нибудь писать о нашей древней истории, когда мы об оной ничего еще сами не издали» (С. 128).

Судя по анекдотам Штелина, религиозная политика Петра немало занимала умы современников и потомков реформатора. Веротерпимость представлена, пожалуй, как главная черта его отношения к религии, что вполне отвечало просветительским представлениям об идеальной политике. Правда, Петр демонстрировал веротерпимость лишь по отношению к христианским верам: «Петр Великий терпел все христианские веры без всякого различия… только о езуитах ничего ни от кого не хотел слушать, и не терпел их в России» (С. 35–36). Как исторические реалии, так и пристрастие автора анекдотов отразились в подчеркивании симпатии Петра к лютеранству и более сдержанного отношения к католицизму (№ 9, 10, 35, 72). Штелин даже передает слова царя о М. Лютере: «Весьма много я хорошего слышал о сем знаменитом муже, который для величайшей пользы своего государя и многих князей, кои были умнее прочих, на самого Папу и на все его воинство мужественно наступал» (С. 110). Анекдоты отразили неоднозначную позицию Петра по отношению к старообрядцам: как усиление гонений на них, так и переход к более терпимой политике с позиции «государственной пользы» (№ 46). Законодательство Петра положило конец преследованию староверов, при соблюдении ими определенных, впрочем весьма обременительных, условий^¹¹⁴. Прагматическое отношение к ним выражено такими словами царя: «А мучениками за глупость быть, ни они той чести, ни государство пользы иметь не будет» (С. 166). Один из анекдотов зафиксировал враждебное отношение Петра к иудаизму и евреям (№ 8).

Весьма живо в анекдотах показано неприятие царем суеверий, а также его критическое отношение к тунеядству духовенства (№ 15), к мошенничеству на религиозной почве. Царь разоблачал «плачущий» чудотворный образ Богоматери (№ 43), тщательно рассматривал нетленные мощи и объяснял «естественные причины сего нетления» (№ 50), сомневался в том, что дьявол мог явиться Лютеру в видимом облике (№ 35) и т. д. Примечательно, что в рассказах Штелина Петр разоблачает ложные чудеса в церквях Польши и Эстонии, что должно было усыпить бдительность церковной цензуры.

Но не менее чем веротерпимость Штелин подчеркивал в Петре «усердие в вере», «ревность и благоговение», соблюдение царем заповедей Божьих, неприятие им «хулителей веры» (№ 4, 71, 73). В этих рассказах отразился тот очевидный факт, что Петр, конечно, не был атеистом и с почтением относился к православию. Но тенденция к изображению Петра верным сыном православной церкви, которая просматривается в анекдотах, более напоминает нам о реалиях елизаветинского царствования, когда православные иерархи чувствовали на себе «матернее попечение» набожной императрицы^¹¹⁵. Вопреки этой ложной тенденции один из самых известных анекдотов Штелина весьма ярко и реалистично характеризует отношение царя к церковной иерархии в целом и к упраздненному званию патриарха в частности. Когда знатное духовенство стало просить царя о восстановлении патриаршества, «император одной рукой ударил себя в грудь, а другою обнажив свой кортик и ударя плашмя по столу, сказал с великим гневом: вот вам Патриарх» ^¹¹⁶.

Еще один вопрос, которому Штелин уделил большое внимание в своих анекдотах, — это отношение Петра I к иностранцам и к Европе. Актуализации этой темы способствовали политические условия послепетровских десятилетий: и так называемое «засилье иностранцев» при Анне Ивановне, и «петербургский национализм» времен Елизаветы Петровны. К тому же сам автор и более половины его информаторов были иностранцами. Во многих анекдотах показано благосклонное внимание Петра к европейцам, но при этом отмечается, что они привлекали его своими знаниями и профессионализмом. «Не можно сказать, чтобы Петр Великий имел слепую любовь к чужестранцам», — писал Штелин. Если царь и «был весьма к ним расположен и ласкал, то сие происходило от того токмо, что он желал просветить свое государство» (№ 18). То есть Европа рассматривалась Петром как источник просвещения. В одном из анекдотов отмечается эволюция интереса Петра к европейской культуре. Если во время первого путешествия царь учился в Голландии кораблестроению, мореплаванию, торговле, хотел познать устройство фабрик и промыслов, то во время второго путешествия он «упражнялся уже рачительнее собственно в науках и художествах» (№ 24).

Политические и цензурные условия России, а также сам авторский замысел издания не позволяли прямо показать отрицательных сторон личности и политики Петра I. Тем не менее тема царского деспотизма, жестокости, неуважения к личности звучит в рассказах Штелина. О жестокости царя в Европе ходили легенды, в которых Петр выступал верным наследником Ивана Грозного. У Штелина Петр характеризуется как продолжатель добрых дел грозного царя (№ 18). Поэтому в книге, первое издание которой предназначалось для иностранцев, потребовалось такое оправдание от имени самого Петра: «Меня называют… жестоким и мучителем, однако, по счастию, те только чужестранцы, кои ничего не знают об обстоятельствах, в коих я сначала многие годы в моем государстве находился, и сколь многие из моих подданных препятствовали мне ужаснейшим образом в наилучших моих намерениях для отечества, и принудили меня поступать с ними со всякою строгостию, но не жестоко, а менее еще мучительски» (С. 239). Оценка жестоких мер царя как его адекватного и соответствующего духу времени ответа опасным политическим противникам – прием, которым до сих пор пользуются защитники Петра Великого^¹¹⁷.

Неразвитость политического и личностного сознания русского общества XVIII в. позволяла снисходительно относиться к некоторым поступкам Петра, которые сегодня оценивались бы уже по-другому. Лишь вспыльчивость царя усмотрел составитель в рассказе, который, независимо от его подлинности, передает ужас современников перед Петром. А. К. Нартов рассказал Штелину историю о том, как в токарной мастерской мальчик-слуга, снимая с царя колпак, случайно дернул его за волосы (№ 77). «Разгневанный монарх, вскочив со стула и вынув свой кортик, побежал за мальчиком, которого он, конечно, умертвил бы, если бы мальчик не убежал весьма скоро и не скрылся бы…» (С. 219). Как отмечает Е. К. Никанорова, мотив несоразмерности вины и наказания образует, вопреки авторским интенциям, скрытый, но вполне прочитываемый смысл повествования^¹¹⁸. Каков же был страх слуги перед монархом, если тот после случившегося бежал двое суток сряду, добежал до Ладожского озера, а оттуда ушел в Вологду, где «сказался сироткою» и скрывал свое имя десять лет!

Рассказчики готовы были простить царю горячность и скорую расправу; у Штелина всегда находились объяснения сомнительным поступкам царя^¹¹⁹. И тем не менее большинство рассказов о «царской дубинке» не вошло в первое петербургское издание книги, а в московском издании некоторые рассказы были смягчены.

В рассказе «Петра Великого строгость в наблюдении полицейского порядка» царь наказывает дубинкой генерала-полицмейстера Петербурга графа А. Девиера за неисправность моста^¹²⁰. Автор подчеркивает, что подобное наказание сам царь не считает чем-то особенным. После того как мост был наскоро починен, царь пригласил избитого генерала к себе в коляску со словами: «Садись, брат». Царский кухмистер И. И. Фельтен рассказал Штелину, как Петр его потчевал дубинкой за воровство лимбурского сыра. Достойно примечания и то, что сам кухмистер не посчитал зазорным рассказать эту историю, и то, что царь, по его словам, наказав слугу, «сел опять за стол и с равнодушием кушал Лимбурский сыр»^¹²¹.

Рассказ о несправедливом поступке Петра с французским архитектором Ж. Б. Леблоном был смягчен и сокращен в московском издании. Здесь говорилось о том, что Петр по ложному доносу Меншикова выбранил и «ударил по плечу палкою» ни в чем не повинного мастера^¹²². В подлиннике же говорилось, что царь бил дубинкой по спине Леблона, «который, конечно, не заслуживал такого сурового и оскорбительного обхождения»^¹²³. После этого архитектор якобы впал в горячку, слег в постель и вскоре умер.

О том, что царь был элементарно невоспитан и не привык считаться с окружающими людьми, свидетельствует история, случившаяся в 1716 г. в Гданьске во время богослужения: почувствовав холод, царь, ни слова не говоря, содрал с сидящего рядом бургомистра парик и надел его себе на голову. Такое поведение показалось жителям Гданьска «чудным», сам же монарх действовал по привычке, как обычно^¹²⁴.

Наконец, некоторые анекдоты свидетельствуют о нарушении тайны исповеди в петровское время как об обычном и даже полезном явлении (№ 51), о существовании определенной оппозиции реформам царя (№ 33), о том, что царь «от человеческих слабостей не был вовсе изъят» и был снисходителен к «плотским грехам» (№ 93, 94).

Как своеобразную реакцию на широкое распространение фаворитизма в России середины и второй половины XVIII в. можно рассматривать утверждение автора «Анекдотов», что при Петре I не было фаворитов: «Никогда сей российский монарх не имел такого у себя любимца, которому бы по одной слепой благосклонности вручил… с делами и людьми по собственной воле поступать…»^¹²⁵. Тем не менее примечательно, что А. Д. Меншиков выступает как отрицательный персонаж анекдотов^¹²⁶.

Одним из героев анекдотов Штелина является петровский Петербург, здесь происходит действие большинства рассказов. В анекдотах говорится об основании города (№ 52), о его планировке, о каналах (№ 53). Штелин впервые в литературе упомянул об архитекторе Д. Трезини (С. 156), имя которого почти полтора столетия находилось в забвении^¹²⁷. В анекдотах запечатлены события повседневной городской жизни. Оказались зафиксированными не только любовь Петра к Петербургу, но и отношение жителей к новому городу. В одном из анекдотов говорится о «плачущей иконе» Богоматери: «…Богоматери страна сия противна, для того плачет, и слезами своими новому сему городу и, может быть, всему государству возвещает угрожающее великое несчастье»^¹²⁸. В другом рассказе (№ 33) речь идет о ложном предсказателе наводнения в столице. При этом указывается, что подобные злонамеренные слухи могли исходить как от знатных людей, недовольных основанием Петербурга, так и от простого народа, который против его воли переселили в новую столицу.

Целый ряд сюжетов, сообщенных Штелином, отражает собственные интересы автора как первого историка русской культуры и искусства. Благодаря его любознательности мы узнаем о художественных вкусах Петра I, о его любви к картинам Рубенса, Ван Дейка, Рембрандта, а также голландского мариниста Адама Сило^¹²⁹ (№ 17, 30, 40), о его музыкальных предпочтениях (91). Большой интерес представляют рассказы о заведении Кунсткамеры и истории ее коллекций. Как свидетельствовал Шумахер, Петр настоял на том, чтобы первый музей был бесплатным для посетителей, которых там даже могли угостить чашкой кофе или рюмкою вина (№ 24). Штелин подробно сообщает о книгах, которые печатались в петровское время (№ 56, 86, 90), об основании Академии наук (№ 59). Весьма любопытен и рассказ о том, что Петр посоветовал создать в Летнем саду наглядные иллюстрации к басням Эзопа (№ 68)^¹³⁰. Таким образом, Штелин сохранил для потомков уникальные штрихи культурной жизни петровской эпохи.

Страстный поклонник Петра I, человек близкий ко двору, благонамеренный автор и собиратель, Я. Штелин, как уже отмечалось, не мог и не хотел поместить в своем издании всего разнообразия ходивших в русском обществе анекдотов о Петре Великом. Известно, что в среде образованного дворянства Петра обвиняли в жестокости и кровопролитии, в произволе, когда он, «не разбирая ни роду, ни чинов, уподлял себя биением окружающих его», в склонности к «любострастию» и к роскоши, в том, что он «самовластие до крайности распространил»^¹³¹. Некоторые из этих разговоров нашли смягченный отклик в анекдотах, но «внутренний цензор» не позволил Штелину писать о попойках Петра, о выходках Всепьянейшего собора, о неприглядных сторонах личной жизни царя, о деле царевича Алексея и т. д. А то, что эти сюжеты были представлены в «устной истории» того времени, не вызывает сомнения. Подчас рассказчики так сгущали краски, что из многих анекдотов о Петре, по словам современника, «можно было бы заключить, что он был изверг или сумасшедший»^¹³².

Но даже собрание анекдотов Штелина, полностью опубликованное в Германии и во Франции, в русских переводах было сокращено по цензурным соображениям, на что было обращено внимание еще в XVIII в.^¹³³ Большему сокращению подверглось санкт-петербургское издание: в него не вошли анекдоты о поступке Петра с гданьским бургомистром (№ 12 лейпцигского издания), о снисходительности царя к его фавориту Меншикову (№ 23), об отвращении царя от тараканов (№ 25), почти все сюжеты, связанные с царской дубинкой (о поступках царя с Девиером (№ 33), кухмистером Фельтеном (№ 87), Леблоном (№ 100), рассказ о разоблачении Петром «чуда» с «плачущей» иконой Богоматери (№ 36) и даже безобидная история о попугае царицы, разболтавшем государственный секрет (№ 109). Как в петербургских, так и в московских изданиях XVIII в. были пропущены сюжеты о спазматических припадках царя (№ 32), о том, что дочь иностранного купца, чтобы избавиться от домогательств царя, целый год укрывалась в лесной хижине среди болота (№ 89). По-видимому, из патриотических соображений были опущены рассказы о совете царю некоей знатной польской дамы обязательно иметь среди офицеров русской армии иностранцев (№ 50); в другом рассказе эта же дама сравнивала Петра I, который отдал приказ дотла разорять все области, куда направлялась армия Карла XII, с неким польским дворянином, который назло своей жене себя кастрировал (№ 51).

В изданиях начала XIX в. пропущенные сюжеты были восстановлены. Но одновременно книга вышла «с приобщением многих новейших анекдотов, выбранных из разных иностранных и российских писателей». К сожалению, в издании 1820 г., на которое часто ссылаются позднейшие историки, эти 22 анекдота (№ 116–138) приписаны Штелину. Эта ошибка перешла и в современное переиздание Е. В. Анисимова. Между тем примерно треть из этих добавленных анекдотов (№ 116, 117, 118, 120, 126, 133, 134) представляет собой пересказ анекдотов Нартова^¹³⁴. Некоторые сюжеты (№ 121,133) представлены у Голикова^¹³⁵. Имеются заимствования из «Записок» И. И. Неплюева (№ 124, 138)^¹³⁶. Ряд анекдотов, по-видимому, восходит к сочинениям Вольтера. Дополнение было сделано механически: составители не заметили, что один из анекдотов (№ 125) почти дословно повторяет штелиновский сюжет (№ 97, с. 288–289), имеются и другие несообразности. Таким образом, при использовании изданий «Анекдотов» XIX в. необходимо учитывать их сложный состав.

Как явление историографии XVIII в. анекдот претендовал на подлинность в изложении фактов. Предполагалось, что рассказчики либо сами были свидетелями описываемых событий, либо слышали их от свидетелей. Штелин представлял записанные им рассказы как «достопамятные и истинные известия», слышанные из уст «знаменитых свидетелей». Подобно своему коллеге И. И. Голикову, Штелин полагал, что знатность и высокие должности его информаторов служат дополнительным аргументом в пользу истинности описываемых событий, что вполне отвечало этическим и юридическим нормам XVIII в.: «…слово дворянина официально считалось весомее и правдивее слова простолюдина»^¹³⁷. Этот сомнительный с точки зрения современного источниковедения аргумент не раз подводил Штелина. В частности, не выдержали последующей научной критики рассказы престарелого фельдмаршала князя И. Ю. Трубецкого, дружеским расположением которого так гордился историк (№ 5, 6, 23; в основе этих анекдотов лежит фольклорный сюжет о чудесном избавлении от смерти).

По мнению издателя анекдотов, в пользу их достоверности говорил и тот факт, что некоторые анекдоты он слышал от разных свидетелей — и они совпадали в деталях (С. 110, 130, 354, 399)^¹³⁸. В качестве доказательства достоверности автор нередко ссылался на сохранившиеся «вещественные доказательства»: портреты, медали, произведения искусства, токарные изделия, книги, о которых идет речь в анекдотах. Иногда автор основывал свое повествование на подлинном документе — письме Петра I адмиралу Ф. М. Апраксину (С. 330–331), собственноручных замечаниях Петра на первом проекте учреждения Академии наук (№ 59).

Каждый раз Штелин сообщал, от кого он услышал данный анекдот, а часто — и какое событие имеет этот человек к описываемому событию. В конце книги он приложил краткие биографические сведения о 54 своих информаторах. Впрочем, эти сведения не отличаются полнотой и точностью. В частности, многие даты в нем перепутаны. В перечне упомянут человек (Кароткин), чей рассказ не вошел в издание, но здесь отсутствует примерно десяток имен известных людей бывших информаторами автора: графиня М. А. Румянцева, художник Г. Гзелль, профессор М. В. Ломоносов, действительный статский советник А. А. Нартов, историограф князь М. М. Щербатов и др. Среди информаторов Штелина были самые высокопоставленные лица: императрица Елизавета Петровна, фельдмаршал князь И. Ю. Трубецкой, фельдмаршал граф А. Б. Бутурлин, фельд-маршал граф Б. К. Миних, канцлер граф М. П. Бестужев-Рюмин, сенатор А. Л. Нарышкин и др. В списке Штелина еще полтора десятка титулованных особ, по меньшей мере полтора десятка военных и штатских генералов, а также русские и иностранные дипломаты. Имеются представители интеллигентских профессий — художники, архитекторы, академические служащие, придворные врачи. В списке полдюжины фамилий купцов и фабрикантов, которые вместе со священниками и придворными служителями (интендантом, поваром, столяром) представляли, условно говоря, «социальные низы». Большинство собеседников Штелина — люди «высокой» книжной культуры, что, впрочем, не исключает влияния на их рассказы массовых исторических представлений и даже фольклора. Среди анекдотов XVIII в., которые, по мнению П. А. Зайончковского, «иногда примыкают к воспоминаниям, иногда — к источникам фольклорного характера»^¹³⁹, «сказания» Штелина стоят ближе к мемуарам^¹⁴⁰. Но считать их «великосветской шелухой»^¹⁴¹, конечно, нет никаких оснований.

Разумеется, Штелин не ставил задачи критического исследования каждого анекдота, «вынужден был довольствоваться услышанным»^¹⁴². По-видимому, он и не справился бы с такой задачей, хотя она уже была поставлена научным сообществом того времени. Работу по проверке подлинности преданий о Петре Великом в то время уже начал Г. Ф. Миллер, критиковавший «анекдотические» сообщения П. Н. Крекшина о рождении и детских годах Петра^¹⁴³.

Единомышленник Миллера А. Ф. Бюшинг в своей рецензии первым указал на ряд неточностей в рассказах Штелина^¹⁴⁴. Известный немецкий географ и историк не отрицал источниковой ценности анекдотов. Но лишь немногие из них он считал достойными внимания ученых: о смелости Петра во время стрелецкого бунта (№ 5), о письме с берегов Прута (№ 16), о строительстве Петербурга (№ 52). Не все рассказы, по его мнению, «совершенно правильны и достоверны, не все являются новыми и неизвестными», иные просто служат «для утолщения книги». Бюшинг упрекал Штелина в том, что тот не учел исследований Миллера и даже не упомянул этого «русского историка» там, где это следовало бы сделать. Ибо у Миллера имеется несколько специальных статей и изданий — о тангутских письменах, о фельдмаршале Шереметеве, об истории Вольтера. Ссылаясь на дневник Ф. В. Берхгольца, Бюшинг указал, что празднование Ништадтского мира было не в 1721, а в 1722 г. Автор рецензии иронизировал над Штелиным, который назвал один из анекдотов «Метрессы», но при этом заявлял, что у Петра не было «любовниц». Упрекает он автора и за то, что тот не использовал опубликованное Бюшингом в «Magazin fuer die neue Historie und Geographie» донесение имперского посла, где говорилось о смерти Петр I от венерической болезни, полученной от Чернышовой. Не использовал Штелин и статью Бюшинга о графе Лестоке, из-за чего в биографии этого информатора оказалось множество ошибок. В отзыве Бюшинга слышится высокомерие профессионала по отношению к труду дилетанта, книга которого «стоит один талер и четыре гроша».

И. И. Голиков отверг достоверность рассказа Штелина о бурных и долгих переживаниях Петра I по поводу смерти его малолетнего сына Петра^¹⁴⁵. В некритическом отношении к сообщаемым фактам обвинил Штелина (а заодно и Голикова) В. Н. Берх, говоря, что они «писали все, что им рассказывали и не сличали рассказов с хронологиею и произшествиями того времени». Берх указал на несоответствие историческим реалиям анекдота о том, как Адмиралтейская коллегия отказала царю в просьбе о присвоении ему чина вице-адмирала (27)^¹⁴⁶.

В период становления профессиональной исторической науки (вторая треть XIX в.) ученые оценивали источники исключительно с точки зрения их соответствия объективной реальности, что привело к негативной оценке «Анекдотов» Штелина. Первые профессиональные историки стремились уличить его в дилетантизме, подчеркивали, что он был академиком, далеким от науки. Н. Г. Устрялов с презрением писал о профессоре аллегории, который «записывал все, что слышал, не различая былей от небылиц». Более того, строгий ученый середины XIX в. обвинял Штелина в том, что тот приукрашивал услышанное и даже «пускался на выдумки». Устрялов указал на несоответствие реалиям первого стрелецкого бунта рассказа престарелого фельдмаршала И. Ю. Трубецкого о чудесном спасении Петра от смерти. Отверг Устрялов и крекшинские предсказания о рождении и славе Петра Великого. (Впрочем, сам Штелин указывал, что рукопись о пророчествах царя имеет позднее происхождение.) А письмо утрехтского профессора Гревия, которое подтверждает астрологические пророчества, профессор считал выдумкой Штелина^¹⁴⁷. М. П. Погодин, который также занимался историей молодости Петра, а кроме того, был владельцем архива Штелина, вступился за автора «Анекдотов»: «Нет, скажу я решительно, приписывать Штелину подлоги — грех: он мог ошибаться, но никогда не выдумывал и не обманывал. Перебрав многие сотни всяких его бумаг, я пришел к убеждению, что это была воплощенная немецкая точность, даже относительно ничтожнейших безделиц. Можно ли же поверить, чтоб он позволил себе выдумки о важнейших, исторических предметах?»^¹⁴⁸

П. П. Пекарский по академической традиции упрекнул Штелина в том, что он собирал свои анекдоты «без всякой критики и поверки, почему и достоверность большей части этих рассказов подлежит теперь сомнению». Вместе с тем историк первым подчеркнул историографическую ценность сборника анекдотов: «…по нему можно следить, как слагаются легенды о замечательных людях…»^¹⁴⁹

Наиболее ожесточенные и длительные споры вызвало опубликованное Я. Штелиным письмо Петра I с берегов Прута. Оно породило обширную литературу и было помещено в «Письмах и бумагах Петра Великого», хотя оригинал его не обнаружен. Его подлинность защищали С. М. Соловьев, Е. А. Белов, Е. П. Подъяпольская, К. В. Малиновский. Против выступали Н. Г. Устрялов, Ф. А. Витберг, С. А. Фейгина, Р. Виттрам, Н. И. Павленко. Аргументы скептиков представляются более весомыми. Прямых доказательств подлинности письма нет. Но хотелось бы вновь оградить Я. Штелина от обвинений наиболее рьяных критиков. В частности, Н. И. Павленко пытается изобличить Штелина в фальсификации, в том, что он из честолюбивых соображений сочинил это письмо, а ссылку на князя М. М. Щербатова придумал для солидности^¹⁵⁰. Но дело в том, что Щербатов действительно имел какой-то список этого письма (но не подлинник!). Еще до появления публикации Штелина он показывал письмо французскому историку П. Ш. Левеку. «Я узнал этот анекдот в России из уст человека образованного и правдивого, который видел оригинал письма: эта история была мне подтверждена князем Щербатовым, архивистом Сената, у которого я из скромности не попросил копии», – писал Левек^¹⁵¹. И после публикации анекдотов Щербатов не отрекался от письма и не обвинял Штелина в подлоге, хотя и писал о письме весьма уклончиво: «Не утверждаю я напечатанного его (Петра I. – С. М.) письма в анекдотах, которое, по крайней мере, вид истины имеет»^¹⁵². Слова двух историков прямо свидетельствуют о том, что Штелин не был фальсификатором, он лишь добросовестно записывал то, что сообщали ему очевидцы и их потомки.

Не следует обвинять Штелина в том, что он не исправлял неточностей своих информаторов. Он не ставил такой задачи даже в тех случаях, когда у него были уточняющие данные. Например, Штелин сообщал со слов экипажмейстера Адмиралтейства Брюйна, что при основании Петербурга царь «не нашел… он иного строения, кроме деревянной рыбачьей на Петербургской стороне избы, в которой он сперва жил, и для сохранения о сем памяти, видим мы ее ныне обведенную каменными сводами и столбами под кровлею» (С. 150). Сохранившийся до наших дней домик Петра возводился специально для царя и не является «рыбачьей хижиной», — уточняет Н. И. Павленко^¹⁵³. Между тем Штелин знал, что домик был построен специально для Петра, о чем он писал, перечисляя мемориальные вещи Петра в Петербурге: «Напротив сего места… стояла бедная рыбачья хижина, из которой Петр Великий в 1703 году в несколько дней построил малый деревянный домик о двух покоях с сенями и кухнею» (С. 322). Это известие Штелина в общем соответствует сведениям современника: «На этом самом месте… некогда было 15 хижин, населенных шведскими рыбаками. После занятия этой местности русскими деревню сожгли, а его величество повелел поставить для себя тут маленький домик, где и жил»^¹⁵⁴.

Е. В. Анисимов, по-видимому не разделяющий личной неприязни Н. И. Павленко к Штелину, публикуя избранные анекдоты, отмечал, что многие из них имеют под собой реальную историческую основу и находят подтверждение как в опубликованных, так и в архивных документах^¹⁵⁵. Петербургский историк подверг источниковедческому анализу целый ряд анекдотов: о поведении Петра во время штурма Нарвы (№ 11), о попытке раскольника умертвить царя (№ 41), о князе Долгорукове, порвавшем царский указ (№ 96) и др. Анисимов указал не только на те случаи, когда конкретные документы петровского времени подтверждают или отвергают достоверность зафиксированного в анекдоте события, но обратил внимание на достоверность ситуаций, о которых идет речь у Штелина.

Рассмотрение каждого анекдота Штелина с точки зрения подлинности сообщаемых в нем фактов не входит в задачи настоящей работы. Тем не менее можно дополнить ряд сюжетов, которые прямо или косвенно подтверждаются или опровергаются документами. Так, в ряде анекдотов зафиксированы высказывания и конкретные поступки Петра, в общем-то адекватно отражающие протекционистский курс экономической политики в последние годы его царствования. Не исключено, что в некоторых случаях близко к оригиналу приведены и соответствующие слова Петра. В одном из анекдотов (№ 63) приводится речь царя, выступавшего против чрезмерной строгости таможенного устава: «Торговля и без того подобна немощной девице, которую не должно ни пугать, ниже опечаливать строгостию напротив того, более ласкать, ободрять и дружелюбием привлекать» (С. 191). Подобные «отеческие» высказывания встречаются в подлинных петровских бумагах. Например, учреждая компанию для торговли с Испанией, Петр предписывал ее дирекции иметь управление «как мать над дитятем во всем, пока в совершенство не придет»^¹⁵⁶.

Критическое отношение Петра I к суевериям, засвидетельствованное в нескольких анекдотах, также находит подтверждение в документах. В сходной ситуации, столкнувшись с обманом, Петр в январе 1723 г. известил Синод через его вице-президента Прокоповича об изъятии из дома секретаря Монастырского приказа Макара Беляева серебряного ковчега с изображением мученика Христофора с приказанием перелить его в «какой пристойно церковный сосуд», извергнув из него «содержавшуюся в нем под именем мощей» слоновую кость. При этом царь приказал написать трактат, который бы развенчивал распространенные в народе «сицевые и сим подобные суперстиции» (суеверия), идущие, по мнению царя, от греков^¹⁵⁷.

Выше уже отмечалось, что анекдоты довольно реалистично трактовали религиозную политику Петра. Зафиксированное в одном из рассказов нетерпимое отношение к иезуитам находит прямое подтверждение в собственноручном указе царя 18 апреля 1719 г. майору А. И. Румянцеву, производившему высылку иезуитов из Немецкой слободы. Майор Румянцев должен был произвести обыск в «езувицком монастыре» в полночь, взять все письма их, «чрез учителей наших школ пересмотреть при себе», подозрительные письма перевести и привести с собой в Петербург, а авторов таких компрометирующих писем арестовать. Царь писал: «Понеже слышали, что оные (иезуиты. — С. М.) учеников многих в свой закон привели, а наипаче из мещанской, того також освидетельствовать, и кои прилучатся в сем или в ином к ним, арестовывать» ^¹⁵⁸.

Два анекдота в собрании Штелина (№ 93, 94) показывают снисходительность Петра к «нравственным погрешностям юношеским» и «плотским грехам». По словам автора, Петр и как законодатель не считал эти грехи опасными, противопоставляя человеческие слабости тем грехам и порокам, «который причиняли явный вред всеобщему государственному благу и безопасности жителей и их имению» (С. 422). По свидетельству барона Черкасова, Петр осудил и даже высмеял закон императора Карла V, «предписывавший смертную казнь мечем за доказанное прелюбодеяние». Конечно, нельзя поручиться за точность слов, переданных современником, но именно такое отношение царя зафиксировали его собственноручные поправки к Воинским артикулам. Первоначальный вариант 169-го артикула устанавливал, что в случае прелюбодейства «муж женатый» и «жена замужняя» «оба смерти достойны» и должны «без разсмотрения особ казнены быть». Петр значительно смягчил наказание: «…оные оба наказаны да будут, по делу и вине смотря»^¹⁵⁹.

В одном из анекдотов говорится о ложном предсказателе наводнения в Петербурге: «Близ берега Невы стояло старое высокое дерево ольха. О нем пророчествовал один мужик в Петербурге, что в ближайшем сентябре месяце столь великое будет потопление города, что вода превысит помянутое дерево. Разнесшийся о том слух привел жителей сего города, а особливо легковерную чернь, в страх и безпокойствие… Петр Великий… весьма от того рассердился, велел то дерево срубить…»^¹⁶⁰ Любопытную параллель этому рассказу находим в писаниях П. Н. Крекшина. Здесь говорится о сосне, на которой жители обнаружили горящие «вощаные свечи». Свечи срубили, от чего осталась зарубка. «В 1720-м году от великой морской погоды была великая вода, которая все места жила Санктпитербурха глубиною около аршина покрыла. Чухна разглашали, будто бывает вода по сук с зарубкою; в народе великое было сомнение, и царское величество при присутствии своем повелел оную сосну срубить… которой сосны пень и доныне виден»^¹⁶¹. В данном случае, по-видимому, имеется две независимые версии одного и того же сюжета о наводнении, который, по мнению современного исследователя, свидетельствует о том, «что сознанию петербуржцев было свойственно ожидание несчастья, состояние фобии, что и выливалось в негативное отношение к городу»^¹⁶².

Еще один курьезный пример. Едва ли отыщется подтверждение рассказу о прибитом к стене таракане, вызвавшем вспышку гнева царя. Но то, что Петр не терпел тараканов и заботился, чтобы в домах, где он останавливался, их не было, подтверждается его перепиской. 3 декабря 1709 г. он писал московскому коменданту М. П. Гагарину: «И для житья нашего в Коломенском вели приготовить избушки две или три, в которых бы тараканов не было»^¹⁶³.

Что касается анекдота «Царь Петр в анатомическом музее в Лейдене», перевод которого приведен в приложении к статье, то описанные в нем подробности едва ли можно принимать как вполне достоверные. Несомненно лишь то, что царь 28 апреля 1798 г. посетил Лейден и его знаменитый анатомический музей: «…проехали город Лейден и были в академии и в анатомии»^¹⁶⁴. Но знаменитый анатом Боергаве (Бургаве) тогда не был еще доктором медицины и профессором ботаники, поэтому едва ли он отвечал за прием царя^¹⁶⁵. История с «укушенным трупом» демонстрирует стереотипное восприятие европейцами «русского варвара». Это, возможно, и стало причиной того, что Штелин не поместил анекдот в свое издание. Смягченный вариант рассказа, но связанный уже с посещением анатомической коллекции Ф. Рюйша, приводит в своей книге Й. Дриссен: «Однажды, посещая Рюйша, Петр увидел прелестного ребенка, препарированного столь мастерски, что он казался живым. Этот ребенок так тронул Петра, что тот снял его с полки и поцеловал»^¹⁶⁶.

Думается, что приведенные примеры подтверждают априорную мысль А. Е. Чекуновой о том, что «записи Штелиным устных воспоминаний не менее точны, чем другие источники личного происхождения»^¹⁶⁷.

Подводя итог, можно отметить, что анекдоты Штелина о Петре Великом весьма интересны и ценны как явление «устной истории» XVIII в. Конечно, они отразили в себе лишь определенную часть устных преданий о Петре; они подчеркнуто субъективны и в случае использования их как источника о Петре и его времени требуют всесторонней критики, ибо соединяют в себе особенности повествовательной литературы, фольклора, мемуаров и политического панегирика. Анекдоты донесли до нас некоторые уникальные свидетельства о характере, необычном поведении, ярких изречениях и взглядах Петра I. Даже самые суровые критики Штелина признают, что он сумел передать в своих рассказах дух времени, создать психологически убедительный образ преобразователя. Но не менее, чем о Петре I, эти анекдоты свидетельствуют и о рассказчиках, и о собирателе, и об их времени. Петр I оценивается через призму послепетровского времени, когда правили его «ничтожные наследники», когда стали забываться тяжелые судороги эпохи реформ. Проблемы елизаветинского царствования (обострение отношений с «русскими немцами», подъем национального самосознания, доходящий до национализма, фаворитизм, усиление позиций православной церкви, подъем культуры и т. д.) обостряли, а подчас искажали видение реалий петровского времени. Анекдоты свидетельствуют и о том, как в тумане воспоминаний, преданий и вымыслов, в фимиаме официального славословия Петр I приобретает черты мифологического героя: рожденного по предсказаниям, преодолевшего массу смертельных опасностей и препятствий, наделенного харизматическими чертами. Анекдоты дают нам возможность увидеть зарождение и развитие в массовом сознании одного из наиболее ярких мифов века Просвещения — мифа Петра Великого.

Публикуя свой сборник анекдотов о Петре Великом, Я. Штелин выражал надежду, что будет издано «обильное продолжение сих статей». И он не ошибся.

Приложение 1

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 24

	Открытое акционерное общество «Торговая фирма «Невский» Открытое акционерное общество «Торговая фирма «Невский» (оао «тф «Невский»), именуемое в дальнейшем Покупатель, в лице заместителя...		Оао «Невский 25» 30 апреля 2010 года Preliminary approved by the Board oao ‘Nevsky 25’ Оао санкт-Петербургское акционерное общество по развитию недвижимости (Невский 25)
	В. П. Ермакова Коллектив Ермошин Александр Михайлович, Литвиненко Инна Леонтьевна, Овчинников Александр Александрович, Сергиенко Константин Николаевич		Техническое задание на выполнение работ по текущему ремонту усиленных... Предмет выполнения работ: текущий ремонт усиленных жалюзи, установленных в уличной части вестибюля ст. «Невский проспект-2»
	«Поставщик», с одной стороны, и Открытое акционерное общество «Средне-Невский... Невский судостроительный завод» в лице первого заместителя генерального директора Софронова Алексея Юрьевича, действующего на основании...		Техническое задание на оснащение системой вентиляции помещений №016,... Предмет выполнения работ: оснащение системой вентиляции помещений №016, 016А, 013,012,011 станции «Невский проспект 2»
	Александр Лоуэн. Депрессия и тело Доктор Александр Лоуэн — создатель биоэнергетики, революционного метода психотерапии, направленного на то, чтобы восстановить тело...		Ппов) Битвы духа (III часть Об авторе: Александр Леонидов (Александр Леонидович Филиппов) родился 19 октября 1974 года в г. Уфе. Окончил исторический факультет,...
	Александр Александрович Бушков Екатерина II: алмазная Золушка Александр... Фридрихом в полной мере относится и к нашему нынешнему времени: и наука не в пример развитее, и воспитание располагает немыслимыми...		«Инструкция о порядке согласования и выполнения работ по прокладке... «Невский проспект 2» со служебными помещениями в части перепланировки (расширения) касс
	Общее вступление. На этом сайте собраны посвящённые здоровью материалы,... Александр Бруснёв. Подборка представляет собой: 3 книги, неоднократно изданные ранее; разделы информации о здоровье, духовном развитии,...		Широкова Татьяна я пью свое бессмертие вода для молодости и долголетия Защиту интеллектуальной собственности и прав Издательской Компании «Невский проспект» осуществляет юридическая компания «Усков и...
	Информационный бюллетень Администрации Санкт-Петербурга №12 (1013) от 17 апреля 2017 г Выставка-фотопроект Виктора Холоднякова «Библиотека в лицах» (Библиотечный, информационный и культурный центр по искусству и музыке...		Наименование основных данных и требований Основные данные и требования... ...
	Годовой отчет за период с 1 января 2010 года по 31 декабря 2010 года I введение Оао «Санкт-Петербургское акционерное общество по развитию недвижимости (Невский 25)»		Информационный бюллетень Администрации Санкт-Петербурга №11 (1011) от 3 апреля 2017 г Пресс-конференция, посвященная старту городского Месячника антинаркотических мероприятий (Медиацентр Правительства спб Невский пр.,...

И. О. Сурмина александр невский

Похожие: