В. Б. Касевич Фонологические проблемы

Скачать 4.69 Mb.

Название	В. Б. Касевич Фонологические проблемы
страница	7/36
Тип	Документы

rykovodstvo.ru > Руководство эксплуатация > Документы

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 36

4. В настоящем разделе мы хотели бы выйти за рамки традиционной лингвистической, а также и психолингвистической проблематики, обратив внимание на возможную интерференцию фонологических связей, присущих системе носителя языка, с некоторыми другими, на вероятностный характер этих _/52//53/ связей, наконец, на возможность их различающихся индивидуальных реализаций.

В предыдущем разделе в обоснование позиции школы Щербы мы прибегли к данным преимущественно эмпирического характера. Иначе говоря, мы сделали попытку психолингвистической верификации одной из существующих моделей (в одном из ее аспектов). Но если мы стали тем самым на путь построения лингвистической модели, адекватной внутренней системе носителя языка, то естественно было бы стремиться к максимальному отражению фактов речевого поведения человека.

4.1. Выше мы говорили, что для получения адекватной информации о внутреннем устройстве фонологической системы носителя языка нужно избавиться от того влияния, которое могут оказывать на реакции информанта морфонология и орфография. Но верно ли было бы утверждать, что такого рода влияния никак не сказываются на самом устройстве внутренней системы носителя языка? Например, к фактам речевого поведения должно быть отнесено и то, что носитель русского языка может объективно «не слышать», что произносится в слове женитьба — [t’] или [d’]. Это не свидетельство наличия в данной позиции архифонемы, а скорее колебание между решениями, обусловленными собственно фонологически, морфонологически и орфографически. Мы назвали явления такого рода интерференцией фонологии, морфонологии и орфографии [Касевич 1979b], и их объективное существование должно получить определенное отражение в описании, ориентирующемся на психолингвистическую адекватность. Возможно, следует вводить в систему особые интерференционные связи, которые дифференцируются по источнику интерференции — морфонологическому, орфографическому и т. д.

Интерференция развивается по мере углубления и роста качественного разнообразия языковых навыков в онтогенезе и в результате обучения языку. Мы располагаем данными (тип их, впрочем, хорошо известен), которые относятся к языковому развитию ребенка в период 5–7 лет при освоении грамоты. Если, как сказано выше, взрослый носитель языка (грамотный) может реально не слышать разницу между звонкими и глухими согласными в определенной позиции в силу интерференции, то реакции ребенка указанного возраста иные; для него вполне типичны вопросы (при первой встрече с соответствующими словами в печатном тексте): «Почему под, а не пат в слове подсолнечное? Почему аф, а не ав в слове Афганистан?». Такого рода реакции с несомненностью свидетельствуют об адекватном собственно фонологическом анализе, на который еще не наложилось вызывающее интерференцию влияние морфонологии и особенно орфографии.

О том, как велико влияние графики и орфографии на фонологическое представление, писал Л. В. Щерба, говоря о «сме-_/53//54/шенни звука с буквой, которое так характерно для всякого грамотного человека и которое психологически состоит в том, что два ряда образов — зрительный и слуховой — составляют неразрывное целое, заменяя друг друга» [Щерба 1974: 166]. Если эти представления — графическое (орфографическое) и фонологическое — составляют неразрывное целое, то можно ли наличие «неразрывного целого» не учитывать при психологически (психолингвнстически) ориентированном описании?

4.2. Уместно также высказать предположение о принципиальной вариабельности фонологической системы, о лабильности ее внутренних и внешних связей — как в плане онтогенеза применительно к одному и тому же носителю языка, так и в плане различий между индивидуальными языковыми системами.

Как отчасти уже говорилось выше, для среднего носителя русского языка наших дней, прошедшего (как минимум) школьный курс обучения, вопрос «что слышится?» сплошь и рядом объективно заменяется вопросом «как пишется?», и такой носитель языка «слышит» звонкие в исходе слова или «не слышит» звонкого наподобие в в слове Афганистан. Однако, скажем, не прошедший такой науки В. К. Тредиаковский^⁴² прекрасно осознавал различие между орфографическим и фонологическим обликами слова и, требуя писать «по звонам», т. е. в согласии с реальным фонологическим составом слов, писал, в частности: «Мы произносим, например, (т) в слове упатка от упадок, в котором характеристическая есть (д)^⁴³, то (т) и надобно писать, а не (д). Будеж произносить (т), а писать (д), то один знак за другой будет принят без основательныя причины» [Тредиаковский 1948: 185–186]^⁴⁴.

Есть основания утверждать, что фонологическая система грамотного не равна фонологической системе неграмотного, причем то, как человек обучался грамоте, также может наложить свой отпечаток на формирование итоговых отношений в системе, которые определяются не только самой фонологией, но также ее интерференцией с другими аспектами языка.

К этому вопросу относится и то, из какого наличного материала исходил носитель языка при формировании своей фонологической системы. Так, самостоятельность фонемы /ы/ в русском языке подтверждается наличием таких слов, как ы (название буквы) [Зиндер 1979: 65–66], некоторыми принятыми транскрипциями (Ыденпу, Ыхнь). Но в словарь неграмотного или малограмотного носителя, языка такие единицы скорее всего не входят. Не значит ли это, что в системе фонем, складывающейся на базе ограниченного словаря, нет фонемы /ы/, а есть лишь вариант [ы] фонемы /i/?

Возможно, на итоговый вид фонологической системы могут оказывать влияние и последовательность усвоения фонем, тип развертывания системы, а также присущие данному носителю _/54//55/ языка смешения фонем в процессе овладения фонологией родного языка. Известно, что многие дети в возрасте от 2 до 6 (иногда до 9) лет заменяют твердые заднеязычные переднеязычными. Отмечены и обратные замены, хотя они менее типичны. Если считать, что стратегия усвоения языка, его этапы сказываются на окончательном виде, принимаемом системой (ср. [Bever 1974]), то можно предположить, что наличие и вид замен указанного выше типа небезразличны для установления окончательных связей в системе фонем взрослого носителя языка.

Ч. Рид сообщает, что американские дети, обучавшиеся грамоте, изобретали такие написания, как CHRIE для try, JRAGIN для dragon, NUBRS для numbers, LITL для little, LADR для letter. Он резонно считает, что такая «орфография» указывает на действительный фонологический облик соответствующих слов для ее «авторов». Соответственно он дает фонологическую транскрипцию приведенных слов как /črai/, /jrægən/, /n˜brs/, /litl/, /lεdr/ (см. об этом [Linnel 1979: 125]).

П. Линнел по этому поводу замечает, соглашаясь с Ч. Ридом, что традиционные фонемные транскрипции — /trai/, /drægən/ и т. д. «несомненно сложились под влиянием принятой орфографии» [Linnel 1979: 125]. Нужно, однако, уточнить, что «детская» орфография может отражать — и скорее всего отражает — именно детскую фонологию и морфонологию, а традиционная — какой-то усредненный вариант фонологии и морфонологии взрослых носителей литературного американского английского. Эти две системы не тождественны^⁴⁵.

Интерес здесь представляет среди прочего фиксирование носового согласного в слове numbers (см. выше). Хорошо известно, что в американском английском, скажем, can’t и cat фонетически различаются за счет назальности/неназальности гласного. Сталкиваясь с такими парами, ребенок, усваивающий американский английский, вполне может включить в свою фонологическую систему носовые гласные, а в дальнейшем отказаться от этого решения^⁴⁶.

Итогом предпринятого здесь обсуждения должны быть достаточно простые выводы (которые, однако, далеко не просто реализовать в практическом исследовании): фонологическая система, присущая носителю языка, может принимать различный вид в зависимости от объема и типа его словаря, от того, грамотен ли он, как обучался грамоте, каким путем усваивал язык; даже у неграмотного носителя языка фонологическая система испытывает влияние со стороны морфологии и морфонологии, что выражается в «накладках» на собственно фонологические отождествления-различения, свойственные носителю языка. Особенно велика роль орфографии как источника интерференции, «затемняющей» собственно фонологические отношения в системе языка. Наконец, все эти (и вероятно, иные) сложные _/55//56/ вариации, взаимовлияния и переплетения должна отражать фонологическая модель, претендующая на психолингвистическую адекватность.

5. Вернемся, однако, к собственно лингвистической проблематике, точнее, к логической стороне функциональных критериев отождествления фонов.

5.1. Тождество, как уже говорилось, можно рассматривать в качестве понятия, практически идентичного эквивалентности; и то и другое в логике определяется как «отношения типа равенства» [Яновская 1972 и др.].

Отношение x E y по признаку Q понимается как возможность замены x ^→_← y при сохранении признака Q, (см. об этом, например, в работе Шрейдера [Шрейдер 1971]). Места х и у в нашем случае занимают, естественно, минимальные фонологические сегменты, фоны. Признак Q — это сохранение тождества морфемы. Что собой представляет фонологически интерпретированная операция взаимозамены x ^→_← y?

Наиболее явный тип такой взаимозамены — это отношение свободного варьирования, при котором соблюдается условие сохранения тождества морфемы. Дополнительная дистрибуция на первый взгляд не может быть принята в качестве частного случая отношения х ^→_← у, поскольку традиционно она трактуется как статическая закрепленность каждого из сегментов за своим контекстом. Между тем, как отчасти уже говорилось выше (см. 3.3.), это понятие допускает и «динамический» подход, ср. соотношение [t] ^→_← [t°] (плита ~ плитой): при замене контекста меняется сегмент, при восстановлении контекста восстанавливается и фон.

В работе, посвященной анализу понятия оппозиции [Касевич 1974a], мы исходили из того, что нет необходимости оговаривать специально, как понимается тождество морфемы (достаточно чисто семантического тождества), и это слабое определение тождества морфемы можно компенсировать сильным определением взаимозамены, требуя, чтобы взаимозамена была однозначно предсказуемой в обе стороны. В качестве иллюстрации использовался хорошо известный в литературе пример вол — волы, где взаимозамена [o] ^→_← [] не является однозначно предсказуемой в обе стороны, поскольку от [] можно перейти не только к [o], но и к [a]: валы → вал.

Однако более пристальный анализ обнаруживает, что реальная ситуация сложнее. Во-первых, точно так же недействительно соотношение [a] ^→_← [], т. е. невозможным оказывается не только отождествление [o] и [], но равным образом [a] и []. Во-вторых, нетривиален и вопрос о сохранении семантического тождества морфемы, а отсюда и тождества морфемы, как такового. Дело в том, что варианты [vol] и [val] в этом тради-_/56//57/ционном примере как будто бы однозначны (во всяком случае, считаются таковыми), в то время как вариант [vl] явно двузначен, так как соответствует и вол , и вал . Получается в известной степени парадоксальная ситуация: уже замена [a] на [] изменяет значение морфемы, превращая ее из однозначной в двузначную^⁴⁷. За счет чего же возникает двузначность варианта [vl]?

Ответ может быть один: ее источник не носит фонологического характера. Только вариант [vol] однозначен, вариант же [val] двузначен точно так же, как и [vl]. Однозначность слова вал есть результат его общей морфологической структуры, т. е. алломорф [val] имеет значение «вал» в контексте нулевого окончания и некоторых других, а в контекстах окончаний ы, ами и т. п. данному алломорфу соответствуют два значения — «вол» и «вал»^⁴⁸.

Из этого, очевидно, следует, что замена [a] на [] не есть замена вообще и, в свою очередь, замена [o] на [] должна трактоваться как чередование [o] → [a].

Такая интерпретация ставит нас перед проблемой, уже знакомой по материалу чередования звонких и глухих согласных: и здесь мы должны сказать, что мена [o] → [a] не является универсально-автоматической, поскольку не везде выступает как контекстно вынужденная. Естественно, что на эту трактовку распространяются и трудности, вызываемые строгим толкованием понятия аллофона (см. 3.4); иными словами, возможность отождествления [a] и [] и невозможность отождествления [o] и [] желательно верифицировать свидетельствами эмпирического порядка (см. 3.4.3).

«Чистыми» случаями дополнительной дистрибуции, выступающей как взаимозамена, однозначно предсказуемая в обе стороны при сохранении тождества универсально-автоматического алломорфа, являются примеры типа [t] ^→_← [t°] (плита ~ плитой).

5.2. Другая важная проблема, связанная с тем же материалом, — это статус аллофона в фонологической теории. С точки зрения порождения речи аллофон есть не что иное, как контекстная реализация фонемы. Распределяясь по разным контекстам, фонемы «становятся» аллофонами. Аллофонов у каждой фонемы, следовательно, столько, сколько позиций (в широком смысле) она может занимать. Свободные варианты в этом смысле оказываются иррелевантными, так как они приурочены к одному и тому же контексту^⁴⁹. Иначе говоря, с точки зрения порождения речи фиксирование аллофонов данной фонемы — это перечисление тех контекстов, в которых она может употребляться.

Аналогичным образом в плане восприятия речи сведения об аллофонах — это информация о том, что в данном контексте _/57//58/ могут встречаться данные фонемы. Ничего сверх этого в понятии аллофона здесь нет.

Оставаясь в пределах фонологии, в рамках абстрактных моделей речепроизводства и речевосприятия, мы, собственно, могли бы вообще обойтись без понятия аллофона, если у нас есть система фонем и своего рода «система позиций (контекстов)». Сопоставляя каждой фонеме множество действительных для нее контекстов и наоборот, мы получим всю ту информацию, которую дает использование понятия аллофона. Аллофон в этом смысле — нечто вроде удобной аббревиатуры: мы говорим «аллофон x» вместо того чтобы сказать «фонема X в контексте C». Подчеркнем, что вопрос о качестве аллофона в очерченных рамках вообще не возникает. Качество (индивидуальность) фонемы определяется набором ее дифференциальных признаков, а этот набор остается постоянным для всех контекстов, следовательно, для всех аллофонов данной фонемы.

Несколько изменяется ситуация, когда мы рассматриваем исследовательские процедуры, т. е. переход «текст → система фонем». В этом случае лингвист-фонолог действительно оперирует, фонами, которые являются потенциальными аллофонами тех или иных фонем, как некими самостоятельными сущностями. Однако эти объекты носят сугубо вспомогательный характер, они должны быть реинтерпретированы так, как это излагалось выше («фонемы X₁, X₂... в контекстах C₁, C₂...»), когда установлены фонемы языка и их контексты.

Таково положение дел, когда мы ограничиваем свое рассмотрение сферой «чистой» лингвистики, «чистой» фонологии. В этих условиях в распоряжении исследователя по существу нет иных единиц, кроме фонем. Разница между фонемой и аллофоном здесь — это различие между фонемой как элементом парадигматической системы и фонемой как элементом синтагматической (линейной) структуры. Аллофон не фонетический (в узком смысле) или «полуфонетический» объект, как полагают, кажется, многие авторы.

Сферой «чистой» фонологии мы имеем право ограничиться при узколингвистическом подходе^⁵⁰. При психо- и нейролингвистических подходах чисто фонологическое описание становится недостаточным, соответствующие вопросы будут обсуждены в главе VI.

6. Во всех ли случаях существуют условия, необходимые и достаточные для применения описанного выше критерия отождествления фонов? По мнению Э. Фишер-Йоргенсен (личное сообщение), в датском языке чередования в пределах морфемы занимают столь незначительное место, что это делает невозможным сколько-нибудь широкое применение метода морфологического отождествления, заставляя обращаться наряду с дист-_/58//59/рибутивными методами к соображениям о фонетическом сходстве.

По поводу фонетического сходства мы не раз уже говорили выше, в разных контекстах, что оно, так сказать, фонологически бесплодно и вообще с фонологической точки зрения представляет собой скорее фиктивное понятие. Трудно сказать, каковы должны быть пороговые значения, чтобы можно было, утверждать, что данные два фона «похожи» друг на друга больше, чем каждый из них на какой-либо другой.

Что же касается ограниченного варьирования экспонентов морфем в данном языке, то здесь очень важно учитывать, что для изучения чередований можно и даже нужно привлекать фонетические слова и вообще любые последовательности, для которых отмечаются те же закономерности сегментных единиц, что и для фонетических слов. Экспериментальные исследования на русском материале показали, что межсловные стыки в отсутствие паузы обнаруживают те же аллофоны соответствующих фонем, что и внутрисловные [Бондарко и др. 1968]. Поэтому, например, пять и три дает такой же хороший контекст для [i] после мягкого перед твердым, как и Тит, только в последнем случае нельзя изменить контекст, сохраняя тождество морфемы, а в первом можно (два и три и т. д.).

Важно также — и в этом процедуры отождествления принципиально сходны с процедурами сегментации — допустить два этапа анализа: на одном устанавливаются все фонемы, которые можно получить путем морфологически обоснованного отождествления фонов, на втором система достраивается до целого, когда фоны, не поддающиеся морфологизованному отождествлению, получают фонемную интерпретацию по отношению к уже выделенным фонемам.

Общая схема исследования принимает следующий вид. Функционально (морфологически) обоснованное отождествление сегментов дает, как сказано, их разбиение на классы эквивалентности. Каждому такому классу ставится в соответствие особый абстрактный объект — фонема. Затем устанавливаются (пока в предварительном порядке) дифференциальные признаки выделенных фонем (см. об этом в следующем разделе) и, вероятно, фонетические корреляты этих признаков. Это позволяет перейти к следующему этапу, когда фоны, не охваченные отождествлением на первом этапе, испытываются на совпадение в терминах дифференциальных признаков (через фонетические корреляты последних) с той или иной из выделенных фонем; выделенные фонемы фигурируют как своего рода эталоны. «Дополнительные» фоны не столько включаются в прежде очерченные классы эквивалентности, пополняя их, сколько подводятся под ту или иную фонемную категорию. Например, в выше приводившемся примере гласный морфемы Тит, который как будто бы не чередуется с другими фонами с сохранением мор-_/59//60/фемы, подводится под фонемную категорию /i/, полученную путем отождествления ряда фонов на материале морфемы и (союза).

Внешне операция по фонемной интерпретации фонов напоминает процедуры восприятия речи (см. гл. IV), однако ее природа иная: она служит тому, чтобы все единицы словаря — компонента конструируемой лингвистом системы — могли быть представлены в фонологической записи.

Важно также подчеркнуть, что здесь не происходит возвращения к отождествлению на основании фонетической близости: отождествление через фонологические признаки, выведенные из функционально установленных соотношений, никак не эквивалентно приравниванию по сходству звучания до выяснения системы фонем.

7. Когда классам эквивалентности ставятся в соответствие абстрактные объекты — фонемы, мы можем любой член класса эквивалентности, сохраняя уровень абстракции, заменить в произвольном контексте определенной фонемой. Члены класса эквивалентности — это конкретные экземпляры фонемы.

Применительно к любым членам класса эквивалентности можно говорить об отношениях между ними рефлексивности, симметричности и транзитивности; классы эквивалентности не пересекаются.

Здесь необходимо остановиться на аргументах П. Постала о «нетранзитивности оппозиции» [Postal 1968], которые вкратце мы разбирали в рецензии на монографию этого автора [Касевич 1972].

7.1. П. Постал считает, что одним из краеугольных положений «автономной» фонологии является понятие свободного варьирования, логическим отрицанием которого выступает оппозиция; на основании этих понятий и устанавливаются фонемы языка. Свободное варьирование есть идентичность, а идентичность с логической точки зрения представляет собой эквивалентность. Эквивалентность предполагает отношение рефлексивности, симметричности и транзитивности, однако можно показать, утверждает Постал, что реально последнее отношение не выполняется. А из этого следует, очевидно, что отношение свободного варьирования не есть эквивалентность. Если отношение свободного варьирования не является эквивалентностью, то и фонемы «автономной» фонологии не суть объекты, сопоставленные классам эквивалентности^⁵¹.

П. Постал обосновывает нетранзитивность свободного варьирования следующими фактами. В английском языке слова unless, untill могут произноситься с начальным [] и «шва», intentional, insulting — с начальным [i] и «шва», employment, entire — с [e] и «шва», antagonize, anticipate — с [æ_ˉ] и «шва», amorphous, annul — с [æ] и «шва». Для каждой пары действительно свободное варьирование «шва» с нередуцированным глас-_/60//61/ным, т. е. «шва» находится в отношении свободного варьирования с любым из этих гласных. Однако сами они не могут свободно варьировать друг с другом. Налицо нетранзитивность свободного варьирования сегментов и т. д. (см. выше), что подрывает, по мнению Постала, самые основы «автономной» фонологии.

В действительности умозаключение Постала^⁵² построено на ошибке. Достаточно задать вопрос: между какими единицами традиционная фонология устанавливает отношение свободного варьирования? Вполне очевидно — между вариантами одной и той же фонемы. Или при другом ракурсе рассмотрения между сегментами, сама свободная вариативность которых свидетельствует о принадлежности к одной фонеме. Те же свободные замены, о которых говорит Постал, не свободное варьирование вариантов одной и той же фонемы, а (фонетически не обусловленное) чередование фонем^⁵³. К тому же не только не являются взаимозаменяемыми гласные, которые приводит Постал, но и не любое «шва» заменяется этими гласными, ср. about, afar и т. п., где возможно лишь «шва».

Коль скоро замены [i], [e], [æ] и т. д. на «шва» — это замены фонем, то идентичность цепочек, куда входят эти гласные, утрачивается в результате чередований, хотя именно из сохранения идентичности исходит Постал. Следовательно, при нарушении идентичности (т. е. эквивалентности) нет смысла ожидать сохранения транзитивности.

7.2. Другой пример Постала, также доказывающий, по мнению автора, нетранзитивность свободного варьирования, — некоторые закономерности межсловных стыков в языке могавк. В словах, завершающихся на согласный плюс h, перед гласным следующего слова h может сохраняться, если отсутствует пауза. Если же слова разделяются паузой, то h опускается и вводится гортанная смычка. Таким образом, фарингальный и ларингальный оказываются в отношении свободного варьирования. Однако в других случаях, когда цепочка «согласный + h + гласный» не находится на межсловном стыке (а располагается внутри слова), она не может заменяться на последовательность «согласный + пауза + гортанная смычка + гласный». «Эти факты, — заключает Постал, — нельзя, таким образом, описать в рамках автономной фонологии, которая должна давать всем последовательностям, лишенным паузы, одну и ту же фонетическую интерпретацию. Но это означает, что описание языка могавк, основанное на такой теории, делает ложное утверждение, согласно которому указанные фонетически различные последовательности с паузами и гортанными смычками находятся в отношении оппозиции» [Postal 1968: 221].

Последнее довольно плохо сформулировано, однако ясно, что Постал ставит в упрек традиционной фонологии: она одинаково трактует последовательность «согласный + фарингаль-_/61//62/ный + гласный» вне зависимости от того, можно ли эту цепочку заменить другой — без фарингального, но с паузой и гортанной смычкой. Одновременно, по Посталу, получается, что не учитывается свободное варьирование последовательности, содержащей фарингальный, с последовательностью «согласный + пауза + гортанная смычка» наряду с невозможностью такого же варьирования в отсутствие стыка, а это тоже свидетельство нетранзитивности.

В сущности, этот случай не слишком отличается от разобранного выше. Если в каком-то контексте фарингальный согласный языка могавк не чередуется с ларингальным, то это скорее всего разные фонемы. А коль скоро мы имеем дело с разными фонемами, то замена одной из них на другую — нарушение фонологической идентичности между цепочками, нарушение эквивалентности, и вопрос о сохранении транзитивности в таком случае не должен возникать.

Добавим, что неважно, чем вызвана замена фонемы, каким контекстом^⁵⁴ — фонологическим, морфологическим или даже лексическим. По логике Постала, можно рассуждать следующим образом. В одних словах русского языка к и г свободно варьируют, ср. калоша и галоша, в других — нет, ср. Клаша и Глаша. Есть и случаи, когда свободно варьируют г и х, ср. Гарди и Харди, но к и х не могут заменять друг друга. Следовательно, здесь налицо нетранзитивность свободного варьирования.

Из этих примеров ясно видна, как нам представляется, несостоятельность построений Постала: он везде имеет в виду отнюдь не фонологическую, а морфологическую (морфемную) или лексическую идентичность. Постал фактически не допускает такой возможности, чтобы языковая единица сохраняла тождество самой себе, но ее фонологический облик изменялся бы — будь то в силу изменения контекста, будь то в силу допускаемой языком вариативности. Всякую вариативность Постал должен считать фонетической, субфонологической. Когда Постал говорит, что, скажем, unless невозможно произнести с начальными [i] или [æ], то это справедливо для данного слова, а не относительно какого-либо фонологического условия. То же верно и в случае с нашими русскими примерами: фонологически халоша «ничуть не хуже», чем калоша или галоша, просто такого слова нет в русском языке. Иными словами, Постал везде подменяет анализ фонологии анализом лексики или морфологии.

Из этого объективно следует, что, согласно точке зрения порождающей фонологии^⁵⁵ в редакции Постала, человек не в состоянии оперировать бессмысленными звуковыми последовательностями, построенными по фонологическим правилам его языка, в том числе и новыми для него языковыми единицами. Неизвестно даже, может ли носитель языка просто повторить такие единицы, если не знает их значения и грамматических _/62//63/ характеристик^⁵⁶. Порождающая фонология не рассматривает (на каком бы то ни было этапе анализа) фонологические последовательности как таковые. Фактически генеративисты не признают существования двойного членения в языке, звуковая сторона в принципе не может быть «эмансипирована» в рамках этой теории от соответствующих знаков^⁵⁷.

7.3. Возникает ситуация, парадоксальная в том смысле, что порождающая фонология, одна из основных и наиболее развитых отраслей генеративной лингвистики, объективно входит в противоречие с двумя кардинальнейшими постулатами этой последней. Генеративная лингвистика едва ли не начинается с того бесспорного, в общем, положения, что лингвистическая теория должна дать объяснение «творческому аспекту» речевой деятельности человека — его способности производить и воспринимать неограниченное количество правильных высказываний. В рамках синтаксиса хрестоматийное предложение Хомского Зеленые бесцветные идеи яростно спят объявляется невозможным не из-за своей бессмысленности, а в силу неграмматичности [Хомский 1965: 510 н др.]. Иначе говоря, новые, в том числе и бессмысленные, высказывания с генеративистской точки зрения возможны, если они грамматичны, т. е. не нарушают правил языка. И только на фонологию это разрешение объективно не распространяется: как мы видели, возможность/невозможность замены, вообще любые фонологические правила фонолог-генеративист готов рассматривать лишь применительно к конкретным языковым единицам, не допуская фонологических закономерностей как таковых.

Другой основополагающей посылкой генеративной лингвистики выступает тезис о естественном стремлении языковых систем к максимальной экономности. Хотя это положение нельзя абсолютизировать, следует признать, что должен существовать предел сложности системы, превышение которого просто лишило бы человека возможности пользоваться данной системой. Едва ли не самым ярким примером «предохранения» от нереалистичной сложности является то, что языку присуще двойное членение (ср. [Зиндер 1971a]). Ведь суть данного понятия заключается прежде всего именно в том, что существует самостоятельная система — фонологическая; единицы этой относительно простой и экономной системы сами по себе не имеют значения, но могут, комбинируясь, конституировать бесконечное множество значащих единиц, тем самым, кстати, обеспечивая во многом «творческий аспект» языка^⁵⁸.

Положение об автономности фонологии, которое решительно отвергают генеративисты, заключается отнюдь не в том, что фонема понимается как «фон, лишенный избыточности» [Bailey 1976: 14]. Фонология автономна не больше — но и не меньше, — чем морфология или синтаксис. Мы выделяем фонемы, изучая функционирование морфем. Но после того, как эти единицы — _/63//64/ фонемы — получены в качестве неких сущностей, отличных и отдельных от морфем, которые они конституируют, происходит их определенная «эмансипация», и мы получаем возможность рассматривать любую фонему и фонемную последовательность вне зависимости от того, в экспоненты каких морфем они входят (или не входят). Автономность фонем есть результат движения от высших уровней к низшим, а не итог последовательного обобщения фонетической информации.

7.4. П. Постал обсуждает приводившийся выше материал и под другим углом зрения. «Нетранзитивность свободного варьирования/оппозиции может быть истолкована в других, вероятно, более знакомых терминах как „полная нейтрализация“ (complete overlapping). Полная нейтрализация, или пересечение, обычно определяется как отнесение одного и того же фонетического сегмента к различным фонемам в „тех же самых“ фонетических контекстах» [Postal 1968: 225].

Действительно, когда Постал английское «шва» считает реализацией то фонемы /i/, то фонемы /e/, /æ/ и т. д., он тем самым утверждает, что данные фонемы нейтрализуются в «шва»^⁵⁹. Не совсем понятно, что Постал имеет в виду под «фонетическим сегментом» и «фонетическим контекстом». Судя по всему, он не считает «шва» самостоятельной фонемой, хотя, как уже отмечалось выше, существуют слова, где «шва» невозможно заменить другой гласной.

Но если «шва» — самостоятельная фонема, то привлечение понятия нейтрализации просто ничего не добавляет к тому, что уже говорилось: ту же ситуацию мы по-прежнему можем описывать как такую, где, например, слово unless способно иметь более чем один фонологический облик: /nles/ и /ənles/ (ср. русск. калоша и галоша). Кроме того, разные слова при их варьировании могут совпадать по своему фонологическому облику, например effective /əfektiv/ и affective /əfektiv/ [Postal 1968: 220] что действительно является нейтрализацией, но только морфологической, а не фонологической. Ни первая, ни вторая из рассмотренных ситуаций не могут считаться чем-то необычным для языкового знака с его относительно самостоятельными асимметрично соотносящимися сторонами — означающим и означаемым. Вклад порождающей фонологии в решение обсуждавшихся проблем не может быть оценен позитивно: пользуясь более традиционными общими представлениями о характере языка, языкового знака, можно, как мы старались показать, дать более простую и убедительную трактовку соответствующему материалу.

Мы еще будем заниматься вопросами, близкими к проанализированным выше в связи с возражениями Постала по поводу характера отношения эквивалентности в фонологии. Теперь же следует вернуться к обсуждению процедур фонологического _/64//65/ анализа на стадии разбиения фонов на классы эквивалентности и сопоставления каждому классу абстрактного объекта — фонемы.

8. На данном этапе анализа появляются основания для того, чтобы дать более строгое определение понятию оппозиции в фонологии. Оппозиция — это отношение антиэквивалентности, которое имеет место между членами разных классов эквивалентности и, как следствие, между разными фонемами, сопоставленными этим классам.

8.1. Таким образом, независимое определение оппозиции не случайно наталкивается на фундаментальные трудности. Оппозиция — производное понятие, поскольку антиэквивалентность производна от эквивалентности.

Подчеркнем, что это именно антиэквивалентность, а не просто различие (т. е. отсутствие тождества): различие существует между любыми произвольными объектами, антиэквивалентность же вытекает из установления эквивалентности, есть обратная сторона этой последней, а признание эквивалентности требует фиксирования в явном виде определенного признака. Следовательно, эквивалентность — а отсюда и антиэквивалентность — не могут существовать между случайными объектами.

Итак, мы пришли, по существу, к выводу, давно сделанному Соссюром о том, что различия в языке являются лишь «оборотной стороной» тождеств [Соссюр 1977: 141], хотя для Соссюра, надо сказать, это известное высказывание не было органичным, поскольку он акцентировал внимание именно на различиях.

А. Кейперс рассматривает связь различия и тождества и утверждает, что невозможно видеть в одном из них нечто исходное, а в другом — производное^⁶⁰. «Само понятие „отличный“ может быть определено только через свою противоположность „одинаковый“ и наоборот... Было бы ошибкой рассматривать какое-то из этих понятий как первичное, а другое как производное» [Kuipers 1975: 32].

Утверждения Кейперса справедливы в том смысле, что противопоставленные понятия немыслимы друг без друга. Но Кейперс вряд ли прав, говоря о невозможности некоторой иерархии между противопоставленными сущностями. В самом деле, когда перед нами два объекта, соотносящиеся как A и не A, то отношения между ними не столь легко обратимы, как считает Кейперс: ведь A — это нечто определенное, не A — все, что угодно, кроме A. Поэтому сделать этот полюс положительным по отношению к A и определенным невозможно^⁶¹. Таким образом, определение оппозиции в качестве производного от понятия эквивалентности в принципе законно.

Добавим, что антиэквивалентность не просто отрицание эквивалентности, т. е. не «все, что угодно, кроме эквивалентности». Дело в том, что когда ограничивается объем множества, _/65//66/ на котором устанавливается отношение эквивалентности, то антиэквивалентность — отношение не между некоторым объектом и всем остальным бесконечным множеством произвольных объектов, а, как было сказано выше, между членами разных классов эквивалентности, т. е. вполне определенное отношение. О любых двух фонах можно сказать, принадлежат они или нет одному и тому же классу эквивалентности. Поэтому антиэквивалентность, будучи производным понятием, столь же наполнена содержанием, сколь и эквивалентность.

Трактовка оппозиции как антиэквивалентности позволяет подвести логическую базу под утверждение о том, что все фонемы данной системы находятся между собой в отношении оппозиции: сама по себе самостоятельность каждой фонемы есть ее антиэквивалентность по отношению к любой другой той же системы.

8.2. Выше анализировался логический аспект понятия оппозиции. Следует рассмотреть и его психологический аспект. Это необходимо также и потому, что интуитивно кажутся справедливыми обычные представления о примате оппозиции: ощущается некая истинность в том, что более важна противопоставленность, скажем, /p/ и /b/, а не тождественность одного «экземпляра» /p/ другому.

Корни этих представлений следует искать именно в психологии. Для человека (как, впрочем, для любого живого организма) с поведенческой точки зрения, с точки зрения адаптивных задач различие всегда важнее, чем тождество. Базой, на которой строится, по существу, развитие психики, как таковой, является ориентировочный рефлекс. А ориентировочный рефлекс — это реакция организма на изменение окружающей обстановки («рефлекс что такое?» называл его И. П. Павлов). Этот рефлекс приводит организм в состояние готовности исследовать новую ситуацию (его более развитая форма — ориентировочно-исследовательский рефлекс) и, если понадобится, реагировать на нее должным образом. По мнению П. Я. Гальперина, само назначение психики заключается в обеспечении ориентировочной деятельности высших животных и человека в соответствующей среде [Гальперин 1976].

Отсюда не удивительно, что фиксирование различий, противоположностей занимает такое большое и важное место в психической жизни человека. «Психология мышления со времен Клапареда знает ... примечательный факт, заключающийся в том, что мысль легче устанавливает различия, чем фиксирует сходство» [Веккер 1974: 9].

Таким образом, операция различения, структурирование воспринимаемых объектов через их противопоставление друг другу играют основополагающую роль в психической деятельности человека. Вполне естественно, что это общее положение _/66//67/ распространяется на звуковую сторону языка и речи, на элементы, конституирующие экспоненты языковых единиц.

В итоге возникает довольно любопытная картина: с логической точки зрения первичной оказывается эквивалентность, а вторичной (производной) — оппозиция; с психологической же точки зрения соотношение обратное, поскольку здесь первична оппозиция, а эквивалентность играет скорее второстепенную роль. Можно сказать, что оба акцента, которые делал Соссюр, — на различиях и на тождествах — оказываются по-своему оправданными.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 36

	План лекции. Введение. История развития трансплантации. Проблема... Тема 11: Этические проблемы трансплантации органов и тканей человека. Этические проблемы ксенотрансплантации		А. В. Маловичко, В. Г. Козырский, В. В. Учанейшвили В наше время нельзя сказать о каких-то оптимистических перспективах в решении проблемы этрусского языка, а значит и проблемы происхождения...
	И мировое экологическое развитие Глобальные проблемы и политические аспекты глобализации. Глобальные проблемы: определение, классификация, причины появления		1. История проблемы искусственного аборта Абортом называется всякое прерывание беременности; основные моральные проблемы связаны с искусственно вызванным абортом
	Проблемы, опыт, перспективы П18 Профессиональная подготовка будущих учителей: проблемы, опыт, перспективы: Сб науч ст. Саратов: иц «Наука», 2012. 224 с		Автоматизация складского учета торговой организации: задачи, этапы, проблемы Выявлены проблемы, встающие при автоматизации складского хозяйства. Рассмотрены современные автоматизированные системы управления...
	Актуальность проблемы борьбы с проявлениями экстремизма обусловлена... Целью моего исследования является изучение понятия экстремизма и проблемы противодействия и предупреждения его органами внутренних...		Проблемы языкознания и лингводидактики Общетеоретические и практические проблемы языкознания и лингводидактики: Материалы Междун науч практ конф., Екатеринбург, 27–28...
	Проблемы языкознания и лингводидактики Общетеоретические и практические проблемы языкознания и лингводидактики: Материалы Междун науч практ конф., Екатеринбург, 27–28...		1. Политика как общественное явление Политика это такая область деятельности... Решение этих проблем осуществляется при помощи политических институтов, в совокупности представляющих собой определенное государственное...
	Чака Паланика «Бойцовский клуб» «Никогда не говори о бойцовском клубе». Лучше читай! Тем более что роман Ч. Паланика еще глубже высвечивает филосовские проблемы,...		Лаак Я. тер Л01 Психодиагностика: проблемы содержания и методов Л01 Психодиагностика: проблемы содержания и методов.— М.: Издательство «Институт практической психологии», Воронеж: нпо «модэк»,...
	Проблемы теории и практики М 75 Молодежь и предпринимательство: проблемы теории и практики: Материалы II научно-практической студенческой конференции (Нижний...		План Введение. Постановка проблемы. Жизнь к смерти. Реанимирование: проблемы и соблазны Кроме того, в штате Орегон (сша) не подвергается уголовному преследованию медицинские консультации пациенту, намеревающемуся совершить...
	Ли Болмэн, Торренс Дил. Рефрейминг организации Большинство современных... Именно поэтому рассмотрение любой проблемы, стратегии, инициативы лишь с одной точки зрения не только непродуктивно, но и опасно,...		Образовательные и экзистенциальные проблемы Д35 Депрессивные расстройства (фундаментальные, клинические, образовательные и экзистенциальные проблемы): Сборник материалов международной...

В. Б. Касевич Фонологические проблемы

Похожие: