Глава I. Установление системы фонем языка
Фонологическая сегментация текста
1. Мы будем исходить из традиционных представлений о существовании системы фонем языка и наличия проблемы: как в тексте, который является исходным материалом исследования, обнаружить дискретные единицы (фоны), выступающие конкретными представителями тех или иных фонем?
Представления о том, что текст естественно членится на определенные сегменты и надо лишь обнаружить, какие из них объединяются в единицы фонемного формата, нельзя квалифицировать иначе, как наивные: реальный звучащий текст имеет ярко выраженный континуальный характер, и те границы, которые могут быть выявлены в общей спектрально-временной картине, сплошь и рядом вообще не обладают языковой ценностью (см. об этом, например, в работе Г. Фанта [Фант 1964]).
Нет никакого сомнения в том, что проблема сегментации носит лингвистический, а не «естественнонаучный», т. е. акустический или физиологический, характер [Щерба 1974; Зиндер 1979]. Из этого следует одновременно — и данное обстоятельство необходимо подчеркнуть, — что лингвист не прилагает лингвистические критерии к долингвистическому материалу: нелепо использовать функциональные, лингвистические критерии применительно к звучаниям или артикуляциям, т. е. к явлениям совершенно иной природы.
Более того, можно утверждать, что лингвист в известном смысле начинает с некоторой фонологической, фонемной записи текста, и все процедуры сегментации представляют собой не что иное, как способы доказательства определенного фонологического членения текста. Фонетическая реализация фонем устанавливается одновременно с фонемной интерпретацией текста или после нее.
1.1. Изложенные представления, как можно видеть, существенно отличаются от программы Л. Блумфилда и других дескриптивистов: операционалистские воззрения Блумфилда требовали, чтобы фонемы выводились путем указания на непосредственно наблюдаемые явления и операции с ними. Мы же утверждаем, что это невозможно ввиду несопоставимости фонем и звуков как физических явлений, если мы рассматриваем последние именно и только как таковые. /17//18/
В самом деле, какой иной путь анализа можно представить себе практически? Если оставить в стороне несостоятельную идею о том, что границы проводятся непосредственно в звучащей материи текста, то обычно процедуру сегментации понимают так: исследователь производит фонетическую запись текста, а затем, пользуясь какими-то принципами типа известных правил Н. С. Трубецкого (см. 1.6–1.6.69), проводит в этой записи фонемные границы. Однако «откуда берется» фонетическая транскрипция? Ведь всякая транскрипция предполагает дискретизацию, но что выступает основанием для установления фонетических границ? Безусловно прав А. М. Девин, который пишет: «...Так называемая фонетическая транскрипция представляет собой в некотором смысле ложный термин (something of a misnomer), поскольку это словосочетание означает, что основание транскрипции фонетично при исключении фонематических соображений, хотя это не так. ...Поскольку речь континуальна, а транскрипция нет, фонетическая транскрипция требует сегментации — точно так же, как и фонемная» [Devine 1971: 65].
По существу, фонетическая транскрипция, якобы предшествующая фонологической, — это предварительная фонемная транскрипция, чисто рабочий прием, успешность применения которого может зависеть от опыта и квалификации исследователя, от его знакомства с различными фонологическими системами.
1.2. С логической точки зрения утверждения, сделанные выше, означают, что сегментация на фонологические сегменты носит гипотетический характер, в том смысле, что исследователь в качестве первого шага выдвигает гипотезу о возможном фонемном строении того или иного фрагмента текста — вернее даже, о числе фонем в этом фрагменте. Затем гипотеза проверяется.
Для выяснения адекватности фонемного членения есть две основные возможности: (1) проверка «по результату», т. е. выяснение, при каком способе выделения фонем эффективнее обслуживаются вышележащие уровни (морфология для фонем); (2) использование специальных критериев, которые позволяют доказать или отвергнуть предварительную сегментацию; природа критериев должна быть обусловлена некоторыми кардинальными представлениями об устройстве языка, о месте в нем системы фонем.
Иллюстрацией первого пути может служить материал слоговых языков: в главе III будет показано, что фонологическое членение слога этих языков на два основных компонента — инициаль и финаль — в большей степени отвечает нуждам морфологического описания, чем традиционная сегментация, вычленяющая, например, конечнослоговые согласные наряду с начальнослоговыми.
В настоящей главе мы постараемся проанализировать возможно подробнее второй из указанных путей. /18//19/
1.3. Н. С. Трубецкой полагал, очевидно, что его методы сегментации применяются непосредственно к фонетическому представлению текста. Но это, конечно, не меняет сути дела. По Трубецкому, членимость на минимальные фонологические сегменты устанавливается методом ассоциативного анализа, как он назван в одной из ранних работ Н. С. Трубецкого [Trubetzkoy 1935] (термин, не сохранившийся в «Основах фонологии»).
Согласно этому методу, при рассмотрении некоторого сочетания необходимо выяснить, встречаются ли его компоненты в других сочетаниях, а не только в данном. Положительный ответ на вопрос означает, что сочетание членимо. Трубецкой при этом апеллирует к понятию оппозиции: так, [mε:] в нем. Mähne членимо на [m] и [ε:], поскольку [mε:] одновременно противополагается [gε:] из gähne и [ma:] из mahne [Трубецкой 1960: 41], т. е. каждый из сегментов рассматриваемого сочетания — [mε:] — самостоятельно участвует в оппозициях. А. Мартине непосредственно опирается в своем анализе на то, может ли существовать данный сегмент сочетания без своего «соседа» [Мартине 1963: 431–432].
Оба способа рассуждения сводимы именно к установлению ассоциаций, аналогий, или частичного сходства в звуковых оболочках языковых единиц. Метод ассоциативного анализа полностью параллелен членению слов на морфемы по Ф. Ф. Фортунатову, А. М. Пешковскому и др.: «Понятно, что для того чтобы выделялась в слове для сознания говорящих известная принадлежность звуковой стороны слова в значении формальной принадлежности этого слова, требуется, чтобы та же принадлежность звуковой стороны и с тем же значением была сознаваема говорящими и в других словах, т. е. в соединении с другой основой или с другими основами слов...» [Фортунатов 1956: 137]. Широко известен анализ А. М. Пешковского при обосновании морфологического членения словоформы стекло в силу ее одновременной соотнесенности со словоформой стекла и т. п., с одной стороны, и весло и т. п. — с другой [Пешковский 1938: 43].
Схема 1
|
gε:
|
|
стекла
|
mε:
|
|
стекло
|
|
|
ma:
|
|
весло
|
Иначе говоря, в основе обоих методов — Фортунатова — Пешковского и Трубецкого — Мартине — мы видим одну и ту же схему, только с заменой фонологических сегментов морфологическими (см. схему 1). /19//20/
1.3.1. Нужно признать, однако, что уже в морфологии указанный метод — назовем его методом треугольника — обнаруживает ограниченность. Возвращаясь к примеру Пешковского, мы можем сказать, что он показывает сочетаемость морфемы (морфа) стекл с а и о, а также наряду с этим сочетаемость о с весл, в то время как необходимо показать еще и возможность сочетания весл с а. В самом деле, если есть гравюра, гравер и нервюра, мы, обладая только этим материалом, еще не имеем права произвести морфемное членение словоформы гравюра, хотя построить треугольник нетрудно (см. схему 2).
Схема 2
|
гравер
|
гравюра
|
|
|
нервюра
|
По крайней мере в ситуации с примером Пешковского указанная неполнота легко преодолима: достаточно ввести в рассмотрение словоформу весла, и треугольник Фортунатова — Пешковского превратится в свою более позднюю модификацию — также хорошо известный в литературе квадрат Гринберга [Гринберг 1963], где вычленение всех четырех морфем (морфов) — стекл, весл, а, о — будет безупречным (см. схему 3).
Схема 3
с текло
|
стекла
|
|
|
в есло
|
весла
|
По-видимому, и в фонологии для обоснования фонемной сегментации более строгим было бы обращение не к методу треугольника, а к методу квадрата. Так, Мартине обосновывает возможность членимости [tš] в английском языке тем, что наряду с chip имеются как tip, так и ship [Мартине 1963]. Здесь не хватает четвертого члена сопоставления, который позволил бы составить квадрат, или пропорцию, например, cheese : tease = she’s : ease. Эту пропорцию содержательно можно интерпретировать так: замена [tš] на [t] — это такое же опущение самостоятельного сегмента [š], как и в случае замены [ši:z] на [i:z]10.
1.3.2. Фонологическая сегментация по методу ассоциативного анализа требует еще одного уточнения. Как можно судить по /20//21/ изложению, авторы метода пользуются сопоставлением слов (словоформ), что прямо связано с распространенным определением фонемы как единицы, различающей морфемы или слова и их формы. Однако, как нам уже приходилось отмечать [Касевич 1974d], фонема не соотносится непосредственно со словом, но только лишь с единицей ближайшего уровня — морфемой. Таким образом, пропорции приведенного выше вида должны показывать соотношение звуковых сегментов в составе экспонентов морфов. Единственное, впрочем, следствие заключается в том, что нет необходимости подыскивать словоформы-квазиомонимы для составления пропорций; более того, поскольку речь идет даже не о морфах, а об их экспонентах, достаточны любые морфотомы, выдерживающие правила фонотактики данного языка. Для примера Трубецкого, упомянутого выше, это означает, что нет необходимости оперировать материалом слов Mähne, mahne и т. п., достаточно сопоставлять [mε:], [ma:] и т. д.
1.3.3. В двух предыдущих разделах мы старались придать методу ассоциативного анализа более строгую форму, критикуя его «изнутри». Наши уточнения не затронули сущности анализа: она по-прежнему заключается в выяснении вопроса о том, связаны или свободны компоненты некоторых «сложных» сегментов.
Если несвязанность компонентов понимать вслед за Трубецким как способность самостоятельно обеспечивать различение, то установление оппозиций должно предшествовать сегментации, а это невозможно. Если, подобно Мартине, мы не соотносим — по крайней мере явным образом — связанность компонентов с их различительными потенциями, а исследуем лишь саму по себе предсказуемость появления одного компонента по наличию другого, то неудовлетворительность подхода все равно остается. В самом деле, если, скажем, [t] и [š] появляются только в комбинации [tš], то есть основания подозревать, что этот сложный сегмент неделим (как, например, русский гласный [о] с обязательным u образным началом). Но если наряду с [tš] представлены также [t] и [š], из чего, по Мартине, должна следовать фонологическая членимость [tš], то нельзя ответить на простой вопрос: почему невозможен язык, в фонологической системе которого одновременно имеются фонемы /tš/, /t/ и /š/?
Не удивительно, что Мартине в итоге признает — применительно к английскому — возможность такого языка, обосновывая свое предположение соображениями о симметричности системы: явно параллельный по отношению к [tš] английский согласный [dž] оказывается монофонематическим образованием, поскольку наряду, например, с gin есть din, но нет *[žin], и неестественно было бы предположить бифонематичность [tš] при монофонематичности [dž] [Мартине 1963: 431–432]. /21//22/
Уже та легкость, с которой Мартине отказывается от метода ассоциативного анализа в пользу достижения конгруэнтности фонологических подсистем, показывает шаткость оснований этого анализа. И причины ясны: ассоциативная сегментация в фонологии — сознательно или бессознательно — воспроизводит, как говорилось выше, аналогичную процедуру морфемного анализа, однако морфемный анализ предполагает систематическое вовлечение в сравнение двух планов — выражения и содержания, чего полностью лишен лишь внешне аналогичный фонологический анализ. Действительно, если бы в морфологии лингвист довольствовался сопоставлением экспонентов морфем, оказались бы корректными пропорции вроде коза : козёл = оса : осёл, в силу чего форму осёл пришлось бы представить двуморфной, т. е. ос ёл. Этому мешает по крайней мере несходство значений ос в оса и осёл, вернее, отсутствие значения у последнего (осёл не есть самец осы, хотя козел — самец козы). Но в фонологической сегментации, основанной на ассоциативном анализе, лингвист имеет дело только с планом выражения, не опирающимся на план содержания. Отсюда возможность немотивированных решений, которая показана выше на материале морфемного членения, не подкрепленного привлечением плана содержания.
Следовательно, можно заключить, что ассоциативный анализ по существу своему афункционален. Он чисто механически исходит из возможности/невозможности тех или иных звуковых сочетаний вне связи с теми функциями, которые должны выполнять звуковые единицы. Следовательно, он в принципе не может быть эффективным.
1.4. Выше упоминалось, что фонема непосредственно соотносится с морфемой. Это означает также, что основная функция фонемы состоит в том, чтобы служить строительным материалом для конституирования морфемы, ее экспонента (подробнее см. 2.4). Следовательно, для обнаружения релевантных свойств фонемы необходимо выяснить, каким образом фонема выполняет свою основную функцию: каким образом строятся из фонем экспоненты морфем, как, в частности, фонемы синтагматически распределяются по экспонентам морфем?
Синтагматическое распределение фонем по экспонентам морфем обусловлено, естественно, морфемными границами. Отсюда следует, что фонемное членение должно самым непосредственным образом зависеть от морфемного, морфологического Иными словами, «фонологическая сегментация оказывается производной от сегментации морфологической» [Касевич 1977c: 34].
Именно этот подход, как хорошо известно, обосновывает Л. В. Щерба и его школа [Щерба 1912; Щерба 1974; Зиндер 1979].
Положение о зависимости фонологической сегментации от сегментации морфологической означает, что в речевом отрезке данного типа столько фонемных границ, сколько в нем возмож-/22//23/но границ морфологических. Например, в отрезке русского текста [čan] две фонологические (фонемные) границы [č a n]. Это следует из членимости [ča] морфемной границей, ср. [sv’eč a], в то время как [an] проявляет свою членимость в отрезках типа [zva n]. Что же касается [č], то в русском языке невозможно найти примеры, когда бы этот сегмент рассекался морфологической границей.
Лишний раз подчеркнем, что, конечно, здесь не имеются в виду границы в конкретном физическом сигнале: «до» чего-то и «после» чего-то. Подразумевается число границ, т. е., строго говоря, устанавливаются даже не сами границы, а количественный фонемный состав данного отрезка текста.
1.4.1. Не все выяснено до конца в этом традиционном для школы Щербы подходе. Прежде всего следует указать, на каком основании мы отождествляем, скажем, [ča] из [čan] с аналогичным сегментом из [sv’eča], и закономерности членения, обнаруженные на материале формы [sv’eča], переносим на форму [čan] и все прочие сочетания с [ča]? Когда в таких случаях говорят о префонологических тождествах, то это скорее недоразумение: тождество в принципе может быть только фонологическим, т. е. тождеством с точки зрения изофункциональности (а функциональности нет места в «узкой» фонетике) или же с точки зрения носителя языка, что, в сущности, одно и то же.
Однако если под префонологическим понимать не дофонологическое (фонетическое), а предварительно-фонологическое тождество, то это понятие имеет право на существование. Выше уже утверждалось, что неизбежен подход, когда исследователь с самого начала работает с текстом, которому придана именно предварительная фонемная запись, подлежащая доказательству и в случае необходимости ревизии. Если это так, то и отождествление, подобное приравниванию сходных отрезков из свеча и чан, вполне правомерно: для него достаточна предварительная фонемная запись текста.
1.4.2. Другой существенный аспект — вопрос об остаточной выделимости. Если мы расчленили сочетание [ča], то из этого не следует, что [č] или [a] могут быть вычленены из всех других сочетаний, где они зафиксированы предварительной фонемной записью, с одновременным — остаточным — выделением соседних компонентов. Остаточная выделимость в фонологии (в отличие от морфологии) недействительна. В принципе для каждого сочетания, т. е. для всех возможных пар сегментов, фонологическая членимость должна доказываться отдельно.
Если в противоположность этому допустить возможность остаточной выделимости, то мы получим основания для расчленения всех гетерогенных сегментов, если их компоненты могут быть сочтены комбинаторными вариантами каких-нибудь фонем, вычленимость которых показана на материале других сочетаний. Так, в этом случае ничто не может помешать расчле-/23//24/нению дифтонгов типа английских или немецких: ядра дифтонгов нетрудно отождествить с близкими гласными, которые выделимы морфологизованной сегментацией, тогда глайды вычленятся остаточно. Однако сами по себе дифтонги никогда не рассекаются морфологической границей и поэтому считаются обычно монофонемными.
1.4.3. Известно, что фонологическая сегментация может быть обеспечена не только наличием собственно морфемных границ, но и морфологизованными чередованиями. Например, в англ. [sıŋ] устанавливается членение [s ı ŋ] ввиду того, что существуют морфологизованные чередования [sıŋ] ~ [sæŋ] ~ [sŋ].
Мы принимаем данное положение (как будет видно позднее, оно играет особенно важную роль при анализе слоговых языков, см. гл. III). Однако нельзя не отметить, что у него нет достаточно серьезного обоснования. Действительно, почему считается, что формы слова в приведенном английском примере изменяются именно в силу замены [ı] на [æ] или на []? Нельзя ли сказать, что здесь имеет место замена [ıŋ] на [æŋ] или [ŋ]? Существование параллельных примеров вроде [stıŋ] ~ [stŋ] не спасает положения, поскольку по-прежнему остается не доказанным участие в чередовании только гласных. Правда, имеются еще примеры типа [spıt] ~ [spæt], которые как будто бы указывают, что дело все же в чередовании [ı] ~ [æ]. Но, строго говоря, это другое сочетание, а мы условились членимость каждого сочетания доказывать отдельно; поэтому в последнем примере точно так же можно допустить чередование [ıt] ~ [æt].
В русском языке есть чередования [c] ~ [č], например, палец ~ пальчик, купец ~ купчик. Если признавать членимость англ. [sıŋ] на основании отмеченных чередований, то почему бы не допустить бифонемность [c] и [č], посчитав, что в действительности здесь наблюдается чередование [s] ~ [š], т. е., [pal’ets] ~ [pal’tšik], [kup’ets] ~ [kuptšik]? Это чередование также в известной степени морфологизовано, хотя оно принадлежит морфонологии, а не морфологии (внутренней флексии), как в английских примерах выше. Здесь вырисовывается, вероятно, еще одна проблема: что считать морфологизованным чередованием — только внутреннюю флексию или также и морфонологические чередования?
Наконец, если безоговорочно признавать сегментацию через морфологизованные чередования, то можно пойти еще дальше и членить, скажем, немецкий сегмент [y], выделяя «глубинные» [u] и [i] (или что-либо подобное) в силу наличия чередований типа Mutter ~ Mütter.
Итак, проблема заключается в следующем: каким образом можно обосновать метод фонологической сегментации, опирающийся на наличие морфологизованных чередований? Конечно, мы были бы слишком пристрастны, если бы стали отрицать в /24//25/ принципе возможность доказательства обратного, т. е. непригодности данного способа сегментации. Однако в корректность этого метода нас заставляют верить полуинтуитивные соображения, сводящиеся к тому, что замена сегмента, которая имеет вполне определенные морфологические — и, следовательно, относительно регулярные — следствия, не может быть безразличной для фонологии. Требуется лишь обнаружить ограничения, которые позволяли бы недвусмысленно устанавливать, какой именно сегмент подвергается замене, это и придаст корректность критерию. Но мы не знаем, какими должны быть ограничения.
1.5. Хорошо известно, что Трубецкой, основываясь в сегментации на методе ассоциативного анализа, считал его объективно недостаточным, вводя особые правила для установления моно-/бифонематичности. Аналогично Л. Р. Зиндер [Зиндер 1971b], разъясняя применение морфологического критерия для обеспечения фонологической сегментации, в заключение говорит, что вопрос о монофонематичности должен решаться особо, и ссылается на те же правила Трубецкого.
С нашей точки зрения, фонологическая сегментация сама по себе должна давать минимальные фонологические сегменты, поэтому применение дополнительных правил просто излишне, если критерий сегментации адекватен. Вопрос о дополнительных правилах (критериях) возникает в иной связи. Достаточно очевидно, что если некоторый сегмент членим морфологической границей, то он как минимум бифонематичен, и никаких дополнительных правил в этом случае не требуется. Но как следует оценивать отрицательный результат пробы на морфологическую членимость? Всегда ли отсюда следует, что сегмент монофонематичен? Если да, то опять-таки прочие правила не нужны. Если же нет, то необходим набор критериев, которые используются именно в том случае, когда метод морфологической сегментации не дает результата, но есть основания подозревать сочетание в полифонематичности.
Выбор решения должен определяться обстоятельствами эмпирического характера. Возьмем английский сегмент [s], как в морфеме toss. По-видимому, невозможно найти пример, где это сочетание рассекалось бы морфологической границей, включая границу, устанавливаемую морфологизованным чередованием. Однако дифтонг [s], безусловно, выглядел бы чужеродным и экстравагантным элементом в английской фонологической системе. В то же время сегмент [s] во всех отношениях подобен бифонемным сочетаниям английского языка аналогичной структуры. Например, сегмент [ıs] членим в силу возможности морфологизованного чередования, например, в this ~ theese, и все закономерности, которые можно установить для [ıs], оказываются справедливыми и для сегмента [s]. Они относятся и к сочетаемости с последующими согласными (ср. fist /25//26/ и tossed, whistle и jostle, disc и mosque), и к общей длительности [ıs] по сравнению с [s], и к возможности [:s] наряду с [s] аналогично соотношению [ı:s] ~ [ıs]. Короче говоря, было бы достаточно странным считать монофонематичным сочетание [s] при явно бифонематичном [ıs]. Оговоримся лишний раз, что поиски дополнительных критериев правомерны лишь в случае морфологической нечленимости: если членимость доказывается морфологически, никакие соображения о симметричности/асимметричности и т. п. уже не могут приниматься во внимание.
1.6. Таким образом, приходится признать, что имеются ситуации, когда критерия морфологической членимости оказывается недостаточно для обеспечения недвусмысленной фонологической сегментации. Попытаемся в поисках дополнительной опоры обратиться к правилам, предлагаемым Н. С. Трубецким. Заметим, что здесь нет возврата к отвергнутому выше тезису о независимости критериев сегментации от правил определения моно-/полифонематичности: применимость критерия морфологической сегментации дает, как говорилось выше, окончательный ответ, фиксируя полифонематичность, в то время как его неприменимость может требовать использования дополнительных методов сегментации11.
Трубецкой указывает семь правил, которыми следует оперировать при проверке сегмента на фонологическую членимость. Правила делятся на две группы: три правила носят фонетический характер, они устанавливают фонетические предпосылки, создающие базу для трактовки сегмента в качестве моно- или бифонематического12; четыре правила — собственно фонологические, они фиксируют действительную членимость/нечленимость, провизорно определяемую правилами первой группы.
Мы не будем давать специального изложения хорошо известных правил Трубецкого [Трубецкой 1960: 62–71]. Отметим лишь сразу же, что позиция Трубецкого в корне отлична от подхода, принятого в нашей работе: само выделение в особую группу — причем первую — фонетических правил указывает на то, что Трубецкой склонен подходить к тексту как к собственно фонетическому объекту. Он сначала оценивает сугубо фонетические свойства сегментов.
Рассмотрим правила Трубецкого с целью выяснить, что и каким образом может быть использовано в них с точки зрения наших задач.
1.6.1. Фонетические критерии Трубецкого вызвали много споров в лингвистической литературе. Целый ряд фонологов вообще отказывается принимать их во внимание (ср. [Martinet 1939]). В силу фонетического характера этих правил они не могут быть универсальными и подлежат, возможно, пересмотру с накоплением новых фонетических данных о разных языках13. /26//27/
Главное, с нашей точки зрения, заключается в верной интерпретации любых правил такого рода: они могут использоваться для фонологической квалификации сегментов, не поддающихся морфологизованному членению, на основании сходства их фонетических признаков со свойствами сегментов, функциональная членимость которых доказана морфологически. Какие именно фонетические признаки могут служить опорой для такого рода заключений по аналогии — это уже компетенция частных фонетик. Общая фонология призвана здесь лишь обобщать факты, добытые конкретными исследованиями.
Из фонетических правил Трубецкого лишь правило III — сравнение длительности потенциально бифонемного сегмента с длительностью сегмента, бифонематичность которого доказана14, — может использоваться в процедурах перенесения по аналогии, о которых говорится выше. Правило I — невозможность распределения монофонематических сегментов по соседним слогам — имеет иную логическую природу, оно занимает особое место и будет рассмотрено позднее (см. 1.6.6). Правило II — требование единой артикуляции для монофонемного сегмента, — вообще говоря, бессодержательно, так как оперирует никак не определенными понятиями.
Однако среди фонологических правил Трубецкого правило IV15 имеет в точности ту же логическую природу, что и правило III — перенесение по аналогии, — хотя в случае правила IV речь идет об аналогии дистрибутивной, а не фонетической. В этом случае мы также можем, опираясь на уже изученную дистрибуцию единиц, бифонематичность (реже монофонематичность) которых может считаться доказанной, исследовать дистрибуцию интересующих нас сегментов. Именно это и осуществлялось выше (см. 1.5), когда сравнивалась дистрибуция англ. [s] с [ıs].
1.6.2. Необходимо обсудить хотя бы вкратце самую природу процедур перенесения по аналогии. Умозаключения по аналогии даже в специальных логических работах нередко считают ненадежным инструментом исследования16. Многие математики, напротив, считают аналогию одним из самых действенных способов научного познания17.
Естественно, что любое аналогическое умозаключение носит в той или иной степени вероятностный характер, но это относится практически ко всякому заключению, не являющемуся тавтологией (в логическом смысле последнего термина). Логическая природа принципа аналогии, возможности ее моделирования стали в последнее время предметом углубленного специального анализа [Уемов 1970], на чем мы здесь не можем останавливаться.
Для нас, пожалуй, важнее психолингвистический, психологический аспект проблемы. Операции установления аналогий занимают чрезвычайно большое место в деятельности человека. /27//28/ Исключительно велик удельный вес процедур перенесения по аналогии в раннем онтогенезе, когда и происходит становление системы фонем, предполагающее среди прочего фонологическую сегментацию текста. Л. С. Выготский подчеркивал важность для детской психологии связей «по цепочкам», когда реалии отождествляются в силу последовательного перенесения с одной на другую некоторого признака [Выготский 1934]. Логически такие переносы представляют собой не что иное, как цепи последовательных аналогий. Чрезвычайно существенно, что в отличие от ситуации познания способом дедукции приемлемость аналогий такого рода определяется вовсе не их объективной истинностью, а приспособительной полезностью. Конечно, объективно кастрюля и лампа не тождественны, но для ребенка, обозначающего их одним «словом» [Иванов 1978: 44], важнее, что обе реалии горячие и о них можно обжечься18.
Это в конечном счете относится и к вопросам, связанным с фонологической интерпретацией звуковых сегментов, которая должна (стихийно) осуществляться ребенком, усваивающим язык. Нет оснований сомневаться в том, что аналогии в таких процессах принадлежит важная роль: аналогия помогает, вероятно, переносить на «периферию» закономерности «центра», т. е. фонологические (и иные) закономерности, проявляющиеся наиболее определенным и явным образом. Если это так, то исследователь, прибегающий в своих построениях к методу аналогии, лишь воспроизводит соответствующую деятельность носителя языка. Тем самым лингвистическая модель приближается к своему естественному прототипу.
1.6.3. Нам осталось рассмотреть четыре правила Трубецкого. Правило V апеллирует к симметричности системы: из возможных решений должно выбираться то, которое в большей степени обеспечивает симметричность системы фонем (ср. упоминавшийся анализ Мартине применительно к английским аффрикатам).
Это правило, подвергалось, пожалуй, наибольшей критике как чреватое произволом исследователя по отношению к языковой онтологии [Стеблин-Каменский 1974]. Что безусловно верно — это логическая чужеродность правила V тем принципам, которые обсуждались выше; лишь с натяжкой, да и то не для всех случаев, можно подвести его под процедуры перенесения по аналогии: если «доказанные» фонемы образуют симметричные подсистемы, то, следовательно, это присущий им признак, и им можно пользоваться как вспомогательным в спорных случаях. В действительности, однако, требование симметричности системы представляет собой вполне самостоятельный аспект проблемы, который к тому же не сводится к применимости соответствующего принципа в процедурах сегментации — в еще большей степени он связан с вопросами отождествления фонов и установления оппозиций. /28//29/
Думается, названный аспект требует трезвого к себе отношения. В нем надо различать два «подаспекта» — эмпирический и методологический. Эмпирический сводится к вопросу: существуют ли асимметричные системы фонем, где асимметричность доказана и не может быть устранена дополнительным анализом? Нетрудно ответить на данный вопрос: такие системы отнюдь не редкость. Так, не симметрично едва ли не большинство известных систем согласных, например, французские согласные, где губные и переднеязычные представлены шумными и сонантами, в то время как среднеязычные — только сонантами, а заднеязычные — только шумными. Ряд примеров асимметричных систем можно найти в работе Т. Гамкрелидзе [Gamkrelidze 1975].
С методологической точки зрения важно, что мы говорим о системе фонем, и, стало быть, нужно выяснить, какое отношение имеет признак «симметричность» к понятию «система».
Всякая система стремится к устойчивости, и ясно, что более симметричная система в этом плане имеет «больше шансов». Поэтому нельзя не признать, что тенденция к симметричности действительно присуща системе, как таковой [Вейль 1968; Урманцев 1974].
Однако динамическая система наподобие языка находится в то же время в состоянии постоянного развития, обусловленного как внешними воздействиями, так и внутренними противоречиями. Процесс развития может повышать, но может и понижать степень симметричности системы. Возможны и различные результаты для разных фрагментов и аспектов системы. Так, в русском языке приобретение фонемы /f/, с одной стороны, придало системе согласных большую симметричность, так как /v/ было введено в корреляцию, выражающуюся пропорцией /v/ : /f/ = /b/ : /p/ = ... = /g/ : /k/. Однако, с другой стороны, была нарушена симметричность в дистрибуции глухих и звонких согласных, поскольку в сочетаниях с последующими глухими /v/ — фонологически звонкая шумная после появления /f/ — ведет себя как сонорная, для которой признак звонкость/глухость иррелевантен.
Итак, критерий большей/меньшей симметричности системы — не уловка исследователя, стремящегося к эффектному решению за счет реальных фактов. В то же время данный принцип не может применяться прямолинейно («чем симметричнее, тем лучше»). Использование его требует тщательного учета всех релевантных фактов и факторов, в том числе и тенденций развития конкретной системы.
1.6.4. Правило VI Трубецкого19 в действительности не является самостоятельным критерием. Это скорее частный случай общей процедуры ассоциативного анализа. В самом деле, что значит показать, например, что [‛] в англ, [p‛] не является аллофоном /h/? Очевидно, для демонстрации этого необходимо доказать, что, скажем, [p‛eit] : [pleit] ≠ [heit] : [leit]. Однако каким образом возможно доказательство? Указанием на дистрибуцию /29//30/ /h/? Но окончательные правила дистрибуции зависят именно от того, как мы определим статус [‛]. Мы уже не говорим о том, что предварительной фонемной записи текста, с которой имеет дело исследователь, недостаточно для решения тонких специальных вопросов фонемного отождествления и дистрибуции; для этого необходим особый парадигматический анализ, на данной стадии еще не выполненный.
А. Девин считает, что коммутация с нулем при учете возможной дефектной дистрибуции вообще является основным приемом фонологической сегментации [Devine 1971: 77 и сл.]. Однако наш пример выше относится именно к возможности коммутации с нулем, причем во введенном нами сильном варианте (Девин не требует наличия полного квадрата), но тем не менее результат остается неясным: мы фактически не знаем, должен ли в пропорции стоять знак равенства или же знак неравенства. Ассоциативный анализ и в этой модификации не оправдывает себя.
1.6.5. Все рассмотренные выше правила Трубецкого (II–VI) призваны, по замыслу их автора, служить для определения монофонематичности. Правило VII специально предназначено для тех случаев, когда один согласный или гласный фонологически следует интерпретировать как сочетание фонем. Основное содержание правила заключается в том, что полифонемный гласный или согласный должен быть свободным или комбинаторным вариантом фонемосочетания [Трубецкой 1960: 69–71].
Нетрудно увидеть, что и здесь правило относится не столько к сегментации, сколько к отождествлению компонентов предварительно сегментированного текста. В ситуациях, которые имеет в виду Трубецкой, вопрос корректнее ставить несколько иначе: является ли соотношение данного гласного (согласного) и группы согласных (гласных) чередованием фонем или же меной вариантов, когда один гласный (согласный) есть вариант синтагматического сочетания фонем? Этот вопрос не может получить ответа без рассмотрения тождественности/нетождественности морфемы (см. ниже, 3.3 и сл.). Для самой сегментации правило VII вряд ли может дать какой-либо эффект. Так, в известном примере Трубецкого с узким [o] в слове солнце ничто, разумеется, не говорит о его возможной связи с сочетанием [ol], если не привлечь формы солнечный и т. п.
Что касается факультативных вариантов, которые упоминаются в правиле VII, то важно учитывать, к какому типу произнесения [Бондарко и др. 1974] они относятся: если к неполному, то такие варианты вообще не могут участвовать в фонологическом анализе. Трубецкой, похоже, имеет в виду именно неполный тип произнесения, так как говорит о японских примерах наподобие [des] вместо [desu], ссылаясь на их ассоциированность с «быстрой речью» [Трубецкой 1960: 71]. /30//31/
1.6.6. Наконец, остается правило I Трубецкого, гласящее, что компоненты монофонемного сегмента не могут распределяться по разным слогам [Трубецкой 1960: 62]. Трубецкой отнес правило I к фонетическим, считая сам слог фонетической единицей. Однако границы именно фонетических слогов могут иногда обнаруживаться «внутри» несомненно фонологически цельных сегментов. Так, в бирманском языке при сильном примыкании начальнослогового согласного, обусловленном тоном предшествующего слога, этот согласный становится двухвершинным [Касевич 1971a]. Фонологически он остается в пределах последующего слога, но двухвершинность указывает на его фонетическое распределение между двумя слогами.
Если же предположить, что в правиле I понятие слога может трактоваться с фонологических позиций, то слог в этой ситуации уместно понимать как определенную модель организации фонем, где границы между слогами — это, естественно, границы между фонемами. Но тогда для использования слогоделения в фонемной сегментации необходимо обладать исчерпывающим определением слога с точки зрения его фонемной организации. Вряд ли такая информация доступна в самом начале фонологического анализа.
1.6.7. Необходимо упомянуть те концепции, авторы которых считают возможным говорить не о двух — фонема/фонемосочетание (кластер), — а по крайней мере о трех возможностях: фонема/связанный кластер/свободный кластер. Так, Ч. Хокетт высказывает предположение о том, что английские аффрикаты являются «тесными, или слитными фонемосочетаниями» (close intimate clusters) [Hockett 1955: 164]. Дж. Малдер называет их «полукластерами» [Mulder 1968: 200]. Э. Василиу утверждает, что «вопрос „фонема или кластер“ допускает факультативное решение, а не обязательное» [Vasiliu 1964: 589], т. е., очевидно, признает объективную неопределенность данного соотношения. В работе В. Мерлингена [Merlingen 1960] обсуждается вопрос о «степенях монофонематичности» (Grade der Einphonemigkeit). Наконец, хорошо известна аналогия, которую предлагал Е. Курилович [Курилович 1962]: в фонологии, по Куриловичу, можно обнаружить аналоги простых слов, сложных слов и словосочетаний — наряду с фонемами и кластерами выделимы промежуточные единицы.
Подробнее означенная проблема будет обсуждаться в главе IV с точки зрения типологических связей между фонологическими системами разных языков. Здесь же обратим внимание лишь на принципиальную постановку вопроса. Начнем с высказывания А. Девина, который пишет: «...безусловно заслуживает учета, до какой степени реальная неоднозначность фактов может в каких-то случаях стать источником неопределенности не только для лингвиста, но и для носителя языка. Парадигматически мы допускаем неоднозначность в случае ней-/31//32/трализации, поэтому, возможно, мы не должны исключать и синтагматическую неоднозначность для сегментации» [Devine 1971: 83].
В приведенном высказывании многое вызывает возражения. Прежде всего, что имеется в виду под неоднозначностью? Введение категории слитных кластеров еще не означает неопределенности, поскольку каждый сегмент при этом должен получить точную характеристику, и отличие от традиционного подхода — лишь в трех возможностях квалификации вместо обычных двух. Неприемлема и аналогия с нейтрализацией: нейтрализация в ее классическом варианте (по Трубецкому) не связана с понятием неопределенности, в позиции нейтрализации выступает особая (определенная) единица — архифонема.
Неопределенность «для носителя языка», о которой говорит Девин, также не вполне понятна. По-видимому, это должно означать, что применительно к некоторым сегментам безразлично: прилагать к ним фонологические правила, предназначенные для оперирования монофонематическими единицами, или же правила для кластеров. Пожалуй, такая ситуация мыслима разве что в случае перестройки системы фонем, когда какие-то ее единицы-фонемы разлагаются в кластеры или, наоборот, кластеры стягиваются в фонемы. Но все это достаточно спекулятивно, и неизвестно, как можно реально доказать существование ситуации такого рода.
1.7. Итак, при решении проблемы сегментации текста на фонологически минимальные сегменты (фоны) лингвист начинает с того, что придает тексту предварительную, гипотетическую фонемную запись. «Предварительную» в том смысле, что она еще подлежит доказательству и обычно ревизии, «гипотетическую» — поскольку такая запись устанавливается в результате выдвижения гипотезы относительно фонемного строения текста. С чисто практической точки зрения по вполне понятным причинам «выгоднее» такая предварительная фонологизация текста, при которой устанавливается большее число ориентировочных фонемных границ.
Все процедуры фонологической сегментации, используемые лингвистом, — это приемы доказательства того или иного способа членения текста на фонологически минимальные сегменты.
Основной критерий — проверка рассматриваемого сегмента на морфологическую членимость. Морфологическая членимость может проявляться как в возможности прохождения морфемной границы, так и в наличии морфологизованных чередований, хотя в последнем случае критерий нуждается в дальнейшем анализе и обосновании.
Если сегмент данного вида не поддается расчленению морфологической границей, но тем не менее есть основания сомневаться в его монофонематичности, исследователь прибегает к использованию дополнительных критериев. Сущность их состоит в том, что «неясные» сегменты изучаются с точки зрения при-/32//33/знаков, присущих единицам, полифонематичность (реже монофонематичность) которых может считаться доказанной. В качестве дополнительных критериев могут использоваться фонетические признаки (длительность, распределение, интенсивности и мускульного напряжения и т. п.), дистрибутивные (фонотактические) и некоторые другие.
Критерий большей/меньшей симметричности системы имеет ограниченное значение и должен учитывать направление развития системы.
|
