Самарский государственный университет
|
Скачать 5.36 Mb.
|
| XX века, привлекла та значительная роль, которую играла сфера культуры в формировании советской системы. Кларк была одним из соавторов биографического исследования о Михаиле Бахтине, публикация которого вызвала невероятный интерес к наследию этого мыслителя в англоязычном научном мире. Ее работа о соцреалистическом романе изменила устоявшийся подход к изучению советской литературы, заставив исследователей выделить антропологические и культурологические аспекты проблемы и сосредоточить внимание на тех эстетически «беспомощных» произведениях социалистического реализма, которые, однако, были невероятно влиятельными в контексте сталинской культуры и способны многое поведать об этой культуре в целом (в наше время такой метод исследования стал нормой, но во время публикации книги Кларк он делал свои первые шаги) [14]. В настоящее время Кларк завершает работу над монографией «Москва - четвертый Рим», посвященной истории культуры этого города в советский период: эта книга должна стать смысловым продолжением ее труда «Петербург - тигель культурной революции». В публикуемой здесь главе из книги «Петербург» Кларк анализирует культурную жизнь середины 20-х годов - времени, которое она считает эпохой важнейшего культурного сдвига. Здесь отражен ряд главных тем ее книги, посвященной роли петербургской/ленинградской интеллигенции в формировании системы советской культуры - со времени, предшествовавшего первой мировой войне и до второй половины 30-х годов. Кларк, в отличие от большинства исследователей. не делает смысловым центром своей работы привычную дихотомию «власть - интеллигенция» и не считает эти силы полярно противоположными друг другу (подробнее об этом будет сказано ниже); она предпочитает прослеживать эволюцию сложной культурной системы. Метод исследователя - сопоставление хода развития различных искусств, искусствознания, интеллектуальной жизни, идеологии и проведение неожиданных параллелей между ними. Исходя из таких постулатов, Кларк выделяет несколько аспектов культурного сдвига середины 20-х годов: на место интернационалистской культуры авангарда, пережившей свой расцвет в первые годы революции, приходит более «русоцентристская» культура; иконоборчество уступает место иконотворчеству; усиливающееся влияние московских пролетарских и революционных культурных группировок, в целом выступающих за более традиционную, реалистическую эстетику, ведет к тому, что борьба за создание «истинно советской» культуры становится все более нетерпимой и воинствующей. Здесь можно проследить ряд тем и подходов, характерных для исследовательской работы Катерины Кларк в целом. Во-первых, автор анализирует не только феномен властного вмешательства в культурную жизнь, но и борьбу между различными группировками интеллигенции, считая такую борьбу важнейшим фактором развития советской культуры (этим обусловлен и ее интерес к проблеме покровительства в культурной сфере и к проблеме безработицы - не только к непосредственному производству культурной продукции, но и к более прозаической стороне культурной жизни). Во-вторых, Кларк выделяет те ключевые пункты, где интересы интеллигенции и советской политической элиты до определенной степени совпадали (что, таким образом, помогает понять ход формирования системы советской культуры): например, и властная элита, и интеллигенция отрицали «легкие», наиболее популярные формы массовой культуры как «хлам» (параллельный анализ элитарной и массовой культуры, «высоких» и «низких» жанров типичен для Кларк). И, наконец, историк по-новому подходит к проблеме взаимосвязи между изменениями в культурной сфере и в сфере политики. По мнению Кларк, обе эти сферы как явно, так и скрыто воздействовали друг на друга, создавая своеобразную «экологию революции», но перемены в культурной сфере характеризовались своей собственной, особой динамикой. Многие из выводов Кларк носят в высшей степени полемический характер и выдвинуты в противовес традиционным теориям; но при этом ее заключения не похожи на стандартные аргументы западных «ревизионистов», направленные против «тоталитарной» школы. Например, одна из главных задач Кларк при изучении перемен в культурной жизни того времени - показать, что многочисленные черты так называемой «культуры сталинизма» фактически зародились уже в середине 20-х годов. Если Холквист считает, что ключевым аспектом становления советской системы была политическая практика модернизма, а Рибер подчеркивает значение устойчивых факторов рос сийской политики, то Кларк обращает наше внимание на ключевую роль интеллигенции и новой революционной культуры. Начиная с 70-х годов в центре научных дискуссий о советской истории всегда оказываются концепции профессора Чикагского университета Шейлы Фицпатрик. Ее многочисленные работы охватывают широкий спектр вопросов социальной, политической и культурной истории советского времени: от гражданской войны и до периода после второй мировой войны [15]. Помещенная в данном сборнике работа посвящена процессу формирования в 20-30-е годы своеобразной советской «сословной системы» и может рассматриваться как дополнение к опубликованной в первом томе «Американской русистики» работе Грегори Фриза о сословной парадигме в России [16]. В определенном смысле статья Фицпатрик обозначила точку наивысшего подъема того интереса к изучению социальной истории раннего советского периода, который в 70-80-е годы изменил и значительно обогатил историографию всей советской эпохи. С другой стороны, это исследование отступает от традиционных тем социальной истории того периода, отражая в первую очередь сферу научных интересов самой Фицпатрик, сформировавшуюся в ходе многолетней работы. На первый взгляд, представленная в ее работе концепция «советских сословий», возникших в результате целенаправленных усилий большевиков по «классовой стратификации» общества, и продолжительного существования института «государственной приписки» индивидов к классам опирается на значительный массив литературы, посвященной проблемам социальной структуры и класса - как на научные работы по социальной истории советского периода, так и на идеи и концепции молодого советского режима. Однако, в отличие от многих работавших в 70 - 80-е годы специалистов в области социальной истории - и от некоторых предыдущих собственных работ, Фицпатрик не ищет ключа к советской истории в деятельности «общественных сил». Скорее, она доказывает, что именно замыслы государства и государственная идеология - потребность в создании, «изобретении» классового общества в условиях социальной нестабильности - привели к образованию так называемых «мнимых классов», то есть статистической иллюзии существования классового общества. В финале своей статьи Фицпатрик все же обращается к концепции «общественных сил» (правда, в очень деликатной форме): она высказывает предположение, что сохранению института «сословности» в новых, послереволюционных условиях способствовали настроения и ожидания самого населения. И, тем не менее, скептицизм по отношению к любым марксистским и неомарксистским концепциям «объективных общественных сил» у Фицпатрик явно преобладает. Ряд тем, затронутых в работе Шейлы Фицпатрик, также указывает на давний интерес исследовательницы к той сфере, где смыкаются политические, социальные и культурные аспекты советской истории. Например, в контексте ее прежних работ характерно то внимание, которое Фицпатрик уделяет трудностям определения и регистрации социального происхождения и социального статуса на начальном этапе развития советского общества. Широко известна работа Фицпатрик о феномене «выдвижения» и о социальной мобильности как ключевом факторе формирования «сталинского поколения» советской политической элиты; в другом своем исследовании она обратила внимание на то, как большевистская теория классов превращалась в смысловой стержень дебатов о «пролетарской культуре» и «пролетарском государстве», по мере того как идеологические ожидания вступали в конфликт с социальными реалиями [17]. Она обращалась и к истории попыток различных социальных групп и индивидуумов избежать социального «клеймения» и уйти от связанных с ним «разоблачений». Подводя итог, можно сказать, что большая часть проделанной этим историком работы посвящена основным этапам советской социальной и культурной политики 20-30-х годов [18], и ее труды сотканы из разнообразных, сложно переплетающихся мотивов и тем. Характерно для творческого почерка Фицпатрик стремление исследователя показать, как рассмотренные ей события и явления воспринимались самими советскими людьми, их современниками. Вывод о том, что элементы дореволюционного общества - в данном случае «сословность» - сумели уцелеть даже в период революционных потрясений, вытекает из предложенного Фицпатрик понимания сталинизма как феномена, вобравшего в себя многочисленные устойчивые черты российских реалий предшествующих эпох: к примеру, такие, как «блат» и покровительство [19]. Именно поиск «корней» советской системы в прошлом России (хотя Фицпатрик редко прибегает к прямому сравнению послереволюционной и дореволюционной практики) отличает интерпретацию истории, предложенную Фицпатрик, от воззрений Холквиста, уделяющего первоочередное внимание этатистским методам управления в общеевропейском масштабе и их интенсификации в годы первой мировой войны, или от концепции Стивена Коткина, воспринимающего сталинизм как некую новую цивилизацию (см. ниже). Предпринятый Дэвидом Джоравски анализ «сталинистского менталитета» относится к жанру научного эссе; эта работа, написанная еще до «открытия» советских архивов, наглядно демонстрирует процесс научной рефлексии западного ученого, изучающего советскую историю. В данном случае такое осмысление пройденного исследовательского пути предпринято одним из крупнейших западных специалистов по истории науки. Джоравски преподавал в Северо-Западном университете в городе Чикаго; он является автором многочисленных работ по истории различных научных дисциплин, среди которых - одна из первых крупных работ, посвященных влиянию советского марксизма на естествознание 20-х годов, фундаментальное исследование «лысенковщины», и история психологии в СССР [20]. Интересно проследить, как ненавязчиво в этом эссе Джоравски проводит противопоставление власти и интеллигенции, идеологии и науки. Подобное противопоставление было традиционным для более ранней западной и сегодняшней русскоязычной историографии; именно оно было поставлено под сомнение Катериной Кларк в ее работах, посвященных творческой интеллигенции, а также другими западными историками в недавних работах о послереволюционной научной элите [21]. Однако эссе Джоравски во многих отношениях сохраняет свое научное значение и сегодня. Во-первых, основная его тема - исследование стали-нистского видения науки (в котором сочетались два важнейших аспекта: «партийность» и «практика») как отражения тех колебаний и явных противоречий, которые на протяжении десятилетий проявлялись в отношении советского государства к различным научным дисциплинам. Один из самых убедительных тезисов Джоравски гласит, что само понятие «практика» было идеологическим построением, которое приобрело особую популярность после сталинской «второй революции». Несомненно, другим столпом сталинской идеологии науки была «партийность»; и здесь Джоравски развивает ранее выдвинутый им тезис о том. что та форма, которую эта идея «партийности в науке» получила в сталинскую эпоху, только внешне напоминает ее более раннюю, дореволюционную ленинскую версию [22]. Таким образом, в сталинский период был взят на вооружение своеобразный сплав схоластики и прагматизма - сплав, который определял отношение режима к науке, но в различных научных дисциплинах применялся в неодинаковом соотношении. Биология оказалась исключением потому, что советское сельское хозяйство находилось в тяжелом кризисе: именно характерная для сталинской эпохи крайняя нужда в «практических» научных результатах приводила к чрезмерному увлечению «партийностью». Предпринятый Джоравски параллельный анализ различных сфер научной деятельности отличает его работу от многих других исследований по истории советской науки и политики в отношении науки, в этой области исследований подобный подход применяется реже, чем, например, в трудах по истории советской культуры (пример такого исследования - работа Катерины Кларк) [23]. В конце концов, те напряженные метания сталинского менталитета между двумя различными полюсами, которые прослеживает Джоравски, где страстное желание контролировать практические результаты (которые, кстати, можно было трактовать весьма различно) сочеталось с необходимостью соблюдения их идеологической «чистоты» и, следовательно, подавления инакомыслия, - безусловно, задают угол зрения, под которым можно рассмотреть всю историю советского периода, а не только историю науки. Попытки прослеживать концептуальные различия между «умеренными» и «радикалами», утопистами и прагматиками, теоретиками и практиками, крайне распространены и по сей день в литературе о сталинизме; однако, если исходить из выдвинутых Джоравски тезисов, становится очевидным, что тенденция к абсолютизации таких «удобных» ярлыков или просто к некритическому их употреблению в качестве демаркационных линий совершенно необоснованна. Наконец, Джоравски подчеркивает, что при рассмотрении идеологии и политики советского периода вопросы науки и технологий должны занимать центральное место, напоминая нам о том, что феномен советского строя, несмотря на активное подавление им истинной науки, заключался в попытке научной организации жизни. Таким образом, историк намечает еще один подход к пониманию советской системы - ключевой теме нашей антологии. Анализ сталинизма, предложенный Стивеном Коткиным в работе «Говорить по-большевистски» (главе его монографии о Магнитогорске, опубликованной в 1995 году), - одно из самых ярких достижений западной историографии 90-х гг. по истории сталинского периода. Коткин. профессор Принстонского университета, в 80-е годы стал первым американцем, посетившим Магнитогорск, со времен Джона Скотта, побывавшего там в 30-е годы. Его перу принадлежит также труд, посвященный истории этого города в период перестройки, и ряд работ по истории Сибири [24]. Коткин известен как блестящий исследователь-библиограф и как автор иногда резких, но всегда глубоких критических отзывов на труды других ученых или обзоров целых историографических направлений. Выбранная для нашей антологии работа посвящена вопросу, занимающему центральное место в идущих На Западе дебатах о сталинизме. - вопросу о том, каково было мировоззрение живших в эпоху Сталина «простых» трудящихся (или, говоря другими словами, оказывало ли население и его отдельные представители «общественную поддержку» режиму или же «сопротивля лось» ему). Идеи, выдвинутые историком в данной работе, получили широкое распространение и оказали значительное влияние на других исследователей: например, обозначенная в самом названии работы мысль о том, что ключевой компонент сталинизма - требование, чтобы все население страны заговорило на новом идеологическом языке; или о том, что «верить» было необязательно, но обязательно было участвовать в жизни государства таким образом, чтобы создавалось впечатление, что ты веришь; или концепция того. что режим изобрел и внедрил сложную «идентификационную игру», оказывавшую влияние на весь процесс самоидентификации рядовых рабочих, - игру, без понимания которой процесс этот объяснить невозможно. Та целеустремленность и то чувство причастности к поистине необыкновенному времени, которые, как показывает Коткин, наполняли жизнь «образцового» нового города, возводившегося в 30-е годы, а также чувство советского патриотизма и ощущение того, что идет процесс создания прогрессивного, антикапиталистического общества, предстают в работе историка не как формы «ухода» от социалистической действительности, а, скорее, как воплощение триумфа социализма в сталинскую эпоху. В книге Коткина ярко описываются почти невероятные тяготы повседневной жизни в Магнитогорске того периода. И, тем не менее, ученый воспринимает ту цену, которую приходилось платить за неучастие в советском «крестовом походе» простым людям, и те конкретные бытовые преимущества, которые участие в нем им давало, как доказательства относительно спокойного существования советского рабочего класса. В то же самое время Коткин утверждает, что неизбежной и неотъемлемой частью сталинского «режима правды» было амбивалентное отношение к режиму со стороны советских граждан. Даже тогда, когда люди действительно «верили», они вынуждены были каким-то образом соотносить свою веру с той разницей, которая существовала между пропагандируемыми режимом идеями и видимой реальностью. Несомненно, что все эти постулаты, заставляющие читателя по-новому взглянуть на проблему, но не всегда сопровождаемые соответствующим анализом или же анализируемые недостаточно подробно (несмотря на то, что книга Коткина представляет собой 639-стра-ничный труд), как и другие идеи. выдвинутые историком в ходе поистине эпического рассказа о строительстве Магнитогорска, поддаются различным интерпретациям. Подобно многим столь же значительным работам, исследование Коткина вызвало полемику и резкую критику сразу с двух противоположных сторон. С одной стороны, некоторые ученые утверждают, что он недооценил степень сопротивления пежиму со стороны простых граждан, что он приводил факты их самоотождествления с системой, не располагая теми архивными данными о рабочих забастовках и движениях протеста, которые стали известны только во второй половине 90-х годов [25]. С другой стороны, Коткин подвергся критике за то. что он постулировал сам факт наличия сопротивления режиму, сделав понятие «сопротивляющегося субъекта» краеугольным камнем своих представлений о личности «нового советского человека», и, таким образом, продолжил либеральную традицию понимания личности как автономной и обладающей самостоятельной ценностью единицы. Таким образом, утверждают критики, он сосредоточил внимание на фактах манипуляций и «маневрирования» со стороны homo sovieticus, игнорируя разразившийся в тот период кризис личности, эволюционировавшей в соответствии с потребностями эпохи [26]. И проблема сопротивления режиму, и проблема существования «сталинской личности» в целом связаны с ключевыми вопросами современной западной исторической науки. Однако в соответствии с тематикой нашей антологии - историей формирования советской системы - центральное значение приобретает та проблема, которую сам Коткин осознанно сделал смысловым стержнем своего исследования и которая отражена в подзаголовке его труда: «Сталинизм как цивилизация». В то же время, несмотря на огромное количество комментариев и критических возражений, которые работа Коткина вызвала в среде историков, именно эта сторона его труда до сих пор не подверглась детальному анализу. В публикуемом здесь фрагменте монографии Коткина затрагивается ряд аспектов формирования новой цивилизации: формирование нового советского «языка», новой идентичности советского человека, нового отношения к труду. В других главах своей книги Коткин анализирует другие аспекты, которые приобретали особенно важную роль в заново создававшемся городе, - архитектуру, жилищное строительство, городское планирование и городскую среду; разногласия между соперничающими партийно-государственными институтами -партийным комитетом, завкомом и органами внутренних дел; политическую экономию и повседневную жизнь города. Таким образом, образцовый сталинский город Магнитогорск фигурирует здесь как яркий пример новой советской социалистической цивилизации. Именно это определяет оригинальность подхода Коткина к изучению советской системы и выделяет его исследование из всех работ, выбранных для нашей антологии: ученый анализирует результаты кампании во индустриализации, создания новой городской среды и процесса «омассовления», благодаря которому в 30-е годы советская система охватила своим воздействием подавляющую часть населения страны. Однако само предложенное Коткиным понятие «новой цивилизации» вызывает ряд вопросов. Во-первых, Магнитогорск выступает на страницах работы как классический пример этой цивилизации; но ведь до 1929 года город этот просто не существовал, а когда он создавался, в нем практически не было интеллигенции и традиций «высокой» культуры, которые, как показывает Кларк, играли столь важную роль в процессе создания советской системы в Ленинграде. Во-вторых, очевидно (хотя. возможно, в представленной здесь работе это менее заметно, чем в других трудах Коткина). что значительная часть новизны и пафоса этой цивилизации была связана с ее претензиями на роль творца нового, социалистического модернизма - одной из разнообразных форм «нелиберального модернизма», появившихся на свет в период между двумя мировыми войнами [27]. Понятие цивилизации, однако, подразумевает уникальную культурную систему (не говоря уже о традициях, которые она вбирает в себя, - в данном случае русских), в то время как осмысление феномена «модернизма» обычно базируется на компаративном анализе исторической жизни европейских и развивающихся стран. И. тем не менее, введенное Коткиным понятие новой цивилизации, порожденной тоталитарными стремлениями нового режима, еще полностью не ассимилировалось в исторической литературе. Если Советский Союз представлял собой завершенную альтернативную форму современной цивилизации, не прошедшую через привычные «стадии» западного модернизма, то в таком случае изучение советской истории потребует от ученого иного подхода, более «целостного» или «тотального», чем это позволяет сделать современная профессиональная специализация гуманитарного знания. Статья Юрия Слезкина помещена в конец сборника не в подражание социал-демократам, которые обычно ставили «национальный вопрос» в конец повестки дня, а потому, что по своим хронологическим рамкам и по характеру выводов она, в отличие от других представленных здесь статей, затрагивает проблемы «позднесоветского» периода. Безусловно, переосмысление вопроса о сущности советской национальной политики и о природе советского многонационального государства (что и сделало часто цитируемую работу Слезкина заметной вехой в развитии историографии) стало возможным вследствие уникального совпадения двух обстоятельств. Первое из них - крушение Советского Союза и его распад на отдельные республики в результате подъема национально-освободительных движений на исходе 80-х годов. Второе - широко распространившаяся в последние два десятилетия концепция нации как «конструируемого», «воображаемого» сообщества, не отражающего (вопреки категоричным утверждениям Ленина и Сталина) объективно существующей реальности [28]. Слезкин (уехав из Советского Союза, в 80-е годы он защитил докторскую диссертацию в Техасском университете под руководством Шей-лы фицпатрик и ныне преподает в Беркли, в Университете штата Калифорния) - единственный участник антологии «Американская русистика», сам выполнивший перевод своей статьи. Самая значительная монография Слезкина, «Арктические зеркала», посвящена широкомасштабному исследованию истории малых народов Севера. Автор рассматривает там, как в процессе завоевания и освоения Россией Крайнего Севера (с XVIII по XX вв.) и выработки ею концептуальной и практической политики по отношению к этому региону выявлялась русская национальная идентичность [29]. Работа эта примечательна как представленным в ней анализом экономических факторов и направлений российской хозяйственной политики, так и тем, что автор фокусирует свое внимание на истории одного региона, весьма специфичного. Слезкин также уделяет значительное внимание детальным сопоставлениям политики и идей дореволюционного и советского периодов, конкретизируя и развивая там многие проблемы, затронутые в публикуемой статье: например, вопрос о «системе Ильминского» как предшественнице ленинской национальной политики; или то, как представления об отсталости русских крестьян и нерусских народностей иногда вели к сходным политическим шагам в отношении этих групп населения, а иногда - к противоположным. Вся исследовательская деятельность Слезкина характеризуется одной примечательной особенностью: этот ученый с легкостью пересекает хронологические границы исторических периодов, которые другие историки, с более узкой специализацией, воспринимают как нечто неприкосновенное. Ценность и интерес работы «СССР как коммунальная квартира» определяется попыткой ее автора предложить новый взгляд на национальную политику, проводившуюся на протяжении трех периодов советской истории: нэпа, «великого перелома» и сталинизма (с заключительным экскурсом в послесталинскую эпоху). Возражая большинству своих предшественников, которые писали об угнетении национальностей и преследовании национализма в СССР. Слезкин - с его любовью к иронии и парадоксам и пристальным вниманием к кульбитам советской идеологии - выдвинул гипотезу, которая, благодаря егo исследованиям, в последние годы приобретает все большее признание: советское социалистическое государство, утверждает иссле дователь, на самом деле проводило политику «этнической обособленности». Придавая существенное значение зигзагообразным изменениям национальной политики, ученый прослеживает развитие ее теории и практики с момента образования Советского Союза до «корениза-ции» и «национального строительства» времен нэпа; и далее - через хаотическое содействие развитию «национальных меньшинств» в ущерб титульным национальностям союзных республик и через этническую дифференциацию периода «великого перелома» - к сокращению числа официально признанных национальных образований, созданию формальной этнической иерархии, снижению этнических квот, свертыванию политики развития национальностей и их культур и восстановлению главенствующей роли русской нации в период развитого сталинизма. Однако, несмотря на все эти повороты. Советский Союз продолжал осуществлять процесс «национального строительства»: тезис об объективности понятия «национальность» по-прежнему существовал как в теории, так и на практике. Слезкину удается сочетать анализ подобных философских постулатов с оценкой реального влияния марксистско-ленинской идеологии на практическую национальную политику, а также прослеживать формы взаимодействия этих факторов на различных стадиях эволюции советской системы. Разворачивая уже ставшую знаменитой метафору, согласно которой СССР напоминал коммунальную квартиру, Юрий Слезкин, среди прочего, привлекает наше внимание к аномальному по сути своей положению русской нации в Советском Союзе. За последние годы историки так и не пришли к согласию по вопросу о том, можно ли считать Советский Союз империей. Некоторые из них утверждают, что с течением времени государственная система может приобретать все большее количество «имперских» признаков, и что в 30-е годы. в результате усилившейся экономической централизации и частичного возрождения русского национализма, Советский Союз действительно стал походить на традиционную империю [30]. Слезкин же, пожалуй, относится к подобным формулировкам скептически, он особо подчеркивает двусмысленное положение русских жильцов «центра» (то есть «кухни и коридора») коммунальной квартиры. Как бы читатели не восприняли парадоксальную концепцию «антиимпериалистической» империи, статья Слезкина затрагивает еще один аспект формирования «советской системы» - ее существование в форме многонационального государства. Анализ того положения, которое занимали в Советском Союзе нерусские национальности, будет, по-видимому, играть все большую роль в исследованиях по истории советского периода - его политических структур, идеологии, культуры, и, наконец, в диспутах о сущности самой системы. Таким образом, во многих отношениях статья Слезкина является одной из первых вех на неизведанном пути, который должен привести ученых к новым интерпретациям советской истории. Представленными в данном сборнике различными подходами к феномену советской системы далеко не исчерпываются те направления в современной исторической науке, которые получили признание в последние годы. Например, в книге отсутствуют развернутый анализ советской нерыночной экономики и ее связи с военными потребностями государства. За пределами нашего тома остались многие аспекты истории повседневной жизни и обыденного сознания, хотя эти сферы составляют сегодня перспективные направления развития исторической науки. Не представлен в сборнике и еще один интенсивно развивающийся раздел современной историографии - история религии и народных форм религиозности. Но, в какой-то мере, именно в этом и состоит смысл осуществленного нами издания: ни одна из опубликованных здесь работ не претендует на то, чтобы подобрать один-единственный ключ к тайнам советской системы, исключив все другие возможные варианты. В этом смысле все представленные здесь исследования могут быть охарактеризованы как «постревизионистские». Новая историография советской истории обладает еще одной характерной особенностью, которая, возможно, не отразилась в самом содержании опубликованных в данном сборнике работ, но которая приобретает особую важность в связи с самим фактом перевода их на русский язык. Особенность эта - одна из интереснейших черт современного этапа развития этой историографической области, но пока еще она остается практически незамеченной (или, по крайней мере, о ней пока сравнительно мало говорится): в настоящее время идет процесс создания новой, интернациональной историографии России, и процесс этот особенно активизировался в 90-е годы. Я имею в виду происходящее сейчас заметное стирание национальных границ между тремя основными центрами исследований в данной области исторической науки - между англо-американской, русскоязычной и европейской (в первую очередь, немецкой и французской) историографией. В некоторых случаях границы эти исчезают совершенно. Хотя такая практика еще относительно редка, историки разных стран уже имеют возможность прочитать одну и ту же историческую литературу, опубликованную на нескольких языках, примерно в одно и то же время; происходит постоянное научное общение и взаимное обогащение идеями между разноязычными аванпостами современной историографии и т. д. Именно в этом смысле мы можем говорить о формировании подлинно интернациональной историографии России; а ведь еще недавно подобные слова показались бы лишь туманным пророчеством. Лежащая перед Вами книга - один из зримых результатов этого еще только набирающего силу, но уже многообещающего процесса. Пер. с англ. С.Каптерева Примечания 1. Например, автора биографического исследования о Л.Д.Троцком Исаака Дейчера часто считают одним из самых влиятельных исследователей советской истории того периода именно потому, что он отказался от тогдашних ортодоксальных идей «тоталитарной школы». Дейчер вел работу с первоисточниками - с архивом Троцкого, хранящемся в Хоутоновской библиотеке Гарвардского университета, но труд его все же содержит множество фактических ошибок. Первый том его трехтомной биографии Троцкого «Пророк с оружием в руках» был опубликован в 1954 году: Isaac Deutscher, The Prophet Armed. Trotsky: 1879-1921. New York and London: Oxford University Press, 1954. 2. К примеру, работая над своей монографией об учебных и научно-иссле-довагельских институтах большевистской партии, - Michael David-Fox, Revolution of the Mind: Higher Learning among the Bolsheviks, 1918-1929 (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1997), - я использовал когда-то новаторские, но сегодня по большей части забытые работы американских историков 20-х годов, посвященные высшему образованию в СССР. См., например: Samuel Harper, Civic Training in Soviet Russia (Chicago: University of Chicago Press, 1928); Samuel Harper, Making Bolsheviks (Chicago: University of Chicago Press. 1931), а также: George S. Counts, Dare the School Build a New Social Order? (New York: Day, 1932). Кстати, и в других областях исследований имело место «возрождение» отдельных работ предшествующего периода - как это произошло с опубликованной в 1926 году книгой венгерского культуролога, впервые изданной на английском языке еще в 1928 году: Rene Fulop-Miller, The Mind and Face of Bolshevism: An Examination of Cultural Life in Soviet Russia (New York: Alfred A. Knopf. 1928). 3. E. H. Carr. A History of Soviet Russia, 9 vols. (New York: MacMillan. 1950-1969). Недавно увидела свег биография Kappa, написанная одним из его учеников: Jonathan Haslam, The Vices of Integrity: E. H. Carr, 1892-1982 (London: Verso, 1999). 4. Дэвид-Фокс М. Введение: отцы, дети и внуки в американской историографии царской России // Американская русистика: Вехи историографии последних лег. Императорский период. Самара. 2000. С.5-47. О недавних переменах в историографической области см.: Stephen Kotkin,« 1991 and the Russian Revolution: Sources. Conceptual Categories. Analytical Frameworks», Journal of Modern History 70: 2 (1998). P.384-426; а также предисловие и редакторские комментарии Шейлы Фитцпатрик к работе: Sheila Fitzpatrick, ed. Stalinism: New Directions (London and New York: Routledge, 2000). Интересные материалы о научной деятельности представителей поколения «детей» в 70-80-е годы (vff. часто характеризуют как «ревизионистов» и «социальных историков») содержатся в следующей работе: Кодин Е.В. «Смоленский архив» и американская советология. Смоленск, 1998, и в отзыве на эту работу Габора Риттерс-порна (Gabor T.Rittersporn); см.: Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History 2: 1 (Winter 2001). 5. Eric Hobsbawm. The Age of Extremes: A History of the World, 1914-1991 (New York: Pantheon Books, 1984). 6. Однако, в столь интенсивном освоении истории послевоенного периода кроется определенная опасность: не получившие еще надлежащего размаха западные исследования по истории второй мировой войны могут остаться временно «замороженными». По данной проблеме см.: Amir Weiner, «Saving Private Ivan: From What, When, and How?». Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History 1: 2 (Spring 2000). P.305-336. 7. Мнение о том, что ключевое значение для понимания советской истории имеют политические факторы, неоднократно высказывал Ричард Пайпс - см., например: Richard Pipes, Russia under the Bolshevik Regime (New York: A.A. Knopf, 1993). Утверждение, что первопричиной здесь была идеология, настойчиво проводится в работе Мартина Малиа: Martin Malia, The Soviet Tragedy: A History of Socialism in Russia. 1917-1991 (New York: Free Press, 1994). «Социальные силы» были представлены как «ключ к новой парадигме» в рабоге, ставшей своего рода катехизисом исповедовавшеюся поколением «детей» «ревизионистского» взгляда на историю - Ronald Grigor Suny, «Toward a Social History of the October Revolution», American Historical Review 88 (1983). P.31-52. 8. См.: Peter Holquist, «A Russian Vendee: The Practice of Politics in the Don 'Countryside. 1917-1921», Ph.D. dissertation, Columbia University. 1995; а также готовящуюся к печати его книгу «Making War. Forging Revolution: Political Practices in the Don Territory during Russia's Deluge, 1914-1921», - исследование политической практики в период первой мировой войны, революции и гражданской войны. Холквист - автор раздела «Россия в эпоху насилия» в опубликованном недавно во Франции под редакцией Клаудио Серджио Ин-герфлома крупном труде по истории мирового коммунизма: Claudio Sergio Ingerflom. ed.. Le siecle des communismes (Paris: Les editions de 1'Atelier, 2000). P.123-143. 9. Холквист П. Российская катастрофа (1914-1921) в европейском контексте: тотальная мобилизация и «политика населения» // Россия: XXI век. 1998. № 11/12. С.26-54. См. также: Peter Holquist and David Hoffmann, Sculpting the Masses: the Modern Social State in Russia, 1914-1941 (Ithaca: Cornell University Press, книга готовится к печати). В этом монографическом исследовании Россия представлена как один из вариантов общеевропейского феномена «социального государства», которое черпает обоснование своей легитимности и своего предназначения в социальной сфере. 10. См., например: Раев М. Регулярное полицейское государство и понятие модернизма в Европе XVII-XVIII веков: попытка сравнительного подхо да к проблеме // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Императорский период. Самара, 2000. С.48-79. 11. См.: Peter Kenez, Civil War in South Russia, 1919-1920: The Defeat of the Whites (Berkeley: University of California Press, 1977), англоязычный труд о белом движении, долгое время считавшийся классическим; а также более позднюю обобщающую работу: Orlando Figes, A People's Tragedy: The Russian Revolution, 1891-1924 (New York: Penguin Books, 1996), в которой белые по-прежнему изображаются исключительно как «бывшие», испытывающие ностальгию по старому порядку. 12. Alfred Rieber, Stalin and the French Communist Party, 1941-1947 (New York: Columbia University Press, 1962); из более поздних трудов ученого наиболее значительным является книга: Alfred Rieber, Merchants and Entrepreneurs in Imperial Russia (Chapel Hill, NC: University of North Carolina Press, 1982). Еще большую известность Риберу принесли его эссе и статьи, такие как: Alfred Rieber, «The Struggle over the Borderlands», S. Frederick Starr, ed. The Legacy of History in Russia and the New States of Eurasia (Armonk, NY: M.E. Sharpe, 1994), «Interest-Group Politics in the Era of the Great Reforms», Ben Ekioffet al., eds. Russia's Great Reforms, 1855-1881 (Bloomington, IN: Indiana University Press, 1994); «Russia as a Sedimentary Society», Edith Clowes et al., eds. Between Tsar and People: Educated Society and the Quest for Public Identity in Late Imperial Russia (Princeton: Princeton University Press, 1991). 13. Edward L. Keenan, «Muscovite Political Folkways», Russian Review 46: 2 (1987). P. 157-209; Richard Pipes, Russia under the Old Regime (New York: Charles Scribner's, 1974). 14. Katerina Klark and Michael Holquist, Mikhail Bakhtin (Cambridge: Harvard University Press, 1984); Katerina Klark, The Soviet Novel: History as Ritual (Chicago: University of Chicago Press, 1985). 15. К наиболее значительным работам Фицпатрик относятся: Sheila Fitzpatrick, The Commissariat of Enlightenment: Soviet Organization of Education and the Arts under Lunacharsky, October 1917-1921 (Cambridge: Cambridge University Press, 1971); Education and Social Mobility in the Soviet Union, 1921-1934 (Cambridge: Cambridge University Press, 1979); The Cultural Front: Power and Culture in Revolutionary Russia (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1992); Stalin's Peasants: Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivization (New York: Oxford University Press, 1994). 16. Фриз Г.Л. Сословная парадигма и социальная история России // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Императорский период. Самара, 2000. С.121-162. 17. См., например, статьи Фицпатрик: «The Bolsheviks' Dilemma: Class, Culture and Politics in the Early Soviet Years» и «Stalin and the Making of a New Elite» в сборнике: The Cultural Front: Power and Culture in Revolutionary Russia (Ithaca, NY: Cornell University Press. 1992). 18. См.. к примеру, мой отзыв на работу Фицпатрик, посвященную «культурной революции»: Michael David-Fox, «What is Cultural Revolution?», Russian Review 58 (April 1999). P. 181-201; а также наш последующий обмен мнениями: Sheila Fitzpatrick, «Cultural Revolution Revisited»; Michael David-Fox, «Mentalite or Cultural System: A Reply to Sheila Pitzpatrick», Russian Review 58 (April 1999). p.202-209,210-211. 19. Sheila Fitzpatrick, Everyday Stalinism. Ordinary Life in Extraordinary Times: Soviet Russia in the 1930s (New York: Oxford Press, 1999). 20. David Joravsky, Soviet Marxism and Natural Science, 1917-1932 (New York: Columbia University Press, 1961); The Lysenko Affair (Cambridge: Harvard University Press, 1970); Russian Psychology: A Cultural History (Oxford: Blackwell, 1999). 21. Среди последних работ на эту тему - Michael David-Fox and Gyorgy Peteri, eds. Academia in Upheaval: Origins, Transfers, and Transformations of the Communist Academic Regime in Russia and East Central Europe (Westport, CT: Bergen and Garvey, 2000). 22. См. классический анализ данной проблемы во второй главе («Lenin and the Partyness of Philosophy») монографии Джоравски: David Joravsky, Soviet Marxism and Natural Science, 1917-1932. P.24-44. 23. Проблема сравнительного анализа результатов, достигнутых в различных научных дисциплинах в сталинский период, была в фокусе внимания следующей статьи: Robert Lewis, «Science, Nonscience, and the Cultural Revolution», Slavic Review 45 (Summer 1986). P.268-292. Ведущими американскими специалистами по истории российской науки являются Лорен Грэм (Loren Graham) и Александр Вусинич (Alexander Vucinich); их работы затрагивают широкий спектр научных дисциплин. 24. Stephen Kotkin, Steeltown USSR: Soviet Society in the Gorbachev Era (Berkeley: University of California, 1991); Stephen Kotkin and David Wolff, eds. Rediscovering Russia in Asia: Siberia and the Russian Far East (Armonk, NY: M.E.Sharpe, 1995). Недавно под редакцией Коткина и с его предисловием вышло в свет новое издание мемуаров Джона Скотта: John Scott, Behind the . Urals: An American Worker in Russia's City of Steel (Bloomington: Indiana University Press, 1999). 25. См., например: Jeffrey J. Rossman, «The Teikovo Cotton Workers' Strike of April 1932: Class, Gender and Identity Politics in Stalin's Russia», Russian Review 56: 1 (1997). P.44-69. 26. См.: Anna Krylova, «The Tenacious Liberal Subject in Soviet Studies», K-ritika: Explorations in Russian and Eurasian History 1: 1 (Winter 2000). P. МО-144. См. также: Igal Halfin and Jochen Hellbeck, «Rethinking the Stalinist Subject: Stephen Kotkin's "Magnetic Mountain" and the State of Soviet Studies», Jahrbucher "ir Geschichte Osteuropas 44: 3 (1996). 27. Stephen Kotkin. «Modern Times: The Soviet Union and the Interwar Conjuncture», Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History 2: 1 (Winter 2001). 28. Benedict Anderson, Imagined Communities: Reflections on the Origin and °pread of Nationalism (London: Verso. 1983). Наиболее значительные работы о нациях и национализме опубликованы в следующих изданиях: John F. Hutchinson and Anthony D. Smith, eds. Nationalism (Oxford: Oxford University Press, 1994); Ronald Grigor Suny and GeoffEley, eds. Becoming National: A Reader (New York: Oxford University Press, 1996). Публикацию как классических, так и современных западных и русскоязычных работ по национальным вопросам в контексте имперской и российской истории осуществляет сейчас новый журнал «Ab Imperio», издающийся в Казани. 29. Yuri Slezkine. Arctic Mirrors: Russia and the Small Peoples of the North (Ithaca: Cornell University Press, 1994). 30. См., например, опыт анализа данной проблемы в сборнике: Mark von Hagen and Karen Barkey, eds. After Empire: Multiethnic Societies and Nation-Building: The Soviet Union and the Russian, Ottoman, and Habsburg Empires (Boulder, CO: Westview Press, 1997). Питер Холквист |
Похожие:
 |
Отчет государственного образовательного учреждения высшего профессионального... «Самарский государственный аэрокосмический университет имени академика С. П. Королева» (сгау) в 2006 году по выполнению инновационной... |
 |
Самарский государственный университет Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Советский период: Антология / Сост. М. Дэвид-Фокс. Самара: Изд-во «Самарский... |
|
Совет ректоров вузов самарской области самарский областной совет по научной работе студентов Российской Федерации, председатель Совета ректоров вузов Самарской области, фгбоу во «Самарский государственный медицинский университет»... |
|
Совет ректоров вузов самарской области самарский областной совет по научной работе студентов Российской Федерации, председатель Совета ректоров вузов Самарской области, ректор гбоу впо «Самарский государственный медицинский... |
|
Самарский государственный технический университет Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования |
|
Г илязов айрат зулхатович Куйбышевский Авиационный Институт (ныне Самарский Государственный Аэрокосмический Университет) г. Самара |
|
«Самарский государственный социально-педагогический университет» Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования |
|
На объектах вычислительной техники утверждено «Самарский государственный экономический университет» (далее Университет) только лицензионных программных продуктов. Настоящая Инструкция... |
|
Информационные технологии обучения в электротехнике ... |
|
Семья и современный социум Бакшутова Екатерина Валерьевна, доктор философских наук, заведующая кафедрой "Психология и педагогика" фгбоу во «Самарский государственный... |
|
Инструкция администратора информационной безопасности Настоящий документ определяет основные обязанности, права и ответственность администратора информационной безопасности (далее иб)... |
|
О корпоративной компьютерной сети Государственного образовательного учреждения высшего профессионального образования «Самарский государственный экономический университет»... |
|
Филиал федерального государственного бюджетного образовательного... Министерство транспорта российской федерации федеральное агентство железнодорожного транспорта |
|
Атопический дерматит взрослых: клинико-иммунологические показатели... Работа выполнена в гоу впо «Самарский государственный медицинский университет Федерального агентства по здравоохранению и социальному... |
|
О проведении запроса котировок Наименование заказчика: Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Самарский государственный... |
|
Фгбоу впо «Самарский государственный технический университет» Вестник... А. П. Амосов, В. И. Батищев, Н. В. Дилигенский, М. А. Евдокимов, А. Ф. Заусаев, Л. С. Зимин, Я. М. Клебанов, М. Л. Костырев, В. А.... |