Содержание и смысл модернизации
Универсальный пакет модернизационных трансформаций, в оценках конца XX века, представлен российским культурным антропологом Э.А.Орловой [Орлова Э.А., 1994, 2] и состоит в следующем.
Экономическая модернизация является следствием технологического роста, который стимулируется систематическим применением естественнонаучных знаний, развитием вторичных (индустриальных, коммерческих) и третичных (сервисных) отраслей экономики за счет относительного сокращения значения первичных (добывающих) отраслей.
В сфере культуры модернизация характеризуется распространением грамотности и светского образования, распространением средств коммуникации, их возрастающим проникновением в основные слои общества, становлением новой культурологической парадигмы, акцентирующей внимание на успех и на индивидуализм как особую ценность.
В политико-правовой области модернизация отражается как движение от авторитарных к демократическим режимам. Фиксируются расширение территориального масштаба политической деятельности, диффузия политической власти по направлению к более широким массам населения, смена традиционных моделей легитимации верховной власти, опиравшихся на божественные источники, современными, опирающимися на народовластие, признание ответственности правительства перед гражданами, замена обычайного права статусным правом.
Им соответствуют изменения в области социально значимого знания и мировоззрения: сдвиг от божественного к светскому обоснованию миропорядка, в философии - от монистического к плюралистичному миропониманию, в искусстве - от стилистического единства к полистилистике, в науке - от объективизма к антропному принципу.
Совокупность этих общих политико-экономических и социокультурных тенденций, по Орловой Э.А., и принято называть модернизацией.
Анализ классических и современных концепций модернизации приводит к выводу, что общепринятой моделью модернизированного социального порядка служит модель массового общества. В качестве его атрибутов выступают экономика массового производства и потребления, государство массовой демократии и массовых партий, массовая культура (наука, образование и искусство). Атрибутивным свойством общества признается его структуризация в форме социальных институтов: всеобщего образования, всеобщего избирательного права, всеобщей воинской повинности, всеобщего медицинского и пенсионного страхования и т.д.
Параметры перехода от традиционного общества к обществу модерна, понимаемому как массовое общество, позволили определить исторические начальные границы модернизации.
Массовое производство (промышленная революция) начинается с созданием фабрик (Англия, с 1770-х годов) и внедрением поточных технологий (США, с 1910-х годов). Для традиционного общества были характерны кустарное и штучное производства. Массовое потребление, как следствие массового производства, начинается с организации торговли на принципах индустрии (Франция, с 1820-х годов).
Для традиционного общества характерны монархическая организации власти. Массовая демократия формируется (как следствие буржуазных революций в Европе и Америке) по мере распространения избирательных прав на большинство населения и создания массовых политических партий. На Западе – это период с 1820-х годов до конца 1950-х годов.
Массовая культура (культурная революция) развивается как индустрия знаний (начинается с введением всеобщего школьного образования и созданием научно-исследовательских институтов) и индустрия развлечений, соединившая в массовом зрелище эстетику, информацию и коммерцию, и ориентированная на потребности большинства (промышленные выставки в Париже в 1798 году, в Лондоне - в 1851 году и в Париже в 1855 году, типографские машины – 1810-е, фотография - 1840-е, кино - 1890-е, радио - 1910-е, телевидение - 1930-е годы). Традиционному обществу присущи привилегии для высших сословий и закрытость для низших.
Становление массового общества происходит одновременно с трансформацией характеристик личности. Имеет место переход от опосредованных общинной принадлежностью и регулируемых интенциями обычайного права к функциональным характеристикам, детерминируемым его функционально-ролевыми отношениями «по соглашению» в соответствии с писаными законами. А также - смещение аксиологических акцентов: от общинных ценностей к ценностям индивидуализма. Формируется однородная совокупность граждан с равенством прав и обязанностей. Социальный статус человека определяется не принадлежностью его к определенной органической общности (предписываемый статус), а является результатом индивидуальной оценки его достоинств и деятельности по универсальным критериям (достигаемый статус). Рождается самоактуализирующаяся и самореализующаяся личность - личность, которая уже удовлетворила свои первичные потребности и стремится осуществить высшие устремления и потребности человеческой природы (безопасность, уважение, познание и т.д.).
Возникновение первых атрибутов модернизирующегося общества, таким образом, приходится, самое раннее, на конец XVIII - начало XIX века. Одновременно происходят перемены в общественном сознании и мировоззрении. Идеи Просвещения XVIII века об абсолютности и универсальности ценностей свободы и прогресса из сферы философских дебатов проникли в политическую, экономическую, эстетическую, юридическую практику, превратившись из критики существовавшего социального порядка в его идеологию. Священность традиции и авторитета, еще недавно способная интегрировать и мобилизовать общество, перестали быть ценностной базой деятельности политической и культурной элиты. Мотивом для легитимации власти теперь являются реализация естественных прав и свобод, улучшение нравов и условий жизни, развитие наук, торговли и промышленности, рост научного знания и образованности.
Все последующие социокультурные феномены (середина XIX - середина XX века) в Европе и Северной Америке редуцируются к двум базовым ценностям - идеям свободы и прогресса [Иванов Д.В., 2000]. Эти ценности в культуре модерн - конечные цели и, следовательно, задают способ формулировки и решения всех проблем. Свобода и прогресс устанавливают ценностные характеристики не только общественного устройства, но и научно-технического и художественного творчества, технических и экономических нововведений, моральных качеств, условий жизни человека и окружающих его вещей. Апелляцией к свободе и прогрессу стали обосновываться любые действия в политике. Их практическая реализация ведет к беспрецедентному в истории человечества расширению знаний о природе и росту материального производства, к упорядочению общества на основе его рационализации и технизации. Общество модернизируется.
Движущей силой модернизирующегося общества признается тотальное стремление людей к обладанию вещами, а его смыслообразующим основанием - отчуждение человеческой сущности в вещи, овеществление общества.
Марксова идея различения обществ с «личной» и «вещной» зависимостью фиксирует момент перехода от традиционных «естественных родовых связей» к социальным отношениям, основанным на частной собственности и товарном обмене. Феномен отчуждения понимается как «замещение» отношений между людьми «отношениями вещей». Отношения между людьми строятся в зависимости от того, чем они располагают.
Располагаемыми (вещами, предметами купли-продажи) становятся не только преобразованные промышленностью природные материалы, но и индивидуальные свойства человека – ум, красота, образованность, мастеровитость, хватка.
То же самое происходит с социальными институтами. Община с ее клановыми, сословными делениями и ограничениями, замещается массовым обществом, понимаемым как совокупность «новых вещей» - социальных институтов. Они предстают автономной реальностью, с которой необходимо считаться. В этой своей реальности они предстают «вещами» и «присвояемыми» частными лицами, с правом распоряжаться ими от имени общества.
Овеществление политики проявляется в форме превращения власти из наследственной привилегии в делегируемые народом полномочия. Десакрализация власти сопровождается стремлением к управлению овеществляемыми ресурсами (рабочей силой, финансовыми, информационными, организационными и т.д.), вовлечением в практику борьбы за власть все большего их количества. Это стремление отражается в идеях расширения и совершенствования демократии, освобождения от религиозных, сословных, клановых ограничений на доступ к власти.
С распространением избирательного права на большинство граждан само государство становится вешью-институтом, который необходимо захватить, использовать, удержать. Управление государством из фамильного ремесла царей и королей деперсонифицировалось, превратилось в бюрократический аппарат и стало ролевой системой «гражданин-чиновник».
Политические партии оформились в общественный институт, в систему ролей «лидер-сторонник». Политика оформляется как автономная сфера общества для решения проблемы обладания властью.
Наука из интуитивных поисков, внезапных открытий и гениальных озарений одиночек превратилась в регулярное научное производство, институционализировалась в «научные сообщества».
Тем самым, в ходе модернизации складывается общество как система вещей - социальных институтов. Воля к господству над природным и социальным миром вещей приводит к овеществлению социального бытия. «Беспрецедентное овеществление общества именно в эпоху модерн происходит потому, что к формированию социальных институтов - комплексов универсальных и абстрактных норм, регулирующих взаимодействие людей и превращающих это взаимодействие в систему социальных ролей, приводит ориентация деятельности на ценности свободы и прогресса. Рынок, денежное обращение, предприятие (фирма) стали социальными институтами в силу стремления к росту производства и потребления, к освобождению хозяйственной деятельности от религиозной, цеховой и сеньориальной регламентации. Это стремление превратило хозяйственные практики из специфичных, эксклюзивных занятий отдельных кланов или сословных групп в системы универсальных обезличенных ролей «продавец – покупатель», «кредитор – заемщик», «руководитель/начальник - исполнитель/работник» и т.д. (Д.В. Иванов)».
Общество овеществляется.
Таким образом, во второй половине XX века под модернизацией понимается набор эмпирически фиксируемых с начала XIX века процессов: индустриализация, демократизация, секуляризация, урбанизация, научно-техническая революция. В рамках модернизационной модели (свобода и прогресс) общественных изменений критерием развитости общества признается наличие индустриального капитализма и либеральной демократии западного образца, которые ведут к повышению индивидуальной социальной мобильности, к развитию социальных институтов и предполагают социальное неравенство индивидов.
Модель модернизации применительно к социальным процессам в Европе и Северной Америке идеально «работает» на материале конца XVIII – первой половины XX веков. Общественные изменения оцениваются как переход от консервативной, малоподвижной социальной организации к динамичной, перманентно меняющейся.
На материале середины XX века модернизационная модель «работает» скорее удовлетворительно, чем хорошо. А ее объяснения и прогнозы применительно к социальным явлениям и процессам конца XX века – периода становления эклектичных форм экономики, политики, науки, искусства - становятся все менее достоверными и подвергаются критике. Признается, что к началу XXI века произошли общественные изменения, которые не соответствуют классическому модернизационному образцу.
Концепция постмодернизма
Восприятие общества как объективной реальности на протяжении XIX - первой половины XX века было всеобщей доминантой политического и социокультурного мышления и поведения людей. Ситуация радикально изменилась во второй половине XX века. Вошли в моду и все чаще абсолютизируются т.н. номиналистские и феноменологические концепции социальной реальности. Зарубежные и многие отечественные исследователи в своих обществоведческих изысканиях отказались от стремления создавать «большие теории». Они [К.Поппер, Р.Нисбет, Р.Будон, П.Штомпка, М.Арчер, П.Бергер, Э.Гидденс, Э.Дюркгейм, И.Лакатос, Н.Луман и др.), критикуя классические (закон трех стадий социальной эволюции О.Конта, закон смены социально-экономических формаций К.Маркса, цивилизационный, хозяйственно-культурный подход М.Вебера и Н.Я. Данилевского-О.Шпенглера-А.Тойнби, теорию постиндустриального общества Д.Белла, О.Тоффлера и др.) и постклассические «большие теории» общественного развития (мир-системный подход И.Валлерстайна, Ф.Броделя, Дж. Арриги, концепция развития отношений реципрокности, редистрибуции и торговли К.Поланьи] пошли по альтернативному пути, а именно – по пути формирования т.н. концепций общественных изменений.
Наиболее симптоматично проявилось течение постмодернизма, констатирующего дестабилизацию социальной реальности, отличающегося отрицанием модернистских идеалов свободы и прогресса, с одной стороны, и чрезвычайной эклектичностю, с другой. Имеют место вычурное потребительство в экономике, замена классических доктрин-идеологий идеологическим разнообразием в культуре и политике. Классическое политическое разделение на правых и левых замещается агрессивным отстаиванием социальными меньшинствами права на альтернативный образ жизни. Развертываются критика сциентизма, релятивизация научной истины, теоретический плюрализм, методологический анархизм и мультипарадигмальность в науке. На смену концептуализму в искусстве приходит полистилизм. Распространяются альтернативные формы семьи. Получают распространение общественный скептицизм, цинизм и нигилизм.
Таким образом, постмодерн как культурно-историческая эпоха (вторая половина XX - начало XXI века) характеризуется признанием того, что ценности свободы и прогресса реализованы и потому - исчерпаны и не актуальны. По мысли яркого представителя постмодернизма Ж.-Ф. Лиотара [Lyotard J.-F., 1984], при переходе от модерна к постмодерну происходит дезинтеграция социальных агрегатов, их распадение на массы индивидуальных «атомов». Согласно Ж.Бодрийяру [Baudrillard J., 1983], социальность как интеграция индивидов в общество посредством целесообразных взаимодействий, ориентированных на ценности свободы и прогресса, на исходе XX века исчезает. Она поглощается безразличием масс, характеризующихся теперь как потребители, избиратели и телезрители. Фиксируется, что массы - это экстатический конец социального.
Следствием трансформации традиционных модернизационных ценностей в духе постмодернизма становится упадок мобилизующей и организующей силы социальных институтов общества как системы вещей-институтов. Симптомами упадка институтов предстают снижение доверия к государству и его институтам, распространение экстремизма, терроризма и коррупции, фрагментация социального порядка и активизация новых социальных движений, снижение членства в классических партиях и профсоюзах.
Метафоричные концепции Лиотара и Бодрийяра могут рассматриваться как своего рода идеология нового интеллектуального и эстетического течения. Однако и представитель вполне респектабельной социологии А.Турен фиксирует ту же тенденцию «исчезновения» социального, когда пишет, что общество ныне предстает не как «институционально регулируемое целое», а как «арена конфликтов из-за использования символических благ» [Touraine A., 1984].
Постмодернизм как в теории, так и на практике родился как культурная антитеза модернизму и возможен потому, что модернистские идеалы свободы и прогресса перестали быть проблемой (производство любой потребительской вещи перестало быть реальной экономической проблемой, борьба за политическую власть превратилась в борьбу политических имиджей, которые в принципе доступны каждому, научная деятельность свелась к эклектизму и эпигонству). В обществе массового потребления и массовой демократии можно быть скептиком, циником и нигилистом потому, что удовлетворение первичных потребностей стало привычной повседневностью, оно больше не определяет выбор обществом политического и экономического курса, а индивидом – гражданского поведения.
С переходом в новую эпоху, в которой классические ценности реализованы и потому не актуальны, социальная реальность утрачивает устойчивость и определенность, приобретает эфемерность, нестабильность, неопределенность, парадоксальность, иррациональность. Поскольку суть общества теперь заключается в реализации ценностей, постольку образующие социальную реальность основные подсистемы общества - политика, экономика, наука, культура - есть лишь ценностные ориентации эпохи модерн. Достижения этой эпохи высмеиваются как архаизм и дикость. Отнесение вещей, слов или поступков к экономике, политике или искусству определяется вовсе не свойствами вещей, слов или поступков, а отношением к ним как жизненно важным или несущественным.
Иначе говоря, объяснение новых тенденций строится исходя из анализа стремлений-ценностей, из представления об обществе не как о системе институтов, но как о процессе реализации индивидуальных ценностей, процессе, историческими моментами которого являются формирование и упадок социальных институтов как реальности. В силу того, что структура общества понимается лишь как ценностная рубрикация, с деактуализацией модернистских ценностей общество развеществляется. Оно становится эфемерным, абсурдным, ирреальным. Институциональная структура перестает быть собственно социальной структурой, но она не исчезает, а симулируется (понятие введено Ж.Бодрийяром в 1970 году), развеществляется.
Развеществление - это сугубо негативная характеристика. Она указывает на отрицание старого и характеризует новое лишь как отсутствие старого. Но общество, развеществляясь, не исчезает. Симуляция институциональных образцов в постмодернистских построениях - это новая («бесплотная») форма существования общества. Концепция симуляции раскрывает социокультурный смысл постмодернизма как продолжение эпохи модерна после ее окончания, но исключительно в форме ее отрицания.
Концепции постмодернизма не несут в себе позитивной цели, не дают «образ будущего», поскольку представляют собой «движение от…», а не «стремление к…», характерное для всякой живой содержательной социальной стратегии.
Информатизация общества и концепция виртуализации
В социологических и политологических теоретических построениях конца XX века весьма популярным является тезис, в соответствии с которым распространение персональных компьютеров, компьютерных сетей и информационных технологий и, как следствие, - появление субкультур хакеров, киберпанков и т.д., - это решающий шаг на пути к информационному обществу (Ю.Хаяши, Д.Белл, А.Турен, Э.Тоффлер, П.Дракер, З.Бжезинский, Й.Массуда и др.). Полагается, что эмпирически фиксируемые явления и тенденции в различных областях общественной жизни позволяют концептуализовать современное общество как информационное: преобладание в национальном ВВП доли услуг, снижение доли занятых во «вторичном» и рост доли «третичного» сектора экономики, тотальная компьютеризация. Определяющим фактором общественной жизни в целом становится знание. Оно вытесняет труд (ручной и механизированный) в его роли фактора стоимости товаров и услуг.
Полагается, что экономические и социальные функции капитала переходят к информации. Утверждается, что ядром социальной организации, определяющим социальным институтом становится университет как центр производства, переработки и накопления знания. Промышленная корпорация теряет главенствующую роль. Уровень знаний, а не собственность, становится определяющим фактором социальной дифференциации. Деление на «имущих» и «неимущих» приобретает иной характер: привилегированный слой образуют информированные, а неинформированные - это «новые бедные». Очаг социальных конфликтов перемещается из экономической в информационную сферу (в сферу культуры). Результатом борьбы и разрешения конфликтов признаются развитие новых информационных и упадок классических социальных институтов. Общество вступает в информационную эпоху, когда социальные процессы становятся программируемыми. В совокупности эти тенденции выглядят как некоторый новый контингентный сдвиг, который порождают новую концепцию общественных изменений – концепцию виртуализации (А.Бюль, А.Крокер, М.Вэйнстейн, М.Паэтау, Д.В. Иванов).
Модели А.Бюля, А.Крокера и М.Вэйнстейна восходят к марксистской традиции, в соответствии с которой рост производительных сил (развитие новых технологий) вызывает изменения в системе общественных отношений: появляются новые отношения собственности, на их базе - новые социальные классы, новые формы политической власти, идеологии и искусства и т.д. Приложение этой схемы к современности приводит указанных авторов к тезису о переходе к новой фазе капитализма, когда классические структуры индустриального общества устраняются по мере внедрения компьютерных технологий.
Процесс замещения с помощью компьютеров реального пространства пространством виртуальным А.Бюль называет виртуализацией. При этом, гиперпространство «параллельных» миров, в его оценке, - это новая сфера экспансии капитализма. А.Крокер и М.Вэйнстейн делают акцент на критике - разоблачении киберкапитализма как системы, порождающей новый тип неравенства и эксплуатации. А виртуализацией они называют новый тип отчуждения: отчуждение человека от собственной плоти в процессе пользования компьютерами и превращение ее в потоки электронной информации, подпитывающие виртуальный капитал.
Модель «виртуализации социального» М.Паэтау базируется на теории Н.Лумана, в которой общество определяется как система коммуникаций. Паэтау интерпретирует возникновение гиперпространства сети Internet как результат использования обществом новых форм коммуникации для самовоспроизводства - аутопойесиса (по Луману). Изменение общества рассматривается как структурная дифференциация системы вследствие появления в ней новых элементов - виртуальных аналогов реальных коммуникаций. Представление о перманентной структурной дифференциации у М.Паэтау играет столь же фундаментальную роль, что и тезис о перманентном росте производительных сил у К.Маркса. А виртуализация социального в развитии общества рассматривается как очередной эмерджентный эффект, возникающий в результате структурной дифференциации и интенсификации коммуникаций.
Подходы указанных германских и канадских теоретиков малокритичны. Они, по оценке Д.В.Иванова, стараются показать, что новые процессы - это лишь вариации тех, что уже описаны классиками. В сдвиге от реальной социальной организации к виртуальной усматривается и подчеркивается только то, что в нем похоже на прошлое: на переход от доиндустриального к индустриальному обществу. Заимствуя объяснительные схемы у К.Маркса или Н.Лумана, теоретики виртуальности сводят исследуемую трансформацию общества к совокупности социальных эффектов компьютеризации. Виртуализация рассматривается либо как технологический процесс, имеющий социальные последствия, либо как процесс социальный, но опосредованный компьютерными технологиями и без компьютеров невозможный. В результате происходит теоретическая абсолютизация технологий виртуальной реальности, описание которых вытесняет собственно социологический анализ.
Предложенная Д.В.Ивановым [Иванов Д.В., 2000, 1] концепция виртуализации общества строится исходя из представления об обществе не как о системе институтов, но как о процессе реализации ценностей, процессе, историческими моментами которого являются формирование и упадок социальных институтов как реальности. Институциональный строй эпохи модерн представляет собой то устойчивое и объективное по отношению к индивидам, что можно назвать реальностью. Модели теоретиков информационного общества, как и модели виртуализации М.Паэтау, А.Бюля, А.Крокера и М.Вэйнстейна, основываются на представлении об обществе как системе институтов. Но институциональный строй, как показали классики, есть социально-историческая реальность и есть результат самоотчуждения человека.
В постиндустриальную, постмодернистскую эпоху трансформация общества приобретает совсем иной характер. Сущность человека отчуждается уже не в социальную, а в виртуальную реальность. В ней человек имеет дело не с вещью (располагаемым), а с симуляцией (изображаемым). Человек эпохи модерн, застающий себя в социальной реальности, воспринимает ее всерьез, как естественную данность, в которой приходится жить. Человек эпохи постмодерн, погруженный в виртуальную реальность, увлеченно «живет» в ней, сознавая ее условность, управляемость ее параметров и возможность выхода из нее. Перспектива того, что отношения между людьми примут форму отношений между образами, и есть перспектива виртуализации общества по Д.В.Иванову.
Эмпирическую основу концепций виртуализации общества составляет анализ событий и тенденций 1970-х-1990-х годов: кризис индустриальной экономики массового производства/потребления (стагфляция на Западе и «застой» на Востоке); кризис государственной политики всеобщего благоденствия (упадок системы welfare на Западе и распад социалистической системы на Востоке); беспрецедентно быстрое распространение новых технологий труда, образования и досуга (мобильная связь и Internet). Краеугольные камни демократии - разделение властей, парламентаризм, многопартийность, актуальные в пору борьбы за ограничение произвола монархов, становятся символами. Если парламентское большинство формирует правительство (как в Великобритании или Германии), президент распускает парламент (как во Франции), возникают неестественные, виртуальные союзы: националисты блокируются с коммунистами, а христианские демократы с социалистами и т.д. Утратившие реальность многопартийность и парламентаризм симулируются экспертами-консультантами и имиджмейкерами как удобная и привычная среда состязания политических образов. Тем самым утверждается, что общество на рубеже XX-XXI веков переопределяется. Завершается процесс овеществления и начинается процесс виртуализации общества. Оно, как система социальных институтов, развеществляется.
Смысл такого развеществления в утрате различения знака-образа и референта-реальности. Уже постмодернизм различает четыре последовательные фазы отношения между знаками и реальностью: образ является отражением подлинной реальности(1); образ маскирует и извращает подлинную реальность(2); образ маскирует отсутствие подлинной реальности(3); образ не имеет никакой связи с реальностью(4). В эпоху завершающейся стадии постмодерна (начала эпохи виртуализации по Д.В.Иванову) «знаки» не обмениваются больше на «означаемое», они замкнуты сами на себя (фазы 3 и 4). Они симулируют наличие связи «знак-референт» и эти симулякры функционируют как самореферентные знаки. Теперь знаки реального более действенны, чем сама реальность. Классические институты и ценности в роли «референта» необходимы лишь как алиби существующего знакового порядка вещей. Имеет место симуляция социальной реальности, но не реальности, как таковой, а реальности социальных институтов модерна, и эта симуляция - симптом и фактор развеществления общества (реальные экономика, политика, наука, искусство становятся экономикой, политикой, наукой, искусством образов). Человек взаимодействует теперь не с вещами-институтами, а с их симуляциями. Институциональная структура общества перестает быть собственно социальной структурой, но она не исчезает – она симулируется. Симулякры становятся новой реальностью - общество виртуализуется. И применительно к России - тенденции виртуализации, по Д.В.Иванову, вполне очевидны в сферах экономики, политики, науки и искусства.
Экономика России не составляет исключения из общей для индустриально развитых стран тенденции структурных изменений. Динамика структуры занятости в России указывает на рост доли занятых в сфере услуг и управления (с 41.8 процента в 1975 году до 49,7 – в 1995 году), В 1994 году впервые доля услуг в ВВП превысила долю товаров, а в 1998 году равнялась 52,7 процента против примерно 32 процентов в 1989 году. Между 1990 и 1996 годами доля занятых в промышленности сократилась с 42,3 до 34,2 процента, а доля занятых в сфере услуг возросла с 44,2 до 50,9 процентов. В финансовой сфере российской экономики тенденция виртуализации очевидна и однозначна. Удельный вес Мо, то есть наличных денег в денежном агрегате М2 неуклонно снижается. Этот тренд коррелирует с процессами симуляции кредитно-финансовой деятельности в рамках постоянно создаваемых, реорганизуемых и ликвидируемых банков. Сколачиванию капитала за счет спекулятивных операций придается образ институциональности.
Наиболее популярные рецепты экономического развития связаны с идеей восстановления и расширения промышленного производства как «реального» сектора экономики. Однако в рамках концепции виртуализации экономики реальные перспективы не догоняющего, а опережающего экономического развития России представлены несколько иначе. Перспективы эти, по Д.В.Иванову, связаны с решением двух принципиальных задач.
При проведении новой экономической политики следует мыслить не в терминах тонн, штук, кубометров, а в терминах изощренного позиционирования продукта на рынке. «От кутюр» могут быть не только галстуки или кофе, но и ракеты, танки, древесина, природный газ или медный концентрат (Д.В.Иванов).
Виртуализация подсказывает переход к использованию модернизированной индустриальной и информационной инфраструктуры в развитии не только интеллектуальноемких, но и эмоциональноемких сфер деятельности: науки, образования, здравоохранения, спорта, культуры, являющихся базовыми отраслями в виртуальной экономике. Здесь, по Д.В.Иванову, важную роль будет играть формирование менеджмента на принципах «экономики загадочной русской души». Необходимо найти продолжение в выработке форм организации и мотивации, интегрирующих национальный менталитет в современную экономику образов. Если признать, что «вахтовый метод», авралы (сверхусилия для завершения уникального продукта), - это не «патологические» отклонения, а органичные формы трудового поведения россиян, нужно этим «антиэкономическим» формам придать экономический образ «нового менеджмента». Тем самым, деструктивные в контексте экономики вещей тенденции могут стать конструктивными в контексте экономики образов. «Реальная» экономика оставляет России перспективу быть вечно догоняющей, виртуальная экономика дает шанс на лидерство [Иванов Д.В., 2000].
В российской политике приоритет образа над реальностью отчетливо проявился в ходе президентских выборов 1996 года. Сформированный на базе полумиллионной организованной и дисциплинированной партии избирательный блок (КПРФ) проиграл команде из нескольких десятков шоуменов, несмотря на глубокий экономический кризис и социальную напряженность в стране, которые сами по себе дискредитировали правительство Б.Ельцина. Г.Зюганов и его сподвижники безуспешно пытались свести предвыборную гонку к конкуренции программ управления страной, игнорируя конкуренцию имиджей.
В 1990-х годах нетрудно было убедиться в том, что в России многопартийность симулируется политтехнологами как удобная и привычная среда состязания политических имиджей. КПРФ организационно стабильна потому, что коммунистическая символика и набор слоганов играют роль «марки», традиционно привлекающей электорат, хотя от изначальной идеологии в практике КПРФ не осталось и следа.
В отечественной науке конца XX века ничуть не меньше, чем в западной, ее академический статус становится функцией от образа компетентности. Деятельность ученых и студентов во все большей степени ориентируется на создание и презентацию образа «научных продуктов», необходимого для успеха в конкурсах на получение грантов, стипендий для обучения за границей, заказов на консалтинговые услуги от политиков и бизнесменов. Как следствие, в последние годы российское научное сообщество активно вовлекается в развитие виртуальных социальных технологий: исследовательских фондов, грантов, академических обменов, консультирования.
В российском искусстве последней четверти XX века, помимо непосредственно заимствованных с Запада поп-арта, архитектурного и литературного постмодернизма, в моду вошел отечественный аналог поп-арта - соц-арт. Так же как поп-арт являет собой симуляцию «новаторского стиля» и «свободы самовыражения» модернистских течений европейского искусства середины XIX - начала XX века, соц-арт является симуляцией «роста изобразительного мастерства» и «свободного владения художественной техникой», которые были ценностной основой социалистического реализма до середины XX века.
Утверждается, что общество в России изменяется в том же направлении, что и общество в странах Запада. Развитие и консолидация общества будут зависеть теперь от создания привлекательных образов - экономических, политических, этических и т.д., а также от развития нового типа инфраструктуры социальных взаимодействий - коммуникационных сетей.
Процессы виртуализации общества едва ли можно рассматривать как некий светлый путь к эмансипации человека и общественной свободе. Особенно с учетом того, что прогнозы теоретиков информационного общества оказались (во всяком случае – в актуальном значении для России) несостоятельными: университет не заменил промышленную корпорацию в качестве базового института «нового общества», скорее академическое знание и прикладные разработки инкорпорированы в деятельность рыночного хозяйства.
Отношения собственности, а не отношения, определяемые уровнем знаний, сохраняются определяющим фактором социальной дифференциации в российском обществе. Даже общества постмодерна (страны «золотого миллиарда») мало походят на программируемую систему институтов. Такое общество больше похоже на мозаичное поле дебатов и конфликтов по поводу использования символических благ. Не столько научное знание лежит в основе формируемой и реализуемой государственной политики, сколько искусство компромисса и учета интересов главенствующих политических сил общества. Утверждения поклонников теории информационного общества о том, что в современную эпоху информация играет более существенную роль, чем материальные факторы, не становятся более убедительными.
Действительная роль информатизации общества лежит в другой плоскости. Роль информации в современную эпоху может быть оценена путем определения понятием «коммуникация» - операцией передачи, трансляции, тиражирования сообщения (контекстно-независимая информация). В современном обществе, именно эта операция трансляции (а не озарение новым знанием, не научное открытие) - определяющее, доминирующее звено в информационной триаде сообщение-коммуникация-интерпретация. И за словом «информация» кроется именно коммуникация, а не озарение. Нетрудно заметить: современный более информированный человек - это не тот, кто больше знает, а тот, кто участвует в большем числе коммуникаций (Д.В.Иванов).
Могучая роль информации как коммуникации в современном обществе объясняется тем, что она операциональна. Информация служит обоснованием (оправданием), мотивацией действий. Поэтому она столь необходима современному человеку, ценна для него, воздействует на него. В традиционном обществе, построенном на сакральном оправдании деяния, и даже в обществе модернизирующемся, построенном на идеологических (классовых) оправданиях деятельности, информация никак не могла претендовать на ту роль, что играет теперь. Только как коммуникация, а не как знание, информация способна вызывать новые операции. Информация как коммуникация есть стимул (мотив) деятельности. Поэтому главным феноменом современной информатизации общества выступают не университеты, не патентные бюро, не право интеллектуальной собственности или личный и общественный интеллект, а интернет и мобильная связь. В глобальной сети коммуникаций не создается никакого знания, но зато многократно увеличиваются возможности осуществления коммуникаций.
Можно утверждать, что технологические сдвиги, с которыми связывается формирование информационного общества, налицо, а прогнозируемые его авторами изменения роли и значения, существующих или вновь формирующихся элементов социальной структуры, не происходят, оставляя открытым вопрос о действительном значении интенсификации информационного взаимодействия и коммуникаций в современном обществе. Негативно оцениваемые виртуализация общества, как развеществление социальных институтов, тенденция их замещения симулякрами являются не единственными и даже не самыми важными последствиями информатизации (коммуниканизации) общества.
Предположительно, принципиально важными последствиями интенсификации информационного взаимодействия и коммуникаций являются тенденции возрастания т.н. системности (эмерджентности) социальных образований, с одной стороны, ускорение динамики общественных изменений, чрезвычайная изменчивость идентификаций, познавательных моделей и ценностных установок между поколениями и группами людей, с другой. Указанные тенденции получили свое отражение в работах исследователей в области информационного взаимодействия и в современных теориях информации, учитывающих противоречивое единство дискретности и непрерывности (континуальности), единства и разнообразия социальных систем, артикулирующих динамику хаоса и порядка в обществе как системы [Р.Хартли, 1959; К.Шеннон, 1963; Л.Бриллюэн, 1960, 1966; А.Н. Колмогоров, 1965, 1987; В.М. Глушков, 1963(1 и 2); А.Д. Урсул, 1973(1 и 2), 1975; В.Б. Вяткин, 2002, 2003, 2009; Э.М. Сороко, 1984, 1985; Е.В. Луценко, 2008 и др.].
Интенсификация коммуникаций, ускорение динамики общественных изменений подсказывают главенствующий вектор общественного развития – рост системной (как локальной, так и глобальной) связности человеческого общежития. Всеобщей целью государственной политики становится гармонизация взаимодействий как между индивидами, социальными группами, так и между народами и государствами. При этом развивающийся, движущийся к единству социальный мир, не становится единообразным, он остается многообразным. Более того, противоречие между единством и разнообразием социальных образований, объединенных в рамках государства, есть движущая сила их развития.
Концепция глобализации
В основе концепции глобализации лежит дихотомическая типология социальной организации: локальная и глобальная. Ее рождение есть достояние середины - конца XX-го столетия. Концепция отражает широкий спектр событий и тенденций прошедшего столетия: появление и развитие транснациональных корпораций, «взрывной» рост международной торговли, скачкообразный рост числа международных организаций, в т.ч. наднациональных по своему статусу ООН, НАТО, ЕС, ВТО, МВФ и т.д., массовая миграция и интенсивное формирование в развитых странах этнокультурных меньшинств, создание планетарных СМИ и экспансия западной культуры во все регионы мира.
Р.Робертсон [Robertson R., 1990, 1992] определил глобализацию как серию эмпирически фиксируемых изменений, разнородных, но объединяемых логикой превращения мира в единое целое. Во всех процессах им выявляются два аспекта: глобальная институционализация жизненного мира и локализация глобальности. Глобальная институционализация жизненного мира толкуется как организация повседневных локальных взаимодействий и социализации индивидуального поведения непосредственным (минующим национально-государственный уровень) воздействием макроструктур мирового порядка. Макроструктурирование мирового порядка (системы взаимозависимости обществ, существующих в рамках национальных государств) происходит, по мысли Робертсона, под действием трех факторов: экспансия капитализма, западного империализма, развитие глобальной системы mass-media. Для жизненного мира индивидов и локальных сообществ совокупное действие трех факторов оборачивается экспансией «общечеловеческих ценностей», распространением стандартных образов, эстетических и поведенческих образцов глобальными сетями СМИ (напр., CNN) и ТНК (напр., Coca-Cola).
Второй аспект в схеме Робертсона - локализация глобальности - призван отразить тенденцию осуществления глобального (системы международных отношений) через локальное, т.е. через превращение взаимодействия с представителями иных культур в повседневную практику, через включение в повседневную культуру элементов инонациональных, «экзотических» локальных культур (напр., проникновение в быт жителей западных мегаполисов китайской, японской, индийской гастрономии).
Модель Робертсона, которую так или иначе воспроизводят остальные теоретики глобализации, может быть представлена в виде формулы «глобальная взаимозависимость + глобальное сознание». Эта модель предполагает в качестве критерия глобальности общества наличие транснационального капитализма - рынка, образуемого ТНК и мультикультурными общностями потребителей, а также наличие транснациональной демократии - системы международных организаций, призванных отстаивать универсальные «общечеловеческие ценности».
Логическая структура теорий глобализации идеально «работает» на материале XX века, когда резкая смена параметров, характеризующих международные, межкультурные контакты позволяет трактовать общественные изменения как переход от социальной организации, замкнутой на локальном (региональном, национальном) уровне, к открытой, преодолевающей национальную ограниченность социальной организации.
Но глобализационная модель общественных изменений плохо «срабатывает на материале прежних эпох и обещает затруднения в уже недалеком будущем. Причина - концептуальная зависимость глобализационной парадигмы от тенденций, обусловленных событиями с середины XX века.
Нетрудно заметить, что для теорий, увязывающих в единый процесс трансформации общества интернационализацию экономики, становление наднациональных политических организаций, формирование на локальном уровне мультикультурных сообществ, основанием и образцом является комплекс драматичных событий до середины XX века. Формирование нового и единого мирового порядка превратилось в интенсивный и всеохватывающий процесс лишь в период от первой мировой войны (1914-1918), создания Коминтерна и Лиги Наций в 1919 году до второй мировой войны (1939-1945), реализации плана Маршалла и создания СЭВ, НАТО, организации Варшавского договора в конце 1940-х - середине 1950-х годов. Однако в концепции Р.Робертсона тенденции глобализации зарождаются уже во времена Колумба и вся эпоха модерн (от середины XVIII по XX век) представляется как «глобализующая современность».
Другой теоретик глобализации М.Уотерс [Waters М., 1995] идет еще дальше, предлагая концепцию «прерывистой» глобализации, возникшей на «заре истории», а в эпоху модерн ставшей комплексом непрерывных и интенсивных процессов. Судя по всему, имеет место дефицит рефлексии, как и в случае иных концепций общественных изменений.
Так же, как концепция виртуализации, парадигма глобализации не дает возможности адекватно описывать новые изменения и наряду с термином «постмодернизация» уже появился столь же симптоматичный термин «постглобализация».
Принципы концепций общественных изменений, в отличие от принципов теорий общественного развития, допускают сосуществование альтернативных представлений о трансформациях общества. Сосуществование допустимо, поскольку модернизация, постмодернизация, глобализация - это не столько разноэтапные процессы, сколько различные виды фокусировки внимания исследователей на тех или иных тенденциях. Вполне возможны «пересечение» фокусов и интерпретация одних и тех же тенденций на основе разных парадигм изменений. Равноправность парадигм исторически относительна, а сами парадигмы релятивны. Их методологические принципы таковы, что стимулируют создание новых моделей под новые тенденции, примером чему служит изложенная концепция виртуализации общества.
|
