В. Непомнящий пушкин
|
Скачать 6.18 Mb.
|
2. Человек из толпыОн многих людей в грамоту завел. «Пинежский Пушкин» Случай этот из того рода происшествий, рассказы о которых слушают с доброжелательным недоверием. Более того: изнашиваясь и глянцевея от частого к ним обращения, такие истории незаметно переходят в разряд легенды чуть ли и не для нас самих. но тут не легенда; это одно из самых дорогих для меня воспоминаний. Летом 1965 года, в конце дня, я сидел на гранитном парапете сквера на площади Пушкина, невдалеке от памятника, и, поджидая приятеля, уезжавшего в этот день в командировку, листал книгу, которую должен был передать ему. Кто-то обратился ко мне; я поднял голову, собираясь ответить на вопрос, как пройти туда-то и туда-то. Но человек с незаметным лицом, в порядком обтрепанном пиджаке, седоватый, небритый, помявшись, спросил: – Извините, – вот вы русскую литературу изучали? Я растерялся и неуверенно ответил, что изучал. – А вот Пушкина – хорошо знаете? – Ну... как будто да, – ответил я, начиная чувствовать себя и его персонажами какого-нибудь красивого рассказа Паустовского и испытывая от этого неловкость. – Извините, – продолжал он, – тогда, может, вы знаете, что он сказать хотел вон теми словами – на памятнике написаны: «И милость к падшим призывал»? Читатель, несомненно, согласится, что незнакомые люди не часто задают друг другу на улицах подобные вопросы. Но дело было даже не в этом: у меня в сумке лежал недавно вышедший номер «Вопросов литературы», в нем была напечатана статья о «Памятнике», одна из первых моих работ о Пушкине; я был молод, я еще жил ею. Совпадение так меня поразило, что я не сразу мог собраться и довольно косноязычно изложил то, что говорилось в этой статье о пушкинской «милости к падшим», об общечеловеческом, нравственном, – а не только политическом, как обычно тогда считалось, – смысле этой строки, призывающей к терпимости и милосердию. Он слушал с великой серьезностью, сдвинув брови и внимательно, почти недоверчиво, глядя мне то ли в глаза, то ли в рот. Потом тряхнул головой и сказал: – Точно... Вы извините, я-то и сам вот так чувствовал, только – откуда мне знать? Ну вот... значит, все верно... Спасибо, простите, что оторвал... Сделал два шага, обернулся, добавил: – До свиданья, дай вам Бог здоровья, – и пошел своей дорогой. Я тут же и потерял его из виду: в толпе взгляд на нем не остановился бы. (Один мой оппонент – решив, что все выдумано, – назвал эту историю «литературоведческой новеллой»10, тем самым словно бы подразумевая и на моем примере подтверждая некое специально «литературоведческое» право на очевидную беспомощность вымысла и отсутствие вкуса. Это, признаюсь, задело меня за живое больше, чем критические выпады того же автора.) Мне бы окликнуть этого прохожего, поговорить с ним; уж, наверно, он мог бы мне рассказать не меньше, чем я ему. Не окликнул; до сих пор не могу себе этого простить. Но уж слишком я был ошеломлен. Удивляться было чему. В отношении к Пушкину, к русской классике тогда преобладало вежливое равнодушие, какое бы вает у людей, прошедших через руки дурного преподавателя литературы. Пушкина «любили», потому что «его... полагается, что ли, любить» – так сказала милая и начитанная девушка, технолог на фабрике, где я в свое время выпускал газету-многотиражку; его «любили», потому что «все-таки великий поэт!» – так ответил мне юный абитуриент на консультации в театральном училище. Собирательный и символический образ такого отношения и такой любви я увидел в спектакле прославленного московского театра, поставившего в начале 60-х годов три «маленькие трагедии». Что делать с пушкинским текстом, что этот текст означает и о чем говорит, театр, на мой взгляд, положительно не знал. Но это сполна выкупалось почтением. В прологе и эпилоге все исполнители, выстроенные полукругом, в благоговейном молчании довольно долго взирали на мертвенно-белый на фоне черного бархата бюст Пушкина; трудно было отделаться от ощущения, что дело происходит в крематории. «Бей, но пойми, – думал я, глядя спектакль. – Уж лучше воевать с ним и сбрасывать с парохода современности, чем – вот так». Публика уходила равнодушная, но как бы с чувством исполненного приятного долга; рецензентам – как театроведам, так и пушкинистам – спектакль, судя по их рецензиям, нравился. Удивляться этому я перестал, побывав на одной Пушкинской конференции. Одной из центральных проблем была там пресловутая «проблема сценичности» Пушкина. Я и тогда думал, и сейчас убежден, что такой отдельной и внешней «проблемы» не существует – существует проблема театра Пушкина как особого художественного явления со своими законами. Однако речь шла вовсе не об этом, а лишь о внешних приемах и средствах: в одном из докладов даже выходило, что чуть ли не самым трудным моментом в «Борисе Годунове» является... разнообразие мест действия и быстрая их смена. Все остальное представлялось, таким образом, вполне ясным. Тон, царивший в большинстве выступлений, был таким благополучно-уверенным, что начинающему пушкинисту немудрено было прийти в отчаяние. Конечно, в моих переживаниях было немало неофитского: все, что тревожило, являлось будто под увеличительным стеклом. Но, наверное, и в этом был резон, – назревала необходимость методологического сдвига в той фундаментальнейшей области нашей культуры, которая давно перестала быть отраслью узкоспециального знания и носит уникально-собственное название «науки о Пушкине». Исторически объяснимо и научно оправданно то, что в течение десятилетий исследователи занимались почти исключительно фактологией и фактографией; старое поколение пушкинистов решило историческую задачу: построило фундамент науки. Но в процессе строительства было забыто, что фундамент и здание – разные вещи. Создавая эмпирическую базу, «биографическое» пушкиноведение пронизало эмпиризмом весь предмет: по сию пору многие в обожаемых ими стихах не видят ничего, кроме того, что одни относятся к «воронцовскому» циклу, другие к «оленинскому», а в «Борисе Годунове» или «Медном всаднике» – ничего, кроме политики11. Необъятное духовное содержание Пушкина было предельно приземлено и секуляризовано. Наметившийся было в начале века философский подход к пушкинскому творчеству как к пророческой миссии был смят – это произошло под знаменем «социологии» и «историзма», а также при участии формализма с его представлением о произведении как о «вещи», которую надо уметь «сделать». Из пророка Пушкин был окончательно и научно разжалован в литератора, такого же, как другие, но только самого великого. В чем, однако, состоит величие писателя (помимо идейной прогрессивности) было неясно – неоткуда было взять критериев: они остались в той области, которая оказалась никому не интересной и не нужной – в силу недостаточной секулярности. Тут на помощь было призвано мастерство. Широко распространенное среди художников в минувшие эпохи как категория чисто практическая, это понятие получило теперь статус теоретического термина («мастерство Пушкина», «мастерство Гоголя» и пр.) и в таком качестве стало неуместным до полной бессмысленности и... совершенно ненаучным: ведь мастерство как таковое («технэ» греков) есть, в сущности, техника, знание определенных приемов и умение ими пользоваться12. Безличную категорию необходимого профессионального условия творчества стали употреблять терминологически, говоря о самом творчестве. Получалась чистейшая фикция. Но это и было удобно: появилась возможность честно имитировать процесс исследования, поговорить обо всем, восхититься всем, без всяких обязательств в отношении понимания целого. Так была создана известная технология научного анализа: произведение раздроблялось на «историю создания», исторические и биографические реалии, «идейный смысл», «образы» и «художественные особенности», то бишь «мастерство», – оно и должно было продемонстрировать, в чем же наконец состоит величие этих живописных руин. Все рассматривалось извне, путем сложения и вычитания причинно-следственных элементов; явление распадалось на причины и обстоятельства, и оставалось неясным: что, собственно, совершил Пушкин сам, есть ли в нем что-либо, не вынужденное всесильными «обстоятельствами», одним словом – был ли мальчик? Неудивительно, что изучение и понимание смысла многих пушкинских произведений долгие годы ограничивалось выкладками относительно того, «на чьей стороне» автор; что же касается лирики, то – если в ней отсутствовал «гражданский» момент (наличие которого сразу снимало все остальные проблемы) – здесь анализ и понимание редко поднимались выше восторгов по поводу «психологизма» и «мастерства». Общая картина пушкинского творчества и творческого пути выглядела необычайно странно: наиболее изученным – и потому чуть ли не наиболее ярким и важным – как-то само собой получался ранний период, примерно до 1825 года; за этой гранью исследовательские инструменты начинали отказывать, пока не обнаруживали полную непригодность, – так что о «позднем» Пушкине, гении – по слову Достоевского – всемирном, говорили чаще всего в общих словах, высокопарно, но глухо; порой из литературы (в особенности юбилейной и популярной) можно было понять, что поэт окончил свой путь году примерно в 1827, написав последние «декабристские» стихи. Пусть не обвиняют меня в том, что я даю огульные оценки и свожу на нет достижения науки; достижения известны и без меня. Меня волнует другое: при всех достижениях та девушка-технолог имела все основания сказать мне: «Пушкин? Нет... Я еще со школы потеряла к нему интерес. Знаете – скучно. Его полагается, что ли, любить». Что я мог ей тогда ответить?.. Спустя несколько лет я попытался сделать это в статье о «Памятнике». Возлагая всю вину на высшую, с моей точки зрения, инстанцию – науку, специалистов, я на нее же возлагал и надежды, не отдавая себе отчета в том, что здесь один из тех случаев, когда «высшие инстанции» отстают, когда переворот начинается снизу. Он и назревал. Мало кто мог предположить, что через несколько лет проблема «Пушкин и мы» станет жгуче насущной, исполненной жизненного и порой драматического смысла. И вот проблема эта ощутимо повеяла на меня в вопросе прохожего. Пушкин был нужен этому человеку, и нужен лично, для жизни. Поэтому-то он и подошел к первому встречному, которого увидел с книгой. И этот первый встречный оказался его единомышленником. Похвала любого светила науки была бы мне менее дорога, чем согласное с моим чувство этого человека. И не только он, но и я мог бы теперь сказать: «Ну вот, значит, все верно...» Статистика, количество порой ровно ничего не значат. Единичное, «редкое» бывает, и очень часто бывает, глубже и значительнее статистически частого. Пушкин ведь не сказал «шоссе», он сказал – «тропа». Одна тропа может изменить весь лес. «Тьма низких истин» – уже не тьма, если есть хоть искра света. А что такое искра света? Стремление к нему. |
Похожие:
 |
А. С. Пушкин нима гимназия маву Возрастные особенности школьников обуславливают усиление принципов индивидуализации и дифференциации в образовательном процессе |
|
Учебнику В. Я. Коровиной (из расчета 2 часа в неделю) по теме: «А. С. Пушкин» Составитель: Еременко Галина Васильевна – учитель русского языка и литературы в 5-7 классах |
 |
Р. В. Торговкина о вкладе м. В. Ломоносова в географию А. С. Пушкин сказал о Ломоносове: «Жажда науки была сильнейшей страстью сей души, исполненной страстей» |
|
Учебнику В. Я. Коровиной (из расчета 2 часа в неделю) по теме: «А. С. Пушкин» Составитель: Еременко Галина Васильевна – учитель русского языка и литературы в 5-7 классах |
|
А. С. Пушкин три юбилея красной горбатки Г. И. Способин получил разрешение на строительство писчебумажной фабрики. Этот день и стал датой ее основания и сельца Горбатка |
|
Информационный бюллетень Администрации Санкт-Петербурга №28 (879) от 4 августа 2014 г Открытие музея «Россия в Великой войне» (г. Пушкин, Фермская дорога, 5-А). Подробности – в разделе Комитета по культуре |
|
Электротехнические устройства Ю. А. Рослов, С. Н. Старостин, А. К. Шульжицкий), Оргэнергостроем Минэнерго СССР (Г. Н. Эленбоген, Н. В. Баланов, Н. А. Войнилович,... |
|
Информационный бюллетень Администрации Санкт-Петербурга №40 (641), 19 октября 2009 г Возложение цветов к памятнику А. С. Пушкину в Лицейском саду в рамках празднования Дня Лицея (г. Пушкин, Садовая ул., 2 Лицейский... |
|
Строительные нормы и правила электротехнические устройства Ю. А. Рослов, С. Н. Старостин, А. К. Шульжицкий), Оргэнергостроем Минэнерго СССР (Г. Н. Эленбоген, Н. В. Баланов, Н. А. Войнилович,... |
|
Художник Ю. Д. Федичкин Непомнящий Н. Н Что такое нло? Инопланетные корабли с таинственными пришельцами? Аможет быть, это иная форма жизни, существующая на Земле в невидимом... |
|
Госстрой СССР москва 1988 Ю. А. Рослов, С. Н. Старостин, А. К. Шульжицкий), Оргэнергостроем Минэнерго СССР (Г. Н. Эленбоген, Н. В. Баланов, Н. А. Войнилович,... |
|
Документация об открытом аукционе в электронной форме На право заключения контракта на выполнение работ по капитальному ремонту пищеблока здания литера а спб гбсу со "Психоневрологический... |
|
Непомнящий Н. Н. Необъяснимые явления Сколько еще загадок такит наша, казалось бы, изученная и исхоженная вдоль и поперек планета? Как искали святой Грааль? Почему закипает... |
|
Александр Сергеевич Пушкин История Петра Голиков. Введение. 1 Philipp Johann von Stralenbergs Nord und östlicher Theil von Europa und Asien. Stokholm. 1730 |
|
А. С. Пушкин нима гимназия маву Настоящая Инструкция составлена на основе требований фгос и предназначена для заместителей директора по учебно-воспитательной работе,... |
|
Обновлённый федеральный список экстремистских материалов (август 2016 г.) «И всех кто любит Янки Янки», размещенной в сети Интернет на сайте «ВКонтакте» по электронному адресу: https://vk com/search?c[q]=Александр... |