В. Непомнящий пушкин
|
Скачать 6.18 Mb.
|
КНИГА ПЕРВАЯПоэзия и судьба ПредисловиеНастоящая первая книга двухтомника избранных работ о Пушкине представляет собой четвертое издание книги “Поэзия и судьба”. Первое и второе издания различные по объему (“Поэзия и судьба. Статьи и заметки о Пушкине”, М., 1983; “Поэзия и судьба. Над страницами духовной биографии Пушкина”, М. 1987), общим тиражом 70 тыс. экз., разошлись сразу после выхода каждого, в течение нескольких дней, получив широкое признание, в том числе среди учащихся и преподавателей школ и вузов. Как во второе, так и в третье (“Поэзия и судьба. Книга о Пушкине”, М., 1999) издания были внесены серьезные дополнения, доработки и уточнения. Настоящее издание суммирует их и добавляет новые, так что большинство работ (прежде всего о “Борисе Годунове” и “Евгении Онегине”, лицейском творчестве, а также раздел “Народная тропа”) представляет собой итоговые на нынешний момент редакции; заметные изменения и перестройки внесены и в состав (прежде всего раздела “Народная тропа”). Оставлены, однако, как есть, некоторые черты, выпады, намеки, рожденные как противостоянием догматике советского времени, так и идейной борьбой интелигенции той поры. При всех изменениях и доработках, данное издание этой книги не отменяет предыдущих, они равноправны – как разные воплощения одного замысла. Июль 2001 г. Из предисловия к третьему изданию В процессе дополнения и уточнения работ прежних лет оказалось необходимым ввести кое-где такие определения и термины – в основном религиозного характера, – которые в ту пору не могли быть употреблены. Это сделано исключительно в целях правильного понимания написанного; я не стремился – даже в тех местах книги, к которым сейчас отношусь более или менее критически, – задним числом “улучшать” или модернизировать тогдашнюю свою точку зрения; я старался сохранить в книге характер процесса, протекающего во времени и несущего на себе отпечаток развития. 1999 г. Из предисловия ко второму изданию Отражая хронологическую и логическую последовательность постижения автором своего предмета, композиция книги внешне получилась как бы попятной: от цикла сказок (1830–1834) к “Борису Годунову” (1825), затем к первой главе “Евгения Онегина” (1823) и, наконец, к раннелицейскому периоду (1813–1816).Попятное относительно творческого пути Пушкина, для автора это движение поступательно и направлено вглубь, к началу. В соответствии с этой внутренней связностью, в главах, посвященных разным произведениям, темам и периодам, много перекличек, и целый ряд моментов раскрывается в общем контексте книги. Чтение вразброс противоречило бы ее логике, замыслу и сложившейся естественным образом структуре. В работе над этим изданием меня вдохновляла мысль, выразить которую здесь помогут слова Анны Ахматовой: “Il faut que j'arrange ma maison” (Мне нужно привести в порядок мой дом), – сказал умирающий Пушкин. Через два дня его дом стал святыней для его Родины, и более полной, более лучезарной победы свет не видел”4. С годами я утверждался в том, что предсмертные слова Пушкина содержат символический для нас смысл. “Мне нужно привести в порядок мой дом” – это был его девиз как русского человека и русского писателя, как деятеля великой культуры, указавшего ей ее собственный путь и ее национальную и мировую миссию. Это стало и его завещанием культуре и народу его общей с нами Родины, завещанием, обращенным ко всем нам вместе и к каждому из нас. Сегодня, в это небывалое для человечества время, пророческое значение предсмертных слов поэта стремительно возрастает. Я бы очень хотел, чтобы моя книга помогла увидеть, что духовный путь Пушкина действительно шел под этим девизом и поэтому может дать современному человеку драгоценные уроки. Май 1986 ДВАДЦАТЬ СТРОК531 августа 1836 года Александр Карамзин писал в Швейцарию брату Андрею письмо, в котором сообщал о своем здоровье и, по обыкновению, делился новостями жизни петербургского света. Рассказывая о праздновании своих именин, он между прочим заметил: «Обедали у нас Мещерский и Аркадий (А. Россет. – В. Н.). После обеда явились Мухановы... Старший накануне видел Пушкина, которого он нашел ужасно упадшим духом... вздыхающим по потерянной фавории публики. Пушкин показал ему только что написанное им стихотворение, в котором он жалуется на неблагодарную и ветреную публику и напоминает свои заслуги перед нею...» Принято считать, что речь идет о стихотворении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», по традиции называемом нами просто «Памятник». Если это в самом деле так, то переданное Карамзиным истолкование не может не показаться странным. Автор «Памятника» предстает перед читателями в непривлекательном, жалко-меркантильном свете: вздыхая, жалуясь на неблагодарную публику, напоминая «свои заслуги перед ней», он как бы выторговывает у нее право на потерянную «фаворию». В лучшем случае это истолкование показывает, как мало понимали Пушкина его современники. Любой средний школьник, проходящий литературу по учебнику С. Флоринского, может объяснить, что Пушкин никому не жалуется и ничего не «напоминает публике»; раскрыв учебник, этот школьник прочтет: «В IV строфе содержится основная мысль всего стихотворения – оценка Пушкиным идейного смысла своего творчества. Пушкин утверждает, что право на признание и любовь народа он заслужил, во-первых, высокой человечностью своего творчества («чувства добрые я лирой пробуждал»); во-вторых, своей борьбой за свободу («в мой жестокий век восславил я свободу», а в варианте этой строки он назвал себя последователем революционера Радищева: «вслед Радищеву восславил я свободу»); в-третьих, защитой декабристов («и милость к падшим призывал»). Итак, это и есть основная мысль всего стихотворения «Памятник». Согласно такой канонической трактовке, Пушкин вовсе не напоминает свои «заслуги» «публике», отнюдь. Он напоминает свои заслуги народу. Он не «жалуется» – он заявляет и обосновывает свои претензии, но не «публике», а народу. Он торгуется – но не с «публикой», а с народом. Подобно Скупому рыцарю, он копил «заслуги», а за пять месяцев до смерти предъявил «задолжавшему» народу счет на бессмертие. Замена «фавории» «народной любовью», а «заслуг» – «оценкой идейного смысла своего творчества» мало что меняет. О «Памятнике» существует целая литература. На рубеже нашего века начался спор об этом стихотворении – в нем приняли участие видные ученые и писатели: Вл. Соловьев, С. Венгеров, М. Гершензон, П. Сакулин, В. Вересаев, И. Фейнберг и др.; о «Памятнике» написано большое исследование М. Алексеева. Проделана огромная работа. Проделана она, вероятно, не для самих исследователей, но – как итог – для тех людей, которые читают Пушкина и изучают его в школах и вузах. Каковы же ее практические результаты в этом – народном – смысле? Каковы уроки, извлеченные из споров о «Памятнике», и извлечены ли они? * * * То понимание «Памятника», с которым сталкиваешься, читая приведенный отрывок из письма Александра Карамзина, было впоследствии возведено в степень научной истины и педагогического руководства. Сформировалась ставшая канонической концепция, смысл которой в общем виде сводился к следующему. Пушкин не раз ошибался относительно роли искусства и места художника в жизни общества, проповедуя «чистое искусство», призывая поэта «не дорожить любовию народной»; однако в своей поэтической практике он сплошь и рядом противоречил своим же декларациям, а в стихотворении «Памятник» и вовсе отрекся от них. Так, в известной статье «Последний завет Пушкина» С. Венгеров писал, что взгляды Пушкина на задачи искусства «всего менее отличаются устойчивостью», что поэт мог «в минуту полемического раздражения» проповедовать искусство, оторванное от народа: «Сердито говорит он в одном из своих писем: «цель поэзии – поэзия». Но не говорит ли нам последний завет великого поэта – его величественное стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» – о чем-то совсем ином?» В доказательство «совсем иного» автор подчеркивает, что строка «Что звуки новые для песен я обрел» в окончательной редакции заменяется строкой: «Что чувства добрые я лирой пробуждал», – и резюмирует: «И зачеркивается формула эстетическая, а взамен ее дается учительно-гражданская». Но если все стихотворение в целом (а не только одна его строка) есть, по мнению ученого, «последний завет» Пушкина в «учительно-гражданском» духе, то возникает вопрос: откуда взялась и зачем нужна последняя, пятая строфа? Веленью божию, о муза, будь послушна, Обиды не страшась, не требуя венца, Хвалу и клевету приемли равнодушно, И не оспоривай глупца. Едва заменив «эстетическую» формулу «учительно-гражданской», Пушкин снова «принимается за свое», опять прокламирует «самозаконность» искусства, подвластность его только «веленью божию», вновь заявляет, что «цель поэзии – поэзия...»! «...Загадочная, волнующая своей непонятностью строфа, совершенно не увязывающаяся со всем строем предыдущих строф» (Вересаев)! Что же делают с ней исследователи? Они с ней ничего не делают. Они ее просто опускают, – именно так и было сделано еще в статье Венгерова. В лучшем случае говорят о ней стыдливой скороговоркой. В школьном же преподавании судьба ее зависит от личных вкусов учителя или методиста. Недоразумение с пятой строфой и было одним из поводов появления в начале нашего века остроумной и скандальной концепции М. Гершензона. В книге «Мудрость Пушкина» (1919) он противопоставил «традиционному» пониманию четвертой строфы следующее толкование: «Знаю, что мое имя переживет меня; мои писания надолго обеспечивают мне славу. Но что будет гласить эта слава? Увы! Она будет трубным гласом разглашать в мире клевету о моем творчестве и о поэзии вообще. Потомство будет чтить память обо мне не за то подлинно-ценное, что есть в моих писаниях и что я один знаю в них, а за их мнимую и жалкую полезность для обиходных нужд...» Четвертая строфа, по Гершензону, есть «косвенная речь», и читается она с грустно-иронической интонацией – примерно так: «И долго буду тем любезен я народу, что (мол) чувства добрые я лирой пробуждал, что (дескать) в мой жестокий век восславил я свободу и (видите ли!) милость к падшим призывал...»6 «Я утверждаю, – продолжает Гершензон, – что лишь при таком понимании первых четырех строф становится понятной пятая, последняя строфа «Памятника», совершенно бессмысленная в традиционном истолковании пьесы... Ее смысл – смирение пред обидой. Поэт как бы подавляет свой невольный вздох». Этой концепции, по сравнению с «традиционной», нельзя отказать в пафосе осмысления. Этим она и привлекательна, хотя не раз опровергалась при помощи хитроумных – пожалуй, даже слишком хитроумных, – литературоведческих доводов. Ведь если в «традиционном» истолковании пятая строфа практически не существует, то Гершензон старается строфу объяснить, целостность стихотворения – восстановить, и ему это, кажется, удается. Между тем концепция неверна. В гершензоновском чтении четвертой строфы автор предстает человеком, который под видом серьезности втихомолку иронизирует над понятиями свободы, добрых чувств и милости к падшим. Эти понятия для него слишком банальны. Однако, говоря словами современника Гершензона – Блока, эти понятия были бы банальными, если бы не были священными. Концепция Гершензона принадлежит к тем явлениям, которые возникают в эпохи, когда то, что недавно считалось ценным и было им, для части общества оказывается скомпрометированным. Ценности либо используются для спекуляций, либо подвергаются осмеянию. Не случайно Гершензон приписывает Пушкину мысль о том, что «пленительный кумир» славы, народного признания «оказался безобразным скелетом; вот кости лица скалятся дьявольской насмешкой: он издевается над ожиданием!» И снова вспоминается Блок: «Эта болезнь – сродни душевным недугам и может быть названа «иронией»... Человек хохочет, – и не знаешь, выпьет он сейчас, расставшись со мною, уксусной эссенции, увижу ли его еще раз?.. Я хочу потрясти его за плечи, схватить за руки, закричать, чтобы он перестал смеяться над тем, что ему дороже жизни, – и не могу...» Ироничность концепции Гершензона – той же болезненной природы. Именно поэтому к ней относятся и другие слова из блоковской статьи «Ирония»: «Не слушайте нашего смеха, слушайте ту боль, которая за ним». Ирония не падает с неба. Как общественное явление она пассивна, вторична по своей природе. Если Венгеров всю свою статью посвятил четвертой строфе, то Гершензон сделал, в сущности, то же самое, только истолковал злополучную строфу в прямо противоположном смысле; он был в известной мере вызван на это: ирония – эхо вульгаризации. Иронизируя над «традицией», Гершензон методологически повиновался ей. Иронически-«антиобщественная» концепция оказалась нелюбимым, но вполне законным детищем декларативно-«гражданской»; и последняя бессильна убить это свое детище именно потому, что сама породила его. Взгляды прямо противоположные, а методология одна. И выдумана она не Гершензоном. Живое тело стихотворения разымается как труп. Из двадцати полных мысли строк выбираются четыре, в которых можно найти нужную «тенденцию»; в которых есть слова, которые годятся для заранее придуманной концепции. Эта-то часть живого тела и выдается за душу, провозглашается «идеей», «основной мыслью»; все остальное оказывается ненужным. Методология эта слишком хорошо известна. Она исходит из обывательского представления, что искусство есть приложение – иногда полезное, иногда хлопотное – к жизни политической, социальной, нравственной и чуть ли не экономической; что в качестве такого приложения его и следует использовать, толковать, направлять... На словах «идейная», а на деле формалистическая, она придает произведению мелочный смысл, принижает искусство, видя в нем облечение нужных «мыслей» в «высокохудожественную форму»; она умерщвляет целое ради нужной, понятной части. В потребительстве такого мышления – скрытый цинизм. Неудивительно, что на такой почве произрастают нередко цветы цинизма явного, открыто иронизирующего над святыми понятиями. Широко известны слова Толстого: «Если же бы я хотел сказать словами все то, что имел в виду выразить романом, то я должен бы был написать роман тот самый, который я написал, с начала». Думаю, если бы у Пушкина спросили, что он «имел в виду выразить» «Памятником», в какой строфе «заложена» его «основная мысль», он ответил бы примерно то же, что и Толстой. Впрочем, однажды он и ответил, только лаконичнее: «Ты спрашиваешь, какая цель у Цыганов? Вот на! Цель поэзии – поэзия...» * * * Казалось бы, этот эпизод борьбы вокруг Пушкина должен был послужить предупреждением, уроком. Но история повторяется. Мы увидим это, вернувшись к той цитате из школьного учебника, которая была приведена в начале статьи. Мы увидим это, читая солидное исследование, в котором о заключительных строках стихотворения «...Вновь я посетил» черным по белому пишется: «Для этого заключения и написано все стихотворение (!). Здесь раскрывается его идея, его лирический и философский подтекст...» А выше, после громогласного порицания Гершензона, приводится та же (все та же!) четвертая строфа «Памятника» и говорится: «Утверждение независимости поэта от правительственной опеки и светской «черни» нередко приводило его (Пушкина – В. Н.) к мысли об автономности искусства. Лишь (!) в стихотворении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» Пушкин нашел окончательную формулу (!), разрешавшую его сомнения и противоречия». История повторяется. И снова иных ученых и педагогов повергает в целомудренное смущение «загадочная» пятая строфа: после «признания ошибок», после таких понятных и приятных слов, как «народ», «свобода» и пр., в этой строфе стоит (все еще!) какое-то «веленье божие». В 1949 году один из комментаторов даже зафиксировал свое недоумение печатно: «Нельзя сказать, что и в окончательной редакции этот стих получил удачную форму: Веленью божию (?), о муза, будь послушна...». Этот вопросительный знак в скобках дорогого стоит. Сильно досталось бы автору этого «веленья божия», если бы он не был Пушкиным. Тут дело не ограничилось бы вопросительным знаком. Но то было в 1949 году. Сейчас с Пушкиным таким тоном редко разговаривают. Однако метода – та же. Можно отлить кумира в бронзе и поклоняться ему как идолу, но одновременно относиться к этому изваянию как к истукану, которого удобно вертеть как заблагорассудится. Пушкин был знаком с этой методой. В пятой строфе он избежал уточнений относительно того, какую хвалу и какую клевету следует принимать равнодушно, потому что знал, сколь разнообразные формы может обретать и та, и другая. Холодная толпа взирает на поэта, Как на заезжего фигляра: если он Глубоко выразит сердечный, тяжкий стон, И выстраданный стих, пронзительно-унылый, Ударит по сердцам с неведомою силой, – Она в ладони бьет и хвалит, иль порой Неблагосклонною кивает головой... Эти строки о потребительском снобизме «ценителей» и невежд, к которому поэт испытывал глубокую и демократическую ненависть, созвучны некрасовским стихам, где описывается Пушкин, кричащий при виде изуродованных начальственной рукой листов корректуры: «Это кровь... проливается – кровь моя!..» «Я их [писал] слезами, кровью», – говорится о стихах в наброске к «Разговору книгопродавца с поэтом». А то, что пишется слезами и кровью, может ли писаться ради оценок? Вот почему, вопреки всевозможным старым и новейшим утверждениям, Пушкин в «Памятнике» ни от чего не отрекается. Он не отказывается от дерзких слов: «Поэт! Не дорожи любовию народной», – ибо они не оскорбление народу и не следствие «полемического раздражения», а глубоко продуманная сознательным гением идея. Подвиг потому и подвиг, что совершается не в предвидении признания и любви, но по велению совести. Поэт – глашатай правды – не может требовать «наград за подвиг благородный. Они в самом тебе». Истинный поэт не есть что-то отдельное от народа; он – его собственный орган, его слух, глаз и глас. Вот почему стяжание каких бы то ни было «наград» не бывает «основной мыслью» поэта. Это может быть для него лишь сюжетом; мыслит же поэт иными категориями. О чем бы ни говорил Гораций в своей оде или Державин в ее переложении, сколько бы эти «Памятники» ни говорили о «наградах» авторам, «идея» и смысл их не в этом; каждый из них являет собою акт осознания художником не «заслуг», а |
Похожие:
 |
А. С. Пушкин нима гимназия маву Возрастные особенности школьников обуславливают усиление принципов индивидуализации и дифференциации в образовательном процессе |
|
Учебнику В. Я. Коровиной (из расчета 2 часа в неделю) по теме: «А. С. Пушкин» Составитель: Еременко Галина Васильевна – учитель русского языка и литературы в 5-7 классах |
 |
Р. В. Торговкина о вкладе м. В. Ломоносова в географию А. С. Пушкин сказал о Ломоносове: «Жажда науки была сильнейшей страстью сей души, исполненной страстей» |
|
Учебнику В. Я. Коровиной (из расчета 2 часа в неделю) по теме: «А. С. Пушкин» Составитель: Еременко Галина Васильевна – учитель русского языка и литературы в 5-7 классах |
|
А. С. Пушкин три юбилея красной горбатки Г. И. Способин получил разрешение на строительство писчебумажной фабрики. Этот день и стал датой ее основания и сельца Горбатка |
|
Информационный бюллетень Администрации Санкт-Петербурга №28 (879) от 4 августа 2014 г Открытие музея «Россия в Великой войне» (г. Пушкин, Фермская дорога, 5-А). Подробности – в разделе Комитета по культуре |
|
Электротехнические устройства Ю. А. Рослов, С. Н. Старостин, А. К. Шульжицкий), Оргэнергостроем Минэнерго СССР (Г. Н. Эленбоген, Н. В. Баланов, Н. А. Войнилович,... |
|
Информационный бюллетень Администрации Санкт-Петербурга №40 (641), 19 октября 2009 г Возложение цветов к памятнику А. С. Пушкину в Лицейском саду в рамках празднования Дня Лицея (г. Пушкин, Садовая ул., 2 Лицейский... |
|
Строительные нормы и правила электротехнические устройства Ю. А. Рослов, С. Н. Старостин, А. К. Шульжицкий), Оргэнергостроем Минэнерго СССР (Г. Н. Эленбоген, Н. В. Баланов, Н. А. Войнилович,... |
|
Художник Ю. Д. Федичкин Непомнящий Н. Н Что такое нло? Инопланетные корабли с таинственными пришельцами? Аможет быть, это иная форма жизни, существующая на Земле в невидимом... |
|
Госстрой СССР москва 1988 Ю. А. Рослов, С. Н. Старостин, А. К. Шульжицкий), Оргэнергостроем Минэнерго СССР (Г. Н. Эленбоген, Н. В. Баланов, Н. А. Войнилович,... |
|
Документация об открытом аукционе в электронной форме На право заключения контракта на выполнение работ по капитальному ремонту пищеблока здания литера а спб гбсу со "Психоневрологический... |
|
Непомнящий Н. Н. Необъяснимые явления Сколько еще загадок такит наша, казалось бы, изученная и исхоженная вдоль и поперек планета? Как искали святой Грааль? Почему закипает... |
|
Александр Сергеевич Пушкин История Петра Голиков. Введение. 1 Philipp Johann von Stralenbergs Nord und östlicher Theil von Europa und Asien. Stokholm. 1730 |
|
А. С. Пушкин нима гимназия маву Настоящая Инструкция составлена на основе требований фгос и предназначена для заместителей директора по учебно-воспитательной работе,... |
|
Обновлённый федеральный список экстремистских материалов (август 2016 г.) «И всех кто любит Янки Янки», размещенной в сети Интернет на сайте «ВКонтакте» по электронному адресу: https://vk com/search?c[q]=Александр... |