4. Механизмы консервации большой патриархальной семьи как объекта тяглового обложения.
4.1 Причины необходимости ее сохранения, обусловленные социальной и хозяйственной инфраструктурой большесемейного дворохозяйства.
Целесообразно рассмотреть вопрос о том, каким образом осуществлялось сохранение таких больших патриархальных семей, иначе говоря — какие факторы и обстоятельства удерживали нескольких взрослых сыновей со своими женами и детьми в доме их отца даже после смерти последнего. Непосредственно связана с данным вопросом и проблема степени искусственности такого рода организации семейного быта.
Процесс выделения из состава большой семьи русских крестьян малой семьи, образованной вступившим в брак мужчиной среднего или младшего поколения, получил название семейного раздела. Отношение помещиков к этому явлению в среде их “крещеной собственности” было преимущественно отрицательным. Так, гр. А. Р. Воронцов 7 февраля 1795 года рассмотрел просьбу своего крепостного Евдокима Петрова об отпуске на волю трех его дочерей и выделении самого Евдокима, занимающегося торговлей, из дома его братьев на условиях положения в особый оброчный оклад1. Евдоким также просил господина об «отлучении двух сыновей своих», со ссылкой на невозможность содержать их при себе «... за их распутством2 и наведенным ему от них разорением»3. Петров сам «сослал» сыновей в дом их дядьев, Евдокимовых братьев, которые были «состояния самого посредственного»4. Заслуживает внимания само употребление гр. А. Р. Воронцовым термина «сослать» применительно к поступку большака: прерогативой ссылать крепостного крестьянина на другое место жительства обладали государство и помещик. Сыновья Евдокима не успели приобрести необходимые крестьянам умения и навыки, так как провели необходимое для этого время в городе, помогая отцу в торговых делах5. Их отец не давал им средств для устройства собственного хозяйства6, хотя сыновья Евдокима не имели «ни лошади, ни коровы, словом, ничего и никакого крестьянского заведения»7.
В этой ситуации помещик высказал мысль, буквально выражающую ответ на поставленный в нашем исследовании вопрос о причинной обусловленности существования большесемейных дворохозяйств: если для хозяйственного обзаведения Евдокимовых сыновей их «общий двор с дядьями разделить, то и выйдет, что у всех будет поровну, то есть ничего не будет, и они все останутся нищими...»8 (курсив мой - Дм. Б.).
Справедливость этого тезиса вполне очевидна, если учитывать, что этот «двор» представлял собой инфраструктуру аграрного производства и сопутствующих промыслов, все элементы которой, от избы до сохи и от сенного сарая до коровы, были необходимы для успешного функционирования хозяйства и взаимосвязаны. Причем, чем беднее была конкретная крестьянская усадьба, тем больше утрата каждого отдельного элемента угрожала деградацией и разорением всем остальным.
Таким образом, при условии получения в сельскохозяйственном производстве минимального совокупного прибавочного продукта крестьянское хозяйство не располагало ресурсами для образования дочерних самодостаточных производственных комплексов. Иначе говоря, разделение дворохозяйства как целостной самовоспроизводящейся системы без ущерба для него и для выделенных усадебных хозяйств было неосуществимо. Получать и перерабатывать аграрную продукцию можно было только путем сосредоточения всех потребных материальных и людских трудовых ресурсов в рамках одной производительной единицы. Экономическая невыгодность семейных разделов определила преимущественно негативное отношение к этому явлению социальной жизни крепостного крестьянства тех, кто был заинтересован в его хозяйственной состоятельности. Пожелания включенных в состав домашней общины малых парных семей в расчет не принимались, кроме тех случаев, когда каждая из них по числу работников и уровню имущественного достатка способна была нести полноценное тягло.
4.2 Взаимодействие вотчинной и семейной властей в деле сохранения домашней общины.
Из Домовой конторы кн. Гагариных 10 мая 1810 г. старосте с. Григорова Якиму Никитину был послан приказ «разделившихся без позволения крестьян Семена Трофимова детей при сходке мирской и по установленному обряду штрафовать розгами и по-прежнему соединить вместе, ибо из них выходит работников на каждой части только по одному, а одиноким жить вредно и невыгодно, почему и всем крестьянам объявить, ежели кто будет без позволения делиться, то будут из вотчины… переселяться в Борисоглебские… вотчины, где и будут находиться из оброчных крестьян хлебопашными (барщинными - Дм. Б.)»1.
Высокую вероятность обнищания малых хозяйств, выделяющихся из одного большого путем изъятия из него средств производства, помещики хорошо осознавали. Так, одна из глав Инструкции кн. П. Б. Шереметева приказчику его вотчин в Юхотской волости Ярославской губернии от 26 марта 1764 года получила название «О непозволении на особые дворы делитца крестьянам»2. Малосемейное хозяйство в условиях феодально-крепостнической России было фактически обречено на разорение даже в том случае, если полностью было обеспечено материальными средствами для занятия аграрным производством. Дело в том, что у пары работников, да еще с малолетними детьми, просто не было физической возможности в условиях короткого сезона полевых работ одновременно трудиться на барщине и на собственном наделе, аккуратно платить фискальные и господские налоги, подати и сборы. Не следует забывать и о том, что у неисправных тяглецов мир по приговору общинного схода забирал пай надельной земли, отдавая его бездоимочным дворохозяйствам. Может быть, именно заинтересованность в увеличении количества рабочих рук заставляла крестьянские семейства брать к себе приемышей, если ожидать прибавления числа работников естественным путем или нанимать их было почему-либо затруднительно.
За несколько месяцев до начала Отечественной войны 1812 года в Звенигородской вотчине кн. Гагариных был составлен реестр крестьянских детей, отцов которых отдали в ратники3. Составитель документа указал их пол и возраст, а также отметил, кого из них приняли к себе другие крестьянские семьи4.
Это были Андрей Климов 12 лет, Федор Климов 2 лет, Дмитрий Артемьев 8 лет, Михайла Мареев 11 лет, Поликарп Иванов 12 лет, Василий Степанов 18 лет, Астафий Захаров 15 лет, а также Матрена Артемьева 10 лет, Татьяна Архипова 20 лет, Лукерья Лукьянова 15 лет и Аксинья Захарова 20 лет1. Из них крестьянами с. Никольского — административного центра Рузской вотчины кн. Гагариных — “взяты... в дети” Поликарп Иванов, Василий Степанов и Астафий Захаров2.
Можно заметить, что в приемыши брали в основном мальчиков-подростков и юношей, что мы наблюдали и на примере рассмотренных ранее крепостных семейств. И приняли их жители того селения, которое в рамках вотчины было ориентировано на барщинную форму эксплуатации.
Возраст принятых позволял надеяться на почти или совершенно полноценное участие их в трудовой жизни семьи. Отказ в усыновлении Авдея Климова и, возможно, Михайлы Мареева мог иметь причиной отсутствие семей, готовых содержать слабосильного вследствие его юности работника. С другой стороны, если приемыш в будущем предназначался в мужья кому-то из представительниц среднего или младшего поколения женщин в новой семье, то родство его с потенциальной невестой становилось решающим обстоятельством и для решения о непринятии молодого человека в это семейство. Не следует забывать, что православная церковная традиция не допускала браков в случае родства между гипотетическими супругами “до шестого колена” включительно.
Молодежь женского пола неохотно брали в приемыши. Так, приказчик П. И. Сахаров писал кн. Н. С. Гагарину: «Обручаевских мальчиков постараюсь раздать в Никольском в приемуши, а девочек, ежели не согласятся крестьяне разобрать по себе, то уже возьму в Никольское и стану учить на самопрялках (работать на вотчинной мануфактуре - Дм. Б.)»3.
В 1818 г. в с. Обручаихе была в приемышах у Михайлы Варфоломеева 45 лет и его супруги Марфы Мареевой 40 лет девочка Марфа 13 лет1. Михайла был «бедного поведения»2 и «находился в пьянстве»3. Марфу они взяли к себе, может быть, потому, что не имели собственных детей4.
Причиной нежелания крестьян брать приемышей женского пола была, вероятно, более низкая, чем у мужчин, производительность труда. Кроме того, свою роль могло играть и соображение о необходимости выдавать работницу-приемыша замуж, изымая средства на ее приданое из собственного хозяйственного обихода. Вряд ли в качестве распространенного основания для отказа в приеме девушек-сирот в новую семью могло выступать недовольство ее членов-женщин, продиктованное ревностью к «своим» мужчинам.
С другой стороны, женские души не облагались подушной податью, и с этой точки зрения их содержание в работницах могло бы быть выгоднее, чем приемышей мужского пола. Но только в том случае, если разверстка податей не осуществлялась по методу круговой поруки в масштабе отдельного селения или всей вотчины.
4.3 Брак в среде владельческих крестьян как механизм образования нового тягла в рамках большесемейного дворохозяйства.
Нельзя полностью исключать и возможности возникновения ситуации, когда юноши брачного возраста из бедных семейств, за которых не выдавали девушек или молодых вдов из более зажиточных дворов, могли надеяться на принятие их большаками в родню невест-сирот. Но такие случаи при работе с исследованными материалами не отмечены.
В подобных обстоятельствах возможность создания новой брачной пары обеспечивалась другими факторами.
Российское крестьянство не воспринимало богатство как показатель «богоизбранности» его обладателей, и даже фольклорная традиция наделяет владеющих им или их родню отрицательными чертами характера и, нередко, несчастливой судьбой. Благодаря особенностям населяемой им природной зоны великорусский крестьянин веками наблюдал циклическое изменение размеров материального достатка отдельно взятой семьи. Она была бедной, пока пара работников должна была обеспечивать своих малых детей и стариков, богатела, когда эти дети сами становились работниками и помогали родителям, и вновь беднела, если выросшие дети со своими новыми семьями начинали, отделившись, вести самостоятельное хозяйство.
Можно думать, что требование зажиточности или, по крайней мере, «средственности» брачных партнеров в крестьянской среде не было порождением амбиций родни той или другой стороны. Экономическая их состоятельность оказывалась необходимым условием выживания новой семьи как тяглоспособной социальной единицы.
Факты отказов родителями невест сватам бедных женихов хотя и не часто, но встречаются в материалах поместно-вотчинного делопроизводства1. В условиях господства практики патрилокального поселения молодой семейной пары основанием для отказа жениху могло быть и проживание его семьи в селении, расположенном далеко от экономического центра вотчины и, соответственно, мест исполнения большинства видов полевой и неполевой барщины. Скажем, крестьянин Переславль-Залесской вотчины кн. Голицыных Иван Максимов в челобитной кн. А. М. Голицыну писал, что за его сына никто не отдает невесты, поскольку «всякий бегает на случай ваших работ за дальностию нашей деревни (Мухарева - Дм. Б.) от сельца Зиновьева»2. Возможно, и поселение мужа в семье жены в отдельных случаях было обусловлено проживанием последней вблизи зоны регулярного проведения господских работ. Во владельческих селениях у родителей молодых людей была возможность устроить их семейную жизнь путем обращения с соответствующей просьбой к помещику1.
4.4 Политика вотчинников в сфере устройства крестьянских браков. Борьба с обстоятельствами, препятствующими им.
Видя в удовлетворении ее меру, способствующую увеличению его собственного дохода, вотчинник охотно шел навстречу пожеланию своих крепостных. «Семьянистые (т. е. многосемейные - Дм. Б.) крестьяне стараются для своих выгод умножать бобылей, холостых детей (т. е. сыновей - Дм. Б.) и взрослых дочерей стараются... не женить, а девок в замужество не выдавать, ... дабы чрез то владеть пашенною землею и сенокосом, избегнуть против женатых также разных работ и собирания оброчных холстов. В бобылях избавиться хождением на разные работы и... по окладу денежных платежей», — писал кн. А. М. Голицын приказчику своей Переславль-Залесской вотчины, села Зиновьева с деревнями, Алексею Лопотову 8 февраля 1795 года2. Для пресечения таких «непростительных выдумок»3 со стороны своих крепостных дворяне предупреждали их о возможности принудительного устройства браков в их среде. «...Вице-Канцлер А. М. Голицын от времени до времени грозил своим крестьянам, замедлившим исполнением их брачной повинности, что он переженит их по жребию, и однажды, под влиянием такой угрозы, в его имениях совершилось сразу 400 браков»4. Разновидностью такой политики землевладельцев была выдача невест замуж «в отдаленные деревни за самобедных крестьян»5. Гр. А. Р. Воронцов велел своему приказчику «особливо стараться исполнить предписание о свадьбах, и сколько будет свадеб, по окончании года донести»1. Кн. П. Б. Шереметев включил в Инструкцию приказчикам своих Ярославских вотчин главу «О небытии в вотчине бобылям», где предписал «бобылям или без тягла крестьянам не быть, а быть всем тяглым, ... в бобыли не верстать ни для чего»2. А. М. Голицын требовал от своего управителя «умножение бобылей отвратить и отнюдь того не допускать, холостых стараться женить, а девок в замужество выдавать, не токмо коих (т. е. тех, которые - Дм. Б.) во владении имеют под собою земли, но и всех бестягольных, на которых потом и налагать новые тяглы, а через сие и будет прибавление людей в хождении на разные господские работы»3. Предусматривались и материальные взыскания с тех молодых людей, которые не образовали по достижении брачного возраста новой тяглой единицы. Например, «...граф В. Орлов в правилах, составленных им для своих вотчин, предписывает непременно отдавать в замужество девушек с 20 лет, а парней (женить - Дм. Б.) с 25, под угрозой ежегодного штрафа в 25-50 рублей»4. С санкции помещика управитель Владимирского имения гр. А. Р. Воронцова Г. Т. Мещерягин назначил в 1783 г. взыскание «с невест и вдов по 10 рублей с каждой», что он считал необходимой мерой для того, чтобы «преподать понуждение к добровольному замужества сочетанию»5. Ибо «премножество холостых и вдовых» приходили к нему «и объявляли самонужнейшие в женитьбе надобности...»6, поскольку «добровольно невест не дают»7. Впоследствии по этой причине «прибыли людей не столько много будет», то есть уменьшится число владельческих душ8. Создаваемая искусственно ситуация «половины в доме хозяйства9» чревата была разорением по прошествии времени всего селения, в том числе и от пожара1, и тогда величина урона будет несопоставима с доходами от штрафов с уклоняющихся от брака2.
Компенсация господских убытков от искусственно инспирированного недостатка рабочих рук могла осуществляться не только в коммутированной форме, но и непосредственно. Так, кн. А. М. Голицын «неотменно приказал» в 1795 г. детей тех, «кто мог отважиться... из крестьян своих холостых сыновей и взрослых дочерей долго не женить... за выдуманными предлогами, с прочими наряду высылать на разные работы и получать с них как с женатых положенный по окладу льняной холст»3.
В массивах документов поместно-вотчинного делопроизводства отложились упоминания о тех случаях, когда приходское духовенство облагало крестьян повышенными сборами в свою пользу или препятствовало устройству свадеб ради получения взятки от заинтересованных лиц. Помещики пытались бороться с лихоимством церковников, опираясь на вотчинную администрацию и общину и заранее регламентируя размеры получаемого духовными лицами господского жалования и сборов с окормляемых ими членов общины.
Так, одна из глав Инструкции управляющему дворцовым селом Бобрики Андрею Шестакову предписывает «… За церковниками смотреть управителю, чтоб со крестьян излишняго за труды свои ничего не требовали, а были б довольны тем, кто что даст, а ежели будут от них какие-нибудь обиды, о том рапортовать» Главноуправляющему кн. С. Гагарину4. И далее: «… За венчальные памяти со крестьян собирать по силе указу: с первобрачного по дватцети по четыре копейки, да на отвоз оных (молодых-Дм. Б.) по шести копеек, итого – по тридцати копеек, а с двоебрачных – вдвое, и отвозить к старостам поповским земскому и брать венчальные памяти»5.
Управляющий Московской Домовой канцелярией кн. Куракиных Иван Соловьев 28 октября 1767 г. писал земскому Подмосковного с. Елдегина Максиму Калашникову, что крестьяне Иван Иванов, Андрей Федоров и Николай Елисеев подали на Елдегинского попа челобитную1. «… На сосватанных добровольно невестах поп не венчает, и берет с каждой свадьбы по 20 копеек, по хлебу, … водки подношения по штофу (?)2, и по бутылке вина, и дары обирает, а притом и ярчка3 приказывает дарить…»4. Размер поборов и в самом деле представляется весьма значительным для крестьянского хозяйства. Чтобы заставить крепостных платить, священник Иван Семенов представлял дело так, будто жених и невеста состоят между собой в родстве, посылал их «понапрасну к протопопу, хотя только… челобитчиков в лишнюю волокиту и убыток привести, а родства никакого нет»5. Иван Соловьев велел земскому напомнить Семенову, что тот «находится на руже6, получает жалованье и хлебом довольной,… в духовной консистории всем довольным подписался»7. Поскольку священник «не на приходском содержании»8, «со крестьян можно ему ничего не требовать, а довольным быть ружею»9, беря с тех, «которые небогаты, кто что даст»10. Земский же получил выговор за невнимание к своим обязанностям: «… Да и тебе надлежит за крестьян прилежность иметь, чтоб они ни в чем от него попа презобижены не были, того наблюдать, для чего ты и приказчиком называешься…»11. 1 ноября 1767 года Соловьев уведомил земского, что будет прислано особое повеление по поводу полученного Максимом Калашниковым и мирским сходом грубого отказа попа выполнять свои обязанности и подчиняться распоряжениям Домовой канцелярии1. Последняя затребовала из вотчины сведения о точных размерах полученных священником взяток и о лицах, с которых он их вымогал2. А приказчик Муромской вотчины кн. Голицыных, с. Познякова, в ноябре 1805 года писал в ответ на вызванный крестьянской челобитной запрос кн. С. М. Голицына, что живущие при дер. Ефремовой церковники действительно неоднократно замечались в «неспокойствии» и «разном притеснении крестьянам»3. По докладу управителя, священник Терентий Соболевский «чинит преизлишки (т. е. взимает слишком много - Дм. Б.) в требах и в венчании свадеб»4, а кроме того, «нередко обращается в невоздержание от горячих напитков»5.
4.5 Уплата выводных денег как способ компенсации экономического ущерба, причиненного выдачей крепостных невест замуж за посторонних вотчине женихов.
Поскольку вотчинники инспирировали образование новых семейных пар в целях увеличения доходности собственных имений, они препятствовали выходу невест из крепостной среды замуж за посторонних вотчине женихов.
Подобный брак мог быть заключен без господского позволения, если только сватам удавалось осуществить церемонию сговора (помолвки) до того, как о подготовке свадьбы станет известно помещику. Общинная традиция дополнительно поддерживалась здесь канонической православной, в которой обряд сговора рассматривался как часть свадебного. Будучи совершенным, он не мог быть аннулирован светскими властями. Духовные власти имели на это право только в случае обнаружения кровного родства между брачующимися или состояния кого-то из них в другом браке. Например, крепостной кн. А. И. Куракиной «мельник Афонасий Захаров просватал дочь свою Авдотью, на которую по прозьбе Михаила Григорьевича Сабакина и отпускная дана; чего ради оную из вотчины выпустить, а что он без повеления оную дочь свою просватал, и о том давно запрещено на сторону выдавать, понеже своих женихов довольно есть – и за то взять со оного мельника штрафа 10 рублей; и всем крестьянам о том подтвердить, дабы никто без повеления на сторону не засватывал, а у кого есть девка в замужество, чтоб за своих выдавали заблаговременно, а буде добровольно не станут выдавать, с таковыми особою резолюциею произведено быть имеет, ибо на сторону ни единой отпущено не будет, и сей приказ им объявить, чтоб все о том ведали»1. Вскоре, однако, выяснилось, что Онофрий Захаров имел с крестьянином г-на Сабакина «только… разговор, и оной Онофрей послал того крестьянина в домовную канцелярию, а не к боярину его просить; а ему Онофриеву в то время от мельницы отлучиться было невозможно, понеже была великая вода; а по рукам со оным крестьянином не били: того ради, ежели подлинно по рукам не били, а было толко в разговоре: то дочь Онофриеву из вотчины не выпускать» 2, а отпускную от приказчика помещика Собакина велено было взять и прислать в Домовую канцелярию помещицы3.
Брак с посторонними вотчине женихами означал для помещика потерю рабочих рук крестьянки и ее гипотетических детей, к тому же средства на ее приданое были бы изъяты из обихода родительского дома, а значит, в конечном счете, из хозяйственного оборота вотчины.
Встречаются свидетельства существования в общинном быту механизма компенсации затрат на приданое4. «Деревни Башкирдова крестьянина Ивана Михайлова имеется сноха солдатка отданного нынешний набор в рекруты, которая только, жив с мужем своим до отдачи в рекруты два года; а ныне оная солдатка идет от свекра своего прочь и берет с собою по их крестьянскому обыкновению (курсив мой – Дм. Б.) кладку, то есть шубу, сороку залотную1, серьги серебряные; и тем крестьянина Степана2 Михайлова разоряет. А у него Михайлова имеется еще сын холостой, и тому такая ж кладка надобна; и о том как ваше сиятельство соблаговолите, чтоб крестьянина не разорить вконец, повелите ли вышеписанное оной солдатке отдать, или и ему3»4. Можно предполагать, что жених должен был дарить невесте «кладку», соотносимую по своей стоимости с ее приданым, которая затем становилась ее собственностью и, может быть, своего рода резервом капитала, «страховым фондом»5. Из приведенного текста видно стремление вотчинной администрации к сохранению хозяйственной состоятельности двора, потерявшего работника, и ради этой цели земский Иван Попов готов был пойти на конфликт с существующей в семейно - хозяйственном быту общины практикой6. Но, в любом случае, институт «кладки» не мог возместить владельческого ущерба от выхода крестьянок замуж за посторонних вотчине людей.
Если подобные семейные союзы все же создавались, убытки господского хозяйства компенсировались так называемыми “выводными деньгами”. Кн. П. Б. Шереметев в Инструкции приказчику своих Ярославских вотчин от 1764 г. приказал: «… За отдаваемых в замужество крестьянских дочерей, девок и вдов, которые будут выпускаться в посторонние места, брать в казну мою с пашенных и ремесленных (т. е., очевидно, с барщинных и оброчных - Дм. Б) с первостатейных по тритцети рублей, средним – по дватцети, … с малотяглых по десять рублей. А которые имеют торги до 500 рублей, с тех с торгу их сверх того, что за пашню положено, по сту рублев, а которые имеют торги свыше 500 рублей, то без указу моего не выпущать…»1. Но «которые и девки и вдовы в замужество выдаются» за собственных княжеских «вотчинных крестьян», «с тех выводных ничего не брать»2. В 1795 году в Санкт-Петербургском имении графа платили “из последнего крестьянского дому выводу... за одну девку по 100 рублей и более”3. Правда, в слободе Воронцовке Павловского уезда Воронежской губ. в 1797 году с выходившей замуж за отставного солдата вдовы взыскивалось в пользу гр. А. Р. Воронцова полтора рубля4. Сумма настолько небольшая, что дает основание считать ее разовой выплатой в процессе внесения в рассрочку более крупного платежа. Конечно, упомянутая вдова могла быть менее интересным для женихов, а потому и не столь ценимым в вотчине брачным партнером, нежели чем впервые выходившие замуж крестьянки. Но можно заметить, что при устройстве браков между крепостными разных владельцев путем “взаимозачета” крестьянские девушки и вдовы подчас считались равноценными невестами5.
4.6 Уплата выводных денег в случае вступления в брак с посторонними вотчине женихами невест из среды сельского приходского духовенства.
Следует отметить распространение практики выплаты “выводных” или “выходных” денег во владельческом имении не только на крестьян, но и на приходское духовенство.
Для вступления в брак с посторонним вотчине человеком дочери, сестре или племяннице церковника также требовалось “увольнительное письмо”. Скажем, по повелению кн. А. И. Куракиной земский ее Подмосковного имения с. Одинцова Иван Попов в декабре 1759 г., “... написав, дал... отпускную на имя старосты Ивана Бормотова”1 дочери церковника Ивана Алексеева Татьяне Ивановой для выхода “в замужество в дворцовую Хатунскую волость за крестьянского сына Степана Евсеева”2. Из Домовой канцелярии тех же кн. Куракиных в 1764 г. в ответ на челобитную “Кинешемской волости сельца Тезина... приписного церковника Алексея Тихонова”3 с просьбой о выдаче ему на три года паспорта “для прокормления работою своею до выдачи на сторону сестер своих замуж”4 последовала резолюция с приказом выборному Ивану Степанову уточнить все обстоятельства дела, а по убеждении в справедливости прошения Тихонова “для промыслу... годовой пашпорт дать, а сестер его старатца, ежели в своей вотчине женихов к ним не сыщется, то со взятьем вывода выпустить (выделено мной - Дм. Б.) и за посторонних...”5.
Можно предположить, что такой порядок вещей объясняется сходством прав на надельную землю населяющих приход крестьян и окормляющего их духовенства. Вероятно, этим обстоятельством было обусловлено и включение церковного причта владельческих селений в ревизские сказки наряду с крестьянами и дворовыми Указом имп. Петра I 1720 г6. Кроме того, еще царь Алексей Михайлович указал оставлять «за помещики» детей священников и дьяконов, поставленных из крестьян, если они были рождены до принятия их отцами сана7.
В рамках рассмотрения вопроса о социально-экономическом статусе приходского духовенства во владельческих селениях интерес представляет поданное кн. А. И. и Е. С. Куракиным8 прошение всех крестьян Подмосковного села Елдегина с деревнями, которые «со всего мирского приговора» желали «произвесть в Елдегинского попа к церкви Рождества Пресвятой Богородицы» сына умершего священника Максима Иванова Ивана Максимова, служившего при том же храме пономарем1. А в 1810 г. приказчик Рузской вотчины кн. Гагариных в направленном в Московскую Домовую контору рапорте отмечал, что «...посторонние исправляющие священники крестьян крайне отягощают, ...берут за одне похороны по пяти рублей, сверх же того еще будут ползоватца землею блудно»2, и передавал мирскую просьбу исходатайствовать назначения приходским священником местного дьякона, который «поведения очень доброго»3. Под «блудным» землепользованием, по всей видимости, подразумевалось нарушение установившегося распорядка севооборота и несоблюдение сроков полевых работ. Дело в том, что в условиях необходимой для выживания всех членов мира чересполосицы это подрывало основу хозяйствования остальных крестьян: ведь землю приходскому духовенству зачастую «нарезали» в том же клину, где были барская и крестьянская запашка. «Когда с поповской земли наш хлеб убран будет, а дьяконов останется», — писал кн. А. М. Голицын приказчику Переславль-Залесского имения Федору Беляеву, — «то приказываю тебе деревни Новой всем крестьянам накрепко подтвердить, дабы они отнюдь на поповское жниво никакого скота не пускали, дабы оставшему его хлебу не малейшей потравы и повреждения не было; от кого оное произойдет, таковых в страх другим наказывать...»4. Это означало существенное ограничение мирских пастбищных угодий или дополнительные затраты на оплату труда пастуха, поскольку при чересполосице невозможно огораживание индивидуальных наделов.
4.7 Компенсация экономического ущерба, причиняемого замужеством за посторонними женихами крепостных невест, путем привлечения в вотчину равноценной работницы.
Помимо уплаты выводных денег, практиковался обмен брачными партнерами между двумя вотчинами. Так, 16-летняя крестьянка Санкт - Петербургской вотчины Генерал - Прокурора Сената гр. А.Н. Самойлова — “села Колтуш деревни Яниной” Шлиссельбургского уезда — Катерина Ирикова была “сосватана по добровольному согласию” за холостого1 крепостного гр. А. Р. Воронцова из дер. Новой, “присудной” к селу Мурину, Матвея Степанова2. “... То на место отпущенной сего 1796 года генваря 24 дня от Его Сиятельства из показанной вотчины с. Мурина деревни Крутых Ручьев в замужество ж крестьянской девки Натальи Осиповой в вотчину Его ж Сиятельства с. Колтуш за крестьянина Якова Борисова сия крестьянская девка Катерина Ирикова в замужество в показанную деревню Новую за крестьянина Матвея Степанова и увольняется, в чем ей сие увольнительное письмо и дано...”3. Письма мог составлять управляющий, если получал на то соответствующее господское повеление4. Оно могло быть получено, если обмен брачными партнерами был эквивалентным и ни одна из вотчин не оставалась в убытке. Так, 6 сентября 1761 года земский Иван Попов, управлявший принадлежавшей кн. А. И. Куракиной частью д. Башкирдово, писал о сватовстве ее крестьянина Михайлы Петрова к вдове Прасковье Филипповой, крепостной владельца другой части д. Башкирдова, М. М. Пушкина5. Петров же, по словам Попова, “вместо оной вдовы дочь свою Катерину в деревню Судаково за крестьянского сына Алексея Тихонова отдать желает, и о том как ваше сиятельство соблаговолите. Человек человека стоит, только оного Пушкина приказчик без воли господина своего выпустить не смеет” (курсив мой - Дм. Б.)1. И другой пример: “Суздальской округи села Хлебниц крестьянин Елисей Евдокимов просил в прошедшем году ваше сиятельство об отпуске на волю своей дочери, которому изволили обещать тогда, когда он возьмет за сына девку с воли, и как он таковую ныне купил за 90 рублей и женил сына Тараса, то в надежде благоволения вашего сиятельства и прилагаю при сем заготовленную отпускную для подписания”, - писал управитель Матренинской волости А. Р. Воронцова Василий Тресвяцкий графу 16 мая 1801 года2. Совершенно такую же практику наблюдаем в Вологодских и Костромских имениях гр. А. Р. Воронцова3. Упоминание фактов покупки невест крестьянами4 свидетельствует об их происхождении из крепостной среды. Но Указ имп. Екатерины II от 3 июля 1782 года разрешил и выход невест из “казенных селений”, то есть государственных крестьянок, замуж за помещичьих крестьян5.
Следует оговорить необходимость отличать «увольнительные письма», даваемые крепостным невестам для выхода замуж за конкретного жениха, от отпускных, полностью освобождавших их получателей или получательниц от владельческой зависимости6.
К сожалению, вследствие ярко выраженной региональной специфики не только хозяйственного, но и социального быта русского крепостного крестьянства трудно делать обобщающие выводы о соотношении величины штрафов за отказ от своевременного вступления в брак и установившегося размера выплаты «выводных денег». Но не подлежит сомнению, что чем выше была сумма штрафа, тем менее выгодным становилось для крестьян «умножение бобылей». Поскольку свободных денег в бюджетах дворохозяйств чаще всего было немного, все меры, принимаемые помещиками и государством для нормализации процесса образования новых семейных пар в крепостной среде, способствовали сохранению ее благосостояния в целом. Остается не вполне ясным вопрос, зачем большаки, препятствуя бракам своих домочадцев, так стремились к обогащению «в краткосрочной перспективе» за счет уклонения от владельческих повинностей. По-видимому, это имело смысл только тогда, когда были основания надеяться, что незаконнорожденное потомство, которое непременно появится у не могущей создать нормальных семей молодежи, останется в вотчине и будет по достижении трудоспособного возраста иметь возможность получить надел общинной земли.
«Законность» появления на свет новой «крещеной собственности», вероятно, была для помещика не слишком важна, если только родственники не отказывались принимать его, возлагая таким образом бремя взращивания младенца на господский кошт1. Есть основания полагать, что даже к фактам двоеженства своих крепостных, если те аккуратно платили оброк, помещики относились достаточно спокойно. Например, 4 августа 1789 года управителю своей слободы Воронцовки, расположенной в Воронежской губ., гр. А. Р. Воронцов велел: “О малороссиянине... в незаконном супружестве... не сделать себя доносителем, но если сие дело вышло уже наружу и сделалось гласным, ... когда оный требован будет... в присутственное место, без затруднения представить его. Однако ж... стараться, чтобы судьба его облегчена была”2. А при составлении ревизских сказок по деревне Дубров Переславль - Залесского уезда в 1795 г. кн. А. М. Голицын распорядился “сказать умершею” жену крестьянина Козьмы Петрова, “для промыслов своих... в Москве живущего”, поскольку у того “вторая жена Анна Иванова, 20 лет... детей же у них нет”3.
В тех случаях, когда хотя бы кто-то из родственников выражал готовность заботиться о ребенке, вотчинник приказывал передать его на попечение им, пренебрегая недовольством остальных членов семьи. Скажем, кн. А. М. Голицын предписал 1 марта 1794 г. управителю своего Переславль-Залесского имения Алексею Лопотову: «...Мальчика, не законно рожденного девкою Хавроньею (Февронией - Дм. Б.) Севостьяновой, по желанию сестры ее, живущей в Новой деревне за крестьянином Гурьяном Ефимовым, для воспитания ей отдать, несмотря на то, что свекор ее в том ей препятствует, а девке Хавронье приказать остаться по-прежнему в доме брата своего и стараться оную выдать скорее за кого-либо в замужество»1.
|
