О.Ю. Солодянкина*
Гендерный дискурс педагогических теорий и воспитательных практик дворянства (первая половина XIX века)
Российские авторы педагогических теорий, в основном следом за немецкими коллегами, воспринимали детство как подготовительный этап для будущей, взрослой жизни. В свете этого четко формулировались цели и задачи воспитания и образования: какими знаниями и навыками должны обладать юноши и девушки. В 1803 г. в Петербурге были изданы педагогические наставления Кампе «Отеческие советы моей дочери». В этом сочинении проводилась мысль о различии мужского и женского и невозможности для женщин достичь мужских высот. Кампе констатировал: все ученые женщины слабы здоровьем – это расплата природы за преступление ее законов. Не надо читать много и без разбора, тем более писать самой; прочесть нужно только несколько полезных книг, прежде всего – религиозных. Не надо быть излишне модной, болтать с посторонними мужчинами. Надо знать людей и хозяйство, а не науки1. И.Ф. Богданович указывал, что в воспитании россиянок надо обращать внимание на физическое и моральное воспитание, давать знания о природе, учить домоводству и рукоделию2. А.Г. Ободовский признавал необходимость образования женщин, но откровенно писал, что «настоящее ученое образование вообще всегда некстати и по большей части пагубно»3 для женщин, акцент в преподавании должен делаться на практическую пользу знания, его прикладной характер. «С самого детства в воспитании женского пола должно иметь в виду будущее назначение и круг деятельности онаго. Пусть игра в куклы будет занятием первых лет, ибо она внушает охоту к женским рукоделиям и приучает к тихим женским занятиям. Но с первых лет уже девочке должно внушать охоту к хозяйству; приучать к разным небольшим домашним услугам, руководствовать строго к трудолюбию; обходиться с нею выше ее возраста, когда дело идет о занятиях и должностях, а лучше ниже ее возраста, когда идет дело о притязаниях и преимуществах»1. Другой известный педагог, Г. Бланк, также считал, что образование и воспитание женщины значительно отличаются от того, что нужно давать мужчине. Мальчик – будущий глава семейства, слуга царю и Отечеству, его нравственное воспитание должно дополняться основательными знаниями. «Но девушка – девушка должна готовиться составить благополучие своего мужа и семейства: нежностию, добротою, приятностию, талантами дополнить одностороннюю важность мужчины, сделаться его сотрудницею и составить с ним одно счастливое целое, называемое супружеским союзом; она не может быть ни его потехой, ни рабою, ни куклою на паркете, ни затворницею в тереме; она должна соединить в себе милую, домовитую хозяйку; образец приятной обходительности и скромности; добродетельную, привлекательную жену, и истинную мать, полагающую все радости свои, все блаженство в детях; но безпристрастную и вполне постигающую это высокое звание!»2 Для Бланка перспектива женщины была одна – семейная, и эта установка на замужество и воспитание детей была основной в педагогической практике первой половины XIX века. До шести-семилетнего возраста воспитание было примерно одинаковым, обучение минимальным – в основном разговорная практика в иностранных языках благодаря иностранным воспитательницам, боннам и гувернанткам. Дальше, «с той поры, когда постепенно начинается действительное ученье, должно уже принимать в соображение особенную женскую организацию, более впечатлительную, более раздражимую нервную систему ея, и оберегать от слишком сильного напряжения, которое может преждевременно истощить организм. Мозг девушки должно утруждать гораздо меньше нежели мозг мальчика»3. Оценивая тогдашнее образование, граф Ф.П. Толстой, масон и художник, знаниям которого можно доверять, писал о жене своего внучатого дяди графа П.А. Толстого, княжне Марье Алексеевне Голицыной: «Научное же образование ее, как всех дочерей знатных придворных особ и всех богатых людей высшего дворянства, ограничивалось только умением говорить по французски, написать по-женски довольно правильно письмо, записочку на этом языке, совершенным незнанием русского языка или весьма плохим умением говорить на отечественном языке. Что касается до наук, то они (сестры М.А. Голицыной София и Елизавета – О.С.), по слухам, знали название некоторых из них и могли рассказать кой-что о бывшем парижском дворе Людовика XVI и Париже, о Лондоне, Вене и Берлине по сведениям, тоже по слухам приобретенным»1. Т.П. Пассек сетовала: «образование мое считали оконченным и вполне достаточным для женщины. В их понятии, не только для женщины, но и для мужчины не ценность знания играла главную роль, а его внешнее действие на других»2. По таким правилам воспитывали в семье тетки княгини Хованской и Наталью Захарьину, двоюродную сестру и впоследствии жену Герцена. «Дальнейшее образование Наташи состояло из наружной выправки. С утра она должна была быть одета, причесана, держаться прямо, смотреть весело, хотя бы на душе было и грустно, безразлично быть ко всем внимательной и строго держаться общественных приличий. Правила эти вытекали из взгляда того времени на воспитание. На иных оно только наружно клало печать свою, другим заражало душу лицемерием»3. Насколько мучительным порой оказывался дуализм внешнего / внутреннего, говорит в своих записках Е.А. Хвостова: «Держаться прямо, почти не улыбаться, – в этом-то, твердят мне, состоят скромность, достоинство и хорошее воспитание. А как часто хотелось мне высказаться, сдать с сердца то, что грызет его, и то, что волнует ум»4. В результате у воспитанника должны были сформировать знание света, такт и рассудительность. В стандартном пособии о том, как надо вести себя, «Жизнь в свете, дома и при дворе», указывалось, что «обладающий в высшей степени знанием света и приличия, не только бывает человеком изящным, достойным, вежливым, но он в то же время терпелив, снисходителен, доброжелателен к низшим, почтителен к высшим, он чувствителен, он не оскорбляет никого никогда. Женщина, обладающая этим знанием, всегда пользуется хорошей репутацией, никогда не нарушает приличий, не заставляет говорить о себе. У нея есть подруги, и что еще больше – друзья, она умеет воспитывать своих детей, дом ея мирен, спокоен, порядочен, ей незачем быть молодой и красивой, она всегда изящна и невольно очаровывает всех, кто к ней приближается»5.
Родители выступали заказчиками воспитательной модели и образцами результатов ее исполнения; «их образ жизни и поведение традиционно считались главным в воспитании ребенка, который склонен подражать наблюдаемым им в детстве примерам»6. Взрослеющие мальчики были в сфере пристального внимания отца, девочки – под надзором матери. Отсутствие одного из родителей, особенно того же пола, что и ребенок, искажало подражательную модель поведения. Мальчик, оставшийся под «крылышком» женщин, излишне феминизировался, девочка – маскулинизировалась. Даже выдающиеся качества родителя не могли поправить ситуацию. Оставшаяся без матери на попечении высокообразованного отца, декабриста Никиты Муравьева, всего себя посвятившего дочери, Нонушка стремительно теряла девичьи черты. М.Н. Волконская, соседка Муравьевых, с радостью восприняла приезд гувернантки Каролины Карловны Кузьминой: «Вчера я навестила m-me Кузьмину, которая мне кажется человеком достойным уважения; это – большое счастье для маленькой Нонушки, воспитание которой могло бы быть неудачным, несмотря на все отцовские заботы; возле девочки всегда должна быть женщина; в ее манере держаться было слишком много мужского; это очень забавно в четырехлетнем ребенке, но было бы непоправимо впоследствии»1. А. Казина описывала другую семью: один мальчик у мамы, бабушки, тети. Маленький, лицо нежное, «видом он положительно напоминал девочку»2. Игрушки Васи, но ни одной, обличающей его пол, исключая коробки с солдатиками и офицерских эполет. Но за то была корова с подойником и кухня. Все колющее, режущее, мало-мальски опасное с какой-либо стороны, все производящее шум и трескотню удалено3. Однако родители, сами занимающиеся образованием и воспитанием детей, встречались в дворянской среде редко. Если только появлялась такая возможность, дети отделялись от родителей и помещались вместе с воспитателями. Граф Ф.П. Толстой писал об этой системе воспитания: «Эти почтенные родители, воспитанные по большей части так же, как воспитываются их дети, видели своих детей только по утрам, когда гувернеры и гувернантки приводили их к родителям сказать bonjour, а ввечеру – bonne nuit, где, пробыв с полчаса, уводились гувернерами и гувернантками в их половины. Модным и знатным людям во весь день не только следить за воспитанием детей, но и вспомнить об них [было некогда] – маменькам по утрам по обязанности развозить визиты с пересудами и с городскими и придворными сплетнями, а в остальную часть дня [проводить] за обедами, поездками в театры, на вечера и балы, а папенькам [приходилось тратить время] по утрам, если не по обязанностям службы, то по обязанностям затеянных ими интриг, а остальное время – за завтраками и обедами, вечером тоже за театрами, любоваться хорошенькими актрисами и танцорками, а более всего – за карточными столами у приятелей и в клубах»1. Показательно, что Екатерина Александровна Бибикова, родившаяся в 1767 г., слыла «примерною матерью, потому только что не разъезжала беспрестанно по гостям, как прочие женщины, и что трое старших детей часто были при ней; но младшие жили в антресолях, с няньками и гувернантками, и редко допускались к матери»2. В основном ежедневная рутина образования и воспитания детей ложилась на профессионалов – гувернеров и гувернанток. Граф Ф.П. Толстой указывал: «Как и теперь, не было в моде, чтобы родители заботились сами и следили за нравственным и умственным образованием их детей. <�…> А девушкам [брали] француженок – гувернанток, которым отдавали своих детей в полное распоряжение, будучи уверены, что их дочки, выростя, будут хорошо говорить по-французски, играть кой-что на фортепьянах, [смогут] пропеть несколько французских романсов, ловко танцевать, не любить и презирать все русское, как их маменьки, и восхищаться лишь всем иностранным, а особливо французским, как натолковывали им гувернантки»3. Гувернантка прежде всего моделировала девочек по своему образу и подобию – вот в чем секрет популярности французских гувернанток, ведь их непритязательное светское щебетанье и изящные манеры, воспроизведенные в дочерях, помогали им сделать хорошую партию, что и считалось главной задачей молодой девушки. Журнал «Русский архив» под ремаркой «Исторически достоверное из Московской старины» приводил высказывание «чадолюбивого отца» единственной дочери: «Ничего не жалею, держу при ней двух гувернанток, Француженку и Англичанку; плачу дорогие деньги всем возможным учителям: арифметики, географии, рисования, истории, танцев, – да бишь Закона Божия. Кажется, воспитание полное. Потом повезу дочь в Париж, чтоб она канальски схватила Парижский прононс, так чтобы не могли распознать ее от Парижанки. Потом привезу в Петербург, начну давать балы и выдам ее замуж за генерала»4. Знание французского языка было наиболее важной компонентой образования девушки; для мальчика значимым, особенно в царствование Николая I, стал русский язык. «Русское направление» в воспитании мальчиков было заметнее. Ребенка после забот иностранного воспитателя отдавали в какое-нибудь учебное заведение – практически все они к тому моменту, благодаря деятельности правительства, стали «русскими» по духу. В случае девочек воспитание иностранными наставницами на протяжении всего периода первичной социализации не воспринималось как что-то опасное. Согласно представлениям той поры, женщина была лишена этнической идентичности – она принимала национальность мужа1. Поэтому иностранные влияния в воспитании юношества признавались опасными с точки зрения национальной идентичности, а воспитанию девочек то же самое иностранное влияние практически не вредило, наоборот, иностранный шарм, легкий флер «иностранщины» делали дворянскую девушку более привлекательной.
Среднестатистическая воспитанница иностранной гувернантки поэтически обрисована К.Н. Батюшковым: она «равно мила, когда молчит, когда говорит (а она чаще молчит, нежели говорит); равно мила, когда в беспечности, подобно деве берегов Альбиона, в Английском саду между цветов и кустарников бегает с резвыми подружками; смотрите! Как прелестно кисейная косынка ее и каштановые волосы развеваются дыханием зефира!.. Равно мила, когда на бале вместе со своею матерью проходит между толпы молодых людей, не поднимая глаз, притая дыхание…»2. Правда, при ближайшем рассмотрении, считал Батюшков, она окажется кокеткой, колкой и злой насмешницей, притворщицей, чья «невинность ложь, стыдливость притворство»3. Но главное – создать маску, сделать ее вторым, а затем и истинным лицом. Именно этот поверхностный результат и требовался от иностранных воспитательниц. «Дочерей стали образовывать подобно тому, как в магазинах или мастерских полируют стальныя или посеребряныя вещи»4, – вспоминал современник. Хорошее, серьезное образование было в этот период скорее исключением, нежели правилом. Неслучайно Е.А. Хвостова писала: «мать моя Анастасия Павловна, из древнего рода князей Долгоруких, была настоящая красавица и, по тогдашнему времени, редко образованная и развитая женщина. Она основательно знала три иностранных языка, но любила более собственный; читала все, что попадалось ей под руку, и даже сама писала стихи»5. Сестра Анастасии Павловны Сушковой Елена Павловна Фадеева «любила серьезные положительныя знания и неустанно училась. Она говорила на пяти языках; знала историю, естественныя науки; занималась археологией, нумазматикой, ботаникой и занималась ими, не как «дама любительница», а положительно, на практике, составляя редкия, драгоценныя коллекции, исписывая томы, состоя в ученой переписке <�…> с европейски-известными натуралистами»6. Обязательным считалось для благовоспитанной девицы знание французского, английского и немецкого языков, уменье играть на фортепьяно, кое-какие рукоделия, прохождение краткого курса Закона Божия, истории, географии и арифметики, а также кое-что по части истории литературы, – главным образом, французской1. Но по сравнению с XVIII в. требования к обучению стали гораздо более серьезными. Дочь воспитателя цесаревича Александра Николаевича (будущего Александра II) К.К. Мердера Александра Карловна Мердер, по ее собственному свидетельству, получила блестящее домашнее образование. Ее мать, Сарра Николаевна, рожденная Оксфорд, англичанка по происхождению, получила хорошее образование и воспитание в России. Воспитанием детей в семье Мердеров руководила незамужняя сестра матери Мария Николаевна Оксфорд, горбунья, но, кроме того, все дети были поручены заботам бонн и гувернанток. Первой гувернанткой А.К. Мердер, родившейся в 1828 г., была выпускница Екатерининского института девица Слесарева, но в девятилетнем возрасте заботы о воспитании Александры взяла на себя Паулина Осиповна Кун, австрийская подданная, получившая образование в одном из монастырей Вены. Умная, симпатичная девушка, в то же время «строгая и требовательная Паулина Осиповна зорко следила буквально за каждым моим шагом; смотрела, как я хожу, говорю, как держу себя и как отвечаю, когда спрашивают старшие. Дня не проходило без нескольких замечаний. Но за то, когда Кун бывала мною довольна, я была предметом особой ее заботливости и ласк и она старалась доставить мне какое-нибудь удовольствие. <�…> Каждый год, по требованию моей гувернантки, меня экзаменовали преподаватели Пажеского корпуса. Экзамены эти производились с некоторой торжественностью, и на них обязательно присутствовала моя матушка, бабушка и тетя Мария Николаевна. Такие приемы образования были, конечно, не дешевы, но зато им трудно было отказать в полной рациональности, окупавшей результатами всякие затраты»2.
Гендерно выверенная система воспитания могла давать сбой. Яркий пример отклонения приводит Михневич: «В Пензе в конце прошлого и в начале нынешнего столетия славилась своей эмансипированностью одна девица, Катерина Алексеевна Б., вышедшая замуж за очень смирного помещика, который ходил у нея по струнке и в хозяйстве по имению довольствовался ролью послушного прикащика у полновластной супруги. В родительском дому судьба послала ей с такими же вкусами и в такой же степени эмансипированную подругу в лице француженки-гувернантки ея младших сестер. Обе оне "чрезвычайно любили играть на биллиарде, курить трубку" и, вообще, вели жизнь на мужскую ногу, к ужасу и на соблазн благочестивых соседок. Такое подражание мужчинам и усвоение мужских привычек, вкусов и даже излишеств, на холостяцкую ногу, были вполне естественны в тогдашних женщинах, не удовлетворявшихся своим стесненным положением, придавленным гнетом теремных условий, и стремившихся к равенству с мужчиной и полноправию»1. В этом случае имела место полная смена ролей со всеми атрибутами, маркирующими пол. Современников, людей рубежа XVIII-XIX вв. эта ситуация удивляла, а Михневич, как человек второй половины XIX в., когда гендерные представления подверглись корректировке, находил «вполне естественным» стремление женщин к равенству с мужчинами. Но эти изменения гендерных ориентиров произошли, в том числе, и благодаря коррекции воспитательных теорий и практик.
И.И. Юкина*
Идеи русского феминизма в деятельности первого Советского правительства
Практически во всех работах на тему решения «женского вопроса» утверждается, что Советская власть даровала россиянкам избирательные права и что в отношении женщин в 1917 г. в Советской России было принято самое передовое в мире законодательство. Но по верному замечанию М. Либоракиной, никогда не анализировался вопрос почему в России – стране с давними традициями репрессивного патриархального законодательства – это стало возможно. Напомним, что весной 1917 г. Советы рабочих и солдатских депутатов в ситуации двоевластия отвергли идею избирательных прав женщин, а осенью того же года приняли их. Исторический факт состоит в том, что закон о политических правах женщин уже был принят Временным правительством под давлением женского движения без участия Советов и партии большевиков.
Социально-экономические права для женщин в значительной части также были завоеваны движением. III Государственная Дума в феврале 1914 г. приняла закон «О некоторых изменениях и дополнениях действующих узаконений о личных и имущественных правах женщин и об отношениях супругов между собой и к детям». Закон находился в разработке с 1880-х гг. и был полем столкновений между разработчиками в лице комиссий Министерства юстиции и Св. Синодом и находился под неусыпным контролем со стороны женских организаций. По этому закону были отменены паспортные ограничения для женщин, были расширены их имущественные права, гарантирована личная независимость. Женщина получила право заключать договор о найме, поступать на службу и в высшее учебное заведение, при условии раздельного проживания с супругом.
Таким образом, большевики уже имели очень прогрессивную по меркам того времени законодательную базу. Но не все ограничения были сняты с женщин. Законопроект о равноправии женщин, разработанный феминистками, и предложенный I Государственной Думе в 1906 г. не получил своего полного воплощения. При разработке законопроекта была проведена экспертиза всего свода законов Российской Империи, и указан путь к развитию «дружественного женщинам» законодательства. Советский законодатель пошел по этому проработанному пути.
Такая же преемственность наблюдалась в отношении проблемы проституции. Под давлением женского движения в 1909 г. был принят закон «О мерах пресечения торга женщинами в целях разврата», в котором предусматривалось наказание за сводничество, за сутенерство и извлечение любой выгоды из проституции. Все последующие законопроекты феминистских организаций в отношении проституции (Российской Лиги равноправия женщин, например) также рассматривали проститутку как элемент эксплуатируемый и находящийся под давлением социальных условий и потому предусматривали наказание всех (кроме проститутки) участников промысла. Тот же дух и ту же направленность сохранил советский закон. Уголовный кодекс РСФСР 1922 г. определил наказание за притоносодержание и вовлечение в проституцию несовершеннолетних.
Нерешенными к осени 1917 г. остались проблемы прав женщин в семье и репродуктивной сфере – вопросы об упрощении процедуры развода, о незаконнорожденных детях, о «праве на материнство» (право на аборт и его ненаказуемость). Эти вопросы также осмыслялись равноправками теоретически и инициировались законодательно. Эти нерешенные проблемы достались в наследство новому правительству и были решены им именно в той постановке, за которую ратовали русские феминистски.
16 (29) декабря 1917 г. Советское правительство приняло «Декрет о расторжении брака», 18 (31) декабря – «Декрет о гражданском браке, о детях и о ведении книг актов гражданского состояния». Эти декреты гарантировали женщинам гражданское и моральное равенство супругов – равные права в отношении детей, равные имущественные права, равное право на развод, на выбор местожительства. Брак и его расторжение стали исключительно частным делом. Эти положения были развиты в Кодексе законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве РСФСР (16.09.1918). Законодатель отказался от концепции незаконорожденности и все дети, рожденные в браке и вне его, получили равные права. Также Кодекс устанавливал взаимную алиментную обязанность для родителей и детей. На смену Семейному кодексу 1918 г. пришел Кодекс 1926 г., который уравнял зарегистрированный и незарегистрированный брак, поднял брачный возраст женщин с 16 до 18 лет, установил упрощенную процедуру установления отцовства (по заявлению матери), упростил процедуру развода. По семейному кодексу 1926 г. развод допускался в одностороннем порядке и даже по почтовому уведомлению.
Также в первые месяцы Советской власти был отменен старый закон о наследовании (27.04.1918), принят декрет о введении обязательного совместного обучения (май 1918), декрет «О тарифах» (1917), принят ряд постановлений правительства: «О введении равной оплаты труда мужчин и женщин» (1917), «О заработной плате рабочих и служащих в советских учреждениях» (1918). Кодекс законов о труде (декабрь 1918, ноябрь 1922) подтвердил принцип равной оплаты труда мужчин и женщин, охраны женского труда, ввел 16 недельные отпуска по беременности и родам, пособия кормящим матерям. Первая Советская Конституция (июнь 1918) закрепила равные политические и гражданские права женщин. Все, о чем мечтали и к чему стремились и за что боролись российские равноправки, свершилось. Советское законодательство надолго опередило эпоху и задало ориентиры для западного феминистского движения.
|
