3. В чем радикальность радикального конструктивизма?
Коль скоро основное эпистемологическое противоречие между знанием и действительностью в традиционных корреспондента ых направлениях остается неразрешимым, очевидно, следует произвести какие-то радикальные изменения в самой постановке вопроса, «назрела необходимость в радикально новом подходе к проблемам познания» [Glas. 1996b, р.25]. Как считает Глазерсфельд, ему удается осуществить необходимые перемены, что, с одной стороны, приводит к разрешению парадокса принципиальной неверифицируемости знания путем проверки его соответствия внешней действительности, а с другой, открывает дорогу для зародившейся таким образом новой эпистемологии. Несмотря на обилие различных представителей и предшественников радикального конструктивизма (начиная с античных скептиков и заканчивая конструктивистом Пиаже), все они, как считает Глазерсфельд, в чем-то «недотягивали» до решающего радикального шага . В чем суть данного шага, видно из следующей цитаты:
«В данном кратком опусе я вынужден буду остановиться лишь на самом главном тезисе, позволяющем конструктивизму, который я представляю, отграничивать себя самым радикальным образом от других измов господствующего понятийного пространства. Радикальное отличие коренится во взгляде на вопрос о соотношении знания и действительности. Так, если в традиционной теории познания, а равно в когнитивной психологии это соотношение трактуется как в большей или меньшей мере образное (иконическое) соответствие, то радикальный конструктивизм придает ему значение приспособленности (Anpassung) в функциональном смысле» [Glas. 1998, S. 19].
И далее: «Таким образом, радикальность радикального конструктивизма состоит, прежде всего, в том, что он порывает с общепринятой традицией и предлагает теорию познания, в которой понятие знания больше не соотносится с "объективной", онтологической действительностью, а определяется единственным образом как устанавливаемый порядок и организация опытного мира, формируемого в процессе жизни (проживания)» [Glas. 1998, S.23].
«Уже по той причине, что радикальный конструктивизм предполагает радикальный пересмотр понятий знания, истины, общения и понимания, он не может быть вписан ни в одну из традиционных эпистемологических теорий» [Glas. 1996b, р.19].
Свою «радикальную» точку зрения на проблему отношений между знанием и действительностью Глазерсфельд поясняет и отстаивает как с привлечением конкретно научного материала, так и прибегая к помощи метафор.
4. Жизнеспособность вместо адаптации, пригодность вместо соответствия.
Эпистемологические интерпретации Глазерсфельда требуют для своего понимания принятия одной существенной предпосылки: мы должны перестать рассматривать познающий субъект исключительно в пределах рефлектирующего сознания и вспомнить о том, что любой носитель знаний является живым организмом, биосистемой. Таким образом, предлагаемая реиптерпритация соотношения знания и действительности в радикальном конструктивизме является по сути определенного рода редукцией не только и не столько в контекст психологизма (как об этом говорит сам Глазерсфельд ), сколько еще глубже - в область биологической науки. Во-первых, автор опирается на учение Ж. Пиаже, которое, хотя и разработано психологом, невозможно вне биологического контекста; во-вторых, в процессе изложения и пояснения своих тезисов Глазерсфельд постоянно обращается к эволюционизму, причем в самом широком смысле, как его понимали Дарвин, Поппер, Лоренц, Кэмпбелл и др.; в-третьих, неоднократно свои рассуждения о когнитивных структурах Глазерсфельд обосновывает материалом, добытым современными био- и нейрокибернетиками, главным образом, Хайнцем фон Фёрстером и Умберто Матураной.
Живой организм, которым неизбежно является любая познающая единица (когнитивная система), продолжает свое существование лишь до тех пор, пока его взаимодействия с окружающей средой позволяют ему успешно осуществлять необходимые операции обмена (веществом, энергией). Поскольку никоим образом затормозить или прекратить (насытить) такой обмен с окружающей средой невозможно, постоянное взаимодействие организма со средой является обязательным. По-видимому, таким образом можно интерпретировать понятие желаемой цели («erwunschten Ziel» [Glas. 1997, S.30], «gewcihllen Zweck» [Glas. 1998, S.31], «chosen goals» [Glas. 1996b, p. 118]), о котором неоднократно упоминает Глазерсфельд в своих объяснительных схемах. В процессе своей жизнедеятельности (жизнеподдержания), что в равной степени относится как к биологическому существованию, так и к социальным аспектам «выживания», организм сталкивается с факторами внешней среды (препятствиями), которые в разной степени влияют на его жизнеспособность и, соответственно, вызывают различные поведенческие реакции. Если ответная реакция на воздействие внешней среды является адекватной, то есть позволяет организму продолжить свое существование (через удовлетворение потребностей - «желаемых целей»), то организм оказывается пригодным для жизни в данной среде, является жизнеспособным («viable»). Существенно то, что понятие жизнеспособности Глазерсфельд выносит из сугубо биологического контекста в область эпистемологии. Им же введен и сам термин «жизнеспособность», который в оригинале звучит как «viability» и не имеет строгой смысловой привязки к биологическому пониманию жизни: «В оригинальном понимании слово "viability" означает "проходимость" какого-то пути и в отношении индивидуального развития применяется для характеристики жизнеспособности видов, индивидуумов и мутаций. Это - именно то значение, в котором я употребляю данное слово в эпистемологическом контексте» [Glas. 1997, S.I8].
Первоначальная трудность в понимании ключевого термина «viability» заключается не в том, что Глазерсфельд заимствует его из биологического контекста для объяснения эпистемологической концепции, а в том, что в самом биологическом дискурсе такие понятия как «адаптация», «отбор», «жизнеспособность» имеют несколько различающихся интерпретаций. В процессе анализа дарвиновской концепции естественного отбора автор радикального конструктивизма указывает на ряд высказываний самого Дарвина (на его речевые обороты), которые своей нестрогостыо провоцируют неправильное понимание сути естественного отбора и явления адаптации. Так, естественный отбор не является позитивным ни в каком смысле (в отличие от искусственного), т.е. среда ничего не отбирает и ни в коей мере не является активным началом эволюции. Не существует никаких целевых направлений, по которым происходила бы эволюция в результате позитивного естественного отбора. То же можно сказать в отношении адаптации особей, которые, по словам Дарвина, могут быть более (или менее) приспособленными («выживание наиболее приспособленных»). Единственным критерием приспособленности организма является его существование de facto «здесь и сейчас», либо несуществование: «...Биологические организмы, которые живут в данный момент, являются жизнеспособными (viable), поскольку до этого момента им удалось выжить» [Glas. 1996b, р.73]. Никаких априорных предназначений или целей у живого организма нет, соответственно, бессмысленно говорить о большей или меньшей приспособленности к чему-то, соответствия чему-то23. Таким образом, биологический феномен адаптации рассматривается Глазерсфельдом и другими авторами как допустимость, пригодность, а не как строгое соответствие или целеполагание: «Можно было бы сказать, что естественный отбор направлен против недостатков, искусственный же, напротив, стремится создавать преимущества. Понятие жизнеспособности в данной связи подразумевает отсутствие недостатков, однако, ни в коей мере не утверждает выживаемость в качестве цели. Организм является "жизнеспособным" лишь постольку, поскольку ему удается выживать и размножаться в окружающей его среде» [Glas. 1997, S.24-25].
Со ссылкой на замечание Вайцзеккера (С. f. Weizsacker) и работу Питтендрая (Pit-tendrigh С. Adaptation, natural selection, and behavior. In: Roe A., Simpson G. (Eds.) Behavior and evolution, New Haven, 1958, p.390-416).
Указанная точка зрения не является нововведением Глазерс-фельда, по этому поводу существуют специальные работы и дискуссии. Однако у Глазерсфельда, как и у других конструктивистов, такая интерпретация адаптации, отказ окружающей среде в активном начале в процессе развития является принципиальной позицией, служащей фундаментом для эпистемологических построений. Понятие адаптации, приспособленности, которое теперь следует понимать исключительно как жизнеспособность, пригодность («fitness») служит ключевым связующим звеном между эволюционной теорией в биологии и радикальным конструктивизмом в эпистемологии: «Именно в трактовке понятия "fitness" совпадают основные принципы теории познания радикального конструктивизма и теории эволюции: точно так же, как среда устанавливает границы выживания для живых организмов (органических структур), элиминируя варианты, выходящие за пределы возможностей выживания, так и опытный мир - будь то в повседневной жизни или в лаборатории - определяет критерий правильности ("Prufstein") наших идей (когнитивных структур)» [Glas. 1998, S.20-21].
Таким образом, понятия жизнеспособности («viability», «Viabilitat») и пригодности («fitness», «Passen») замещают собой: в биологии - понятие адаптации («adaptation», «Anpassung»), в эпистемологии - понятие соответствия («correspondence», «Ubereinstim-mung»): «Критический момент в нашей теории познания состоит в том, что идея соответствия реальности замещается идеей пригодности. Знание является хорошим знанием, если оно вписывается в рамки экспериментальной действительности, не вступая с ней в противоречие. Такого рода пригодность должна достигаться не только удерживанием жизнеспособности когнитивной структуры, схемы, теории перед лицом нового опыта или новых экспериментов, но и тем, чтобы доказать свою совместимость с другими работающими схемами и теориями» [Glas. 1996b, p. 156].
Интересно отметить, что понимание «истины» в нашем повседневном использовании этого слова Глазерсфельд оставляет в силе, поясняя, что оно не имеет ничего общего с идеей соответствия некоей внешней реальности, данности:
«Поступки, понятия и осознанные действия являются жизнеспособными, если они вписываются в целевые или дескриптивные контексты, в которых мы ими пользуемся. Таким образом, в рамках конструктивистского подхода понятие жизнеспособности, применяемое в отношении опыта, замещает собой существующее в традиционной философии понятие Истины, призванное обозначать «правильное» представление о реальности. Указанная замена, конечно же, не касается повседневного понимания истины, которое подразумевает достоверное повторение или описание предварительного опыта» [Glas. 1996Ь,р.14].
Глазерсфельд уделяет немало внимания вопросу об аналогии, если не сказать полной тождественности, двух эволюции - биологической и когнитивной - и, что особенно ценно, в философско-историческом контексте. Как только эволюционная теория Чарльза Дарвина стала достоянием широкой научной общественности, тут же начали предприниматься попытки применить ее объяснительный потенциал за пределами биологической науки, в том числе в области эпистемологии. В этой связи Глазерсфельд упоминает о работах У. Джеймса и Г. Зиммеля. Однако более важным представляется анализ с позиций конструктивизма основных положений эволюционной эпистемологии. С одной стороны, ряд идей, высказанных в рамках данного направления, напрямую способствовал формированию конструктивистской позиции и, таким образом, включается в список его предшественников; с другой стороны, существующие расхождения во взглядах по некоторым ключевым вопросам заставляют считать эволюционную эпистемологию одним из «ближайших» оппонентов радикального конструктивизма. Ближайшим именно потому, что оба концептуальных направления эпистемологии выросли из одного корня - тезиса отождествления биологической и когнитивной эволюции и имеют общих представителей - как в более ранний период (Ж. Пиаже), так и среди современных исследователей (к примеру, современные ученые из университета Билефельда В. Крон, Г. Кюпперс, Р. Паслак).
Главное идейное противоречие состоит в воззрении на основной эпистемологический вопрос о соотношении знания и реальности. Так, если радикальный конструктивизм полностью отвергает какое-либо соотношение между знанием и действительностью ввиду уже самой невозможности постановки такого вопроса, то в эволюционной эпистемологии существует определенная позиция, позволяющая ставить и в положительном ключе решать вопрос о соответствии знания внешней действительности. Как ни была бы близка позиция эволюционной эпистемологии позиции радикального конструктивизма, она лишена главного - той радикальности, без которой всегда будет оставаться, с точки зрения конструктивистов, в лоне «традиционной эпистемологии». По словам К. Лоренца: «Адаптация к какому-либо фактору окружающей среды эквивалентна обретению информации об этом факторе» [Lorenz 1979, р. 167]. В интерпретации Лоренца сама структура живого организма является неким непрямым носителем информации об окружающей среде, физических явлениях и закономерностях. Подобного рода высказывания Глазерсфельд находит и у других представителей эволюционной эпистемологии - Д. Кэмпбелла и К. Поппера: «Касательно развития когнитивных структур Кэмпбелл избегает применять понятие пригодности для характеристики конвенционального соотношения между знанием и действительностью. Так, например, он говорит, что его теория описывает процесс, посредством которого организм приспосабливается к независимой окружающей среде, по-другому - обретает знание о ней [см. Campbell I96024]. Упоминание о некоей "независимой" от живущего организма окружающей среде, а также о знании "об" этой среде выявляет фундаментальную эпистемологическую позицию, разделяемую Кэмпбеллом также во всех других его работах, и которая согласуется с позицией Поппера. Оба автора настаивают на том, что в теории познания "выходить за пределы [эмпирических] данных" является необходимостью, полагая тем самым не только некий "реальный" мир, но также возможность этот реальный мир познавать, обретать "знание о нем" [см. Campbell 197425]» [Glas. 1997, S.27-28]. Общее возражение представителям эволюционной эпистемологии звучит у Глазерсфельда следующим образом: «Биологическое понимание пригодности, или жизнеспособности, вовсе не подразумевает требование того, чтобы организмы или виды обладали информацией или разделяли каким-то образом свойства независимой "данной" окружающей среды. Адаптация предполагает лишь, что им удается обходить острые углы противоречий и коллизий. Все, что бы ни просочилось сквозь сито естественного отбора, в конечном счете, может узнать, что оно прошло сквозь него, однако этот факт ничего не говорит о строении самого сита. Как в теории эволюции, так и в конструктивизме, "соответствовать" означает не более чем пройти сквозь какие-то препятствия совершенно безотносительно к тому, что эти препятствия могут собой представлять» [Glas. 1996b,p.44-45].
5. Знание как образ действия.
Пытаясь сделать предельно понятной, свою эпистемологическую позицию Глазерсфельд поясняет рядом метафор, наиболее яркими среди которых являются метафоры о корабле в темноте, о слепом путнике в лесу [Glas. 1997, S.I9,20], о сите [Glas. 1996b, р.44-45] и другие. В обобщенном виде тезис, который данные метафоры призваны прояснить, может быть сформулирован следующим образом: в процессе познания познающий не извлекает позитивное знание (информацию) о вещах и явлениях из внешнего мира, как они есть, а организует в ту или иную связную картину тот негативный опыт от неудавшихся действий, который сам же рекурсивно эти препятствия внешней среды когнитивно определяет. Капитан (как некий абстрактный образ человека, которому недоступны никакие способы восприятия окружающей действительности и который лишен лоцманских карт) не может принципиально знать ничего о судоходности и структуре морского фарватера кроме тех препятствий, на которые он натолкнулся при продвижении. Точно так же путник знает о лесе ровно настолько, насколько это позволяют ему те препятствия, которые он повстречал на своем пути. Если в конечном итоге это не закончилось гибелью ни того, ни другого, то знания капитана о море будут сводиться к тому образу действий, который позволил ему не разбиться о скалы, а знания путника о лесе - образу действий для успешного прохождения данного конкретного пути. «...То окружение, которое на своем опыте переживает слепой путник, не содержит ни леса, ни деревьев, как это мог бы увидеть сторонний наблюдатель. Оно состоит только из шагов, которые путник прошел успешно, а также из шагов, которые не удались вследствие столкновения с препятствием» [Glas. 1997, S.19]. И еще цитата: «Знание субъекта не может представлять собой нечто большее, чем те структуры и схемы, которые пришли в столкновение с препятствиями; что же касается остальных структур и схем, то они в совокупности составляют один из возможных видов успешной активности. [...] Наше знание о столкновениях с тем, что мы называем "окружающей средой" или "реальным миром", может быть сформулировано и ре-презентировано только в терминах жизнеспособных концептуальных структур, т.е. тех структур, которые сами контакту с препятствиями не подвергались. В лучшем случае, такое знание о столкновениях и неудачах описывает реальность в "негативном" смысле» [Glas. 1996b, р.73-74]. Более того, ни что-либо определенное о существовании чего-то за пределами данного опыта, ни ощущения дефицита, недостатка чего-то в общей картине знания у путника не возникнет до тех пор, пока он не начнет снова действовать, натыкаться на препятствия. «...Любое опытное знание состоит из правил, указывающих на то, какие именно действия оказываются успешными для устранения данных препятствий, никакое знание о независимой внешней реальности при этом не приобретается, никакое подобного рода знание для этого и не нужно» [Glas. 1996b, p. 155].
Теоретическое осмысление принципиальной ограниченности любого знания, любого мировоззрения с позиций познающего, будь то человек, кошка или муха, дается Якобом фон Юэкскюлем в его известной работе «Экскурс в окружающую среду животных и человека» (Uexkuli, 193326), неоднократно упоминаемой Глазерсфельдом.
В этом месте мы подходим к чрезвычайно важному тезису в концепции Глазерсфельда и других конструктивистов о функциональной неотделимости действия и познания.
Ни в философском, ни в психологическом, ни в биологическом аспектах этот тезис не нов. Тем не менее, именно его плюралистич-ность заставляет нас остановиться на нем несколько подробнее, дабы избежать разночтений и неправильных интерпретаций. В основе действенного понимания знания Глазерсфельдом лежит первичное понимание когнитивной активности ребенка как метода проб и ошибок (формирование «операционных схем» по Пиаже). Ни ребенок, ни одно живое существо не начнет познавать до тех пор, пока не начнет активно действовать, пробовать. И другое условие - действующий организм не начнет познавать до тех пор, пока не наткнется на препятствие. Первая неудавшаяся попытка знаменует собой первичный акт познания. Причем это первичное знание возникает не как отображение полезных или вредных свойств препятствия, а как запоминание образа действия, приведшего к нежелательному результату (или не приведшего к желательному результату). О предметах или объектах на первых стадиях познания говорить вообще не приходится. Все происходит на уровне действий, поступков, стереотипов поведения. Вот как об этом говорит Глазерсфельд:
«Исходным следует считать представление о том, что познание (и знание) не может рассматриваться в качестве некоего конденсата, образуемого в результате пассивного восприятия, а является результатом активности субъекта. Такого рода активность - это вовсе не манипуляции с "вещами-в-себе", т.е. объектами, которые имелись бы во внеэмпирическом мире и должны были бы мыслиться структурированными в готовом виде предметами, каковыми они кажутся познающему. Активность, ответственную за построение знания, мы называем "оперированием" ("operieren"), что является свойством любой когнитивной сущности, которая, по меткому выражению Пиаже, организует как сама себя, так и свой опытный мир» [Glas. 1998, S.30].
Категоричность тезиса «познание есть образ действия» Глазерсфельд неоднократно усиливает прямыми ссылками на работы Пиаже: «Довольно часто в своих работах (напр. 1937, р. 10; 1967а, р. 10; 1970а, р. 15) Пиаже утверждает, что, на его взгляд, знание возникает в результате активной деятельности субъекта, будь она физической или ментальной. Главное, что придает знанию организованность, - это целенаправленный характер данной деятельности.
"...Любое знание привязано к действию; знать объект или событие означает использовать его в той или иной деятельной схеме..."(Piaget 1967а, р.14-15)» [Glas. 1996b, р.56]27
«Когнитивные структуры, о чем всегда надо помнить, неотделимы от действия, от их использования. Действие и использование -это нечто большее, чем случайные движения или изменения - они обретают свое место лишь в контексте "активностных схем". Такое положение радикально отличает подход Пиаже как от бихевиористской модели стимул-ответ, так и от линейной причинно-следственной цепи, принятой в физике, главным образом, ввиду того, что активностные схемы являются всегда целенаправленными» [Glas. 1996b, p.73].
Тезис о такого рода операциональной природе знания находит свое подробное развития в кибернетических построениях современных исследователей - Фёрстера, Матураны, Варелы, где он становится основой для создания конкретно-научных концепций функционирования биосистем как когнитивных систем (на уровнях общефизиологическом, иммунологическом, нейронном, а также высшей нервной деятельности).
Что касается философии, то такого рода общий эпистемологи-ческий операционизм представлен позициями прагматизма (Ч. Пирс, У. Джеймс), инструментализма (Д. Дьюи) и операционализма (П. Бриджмен). Во всех этих направлениях знание рассматривается в контексте действия, активности познающего, но в большей мере в традициях методологии, социологии и спекулятивной философии, чем с позиций конкретных биокибернетических моделей. Тем не менее, Глазерсфельд называет указанных мыслителей в числе предшественников радикального конструктивизма.
Значение тезиса об операциональной природе знания в радикальном конструктивизме настолько велико, что именно по нему Гла-зерсфельд определяет Д. Вико как «первого истинного конструктивиста» («der erste echte Konstruktivist») [Glas. 1998, S.16], а его работу 1710 года «De antiqissima Italorum sapientia» - «первым явным формулированием конструктивистской позиции» [Glas. 1996b, p.6]:
«То, что мы обычно называем "фактами", - это не элементы независимого от наблюдателя мира, а составляющие его жизненного опыта. Как заметил Вико в 1710 году, слово factum на латыни означает причастие прошедшего времени глагола "делать". Данное обстоятельство стало одним из факторов, позволивших ему сформулировать эпистемологический принцип о том, что людям дано знать лишь то, что эти люди сами построили, соединив вместе доступные им элементы» [Glas. 1996b, р.П4].
«...Может быть, еще важнее то, что он предложил способ отличать язык мистики с его непреодолимыми метафорами от языка разума, уходящего корнями в практический опыт» [Glas. 1996b, p.49].
Поскольку Вико больше известен как историк и философ истории, имеет смысл упомянуть о его конструктивистской позиции в отношении исторического материала, не потерявшей своего значения по прошествии веков. По словам Глазерсфельда: «Как заметил итальянский философ Джамбаттиста Вико (1668-1744), мы не можем реконструировать прошлое точно таким, каким оно было, так как мы не в состоянии избежать интерпретации и осмысления наших воспоминаний в контексте тех концепций, которые владеют нами в настоящее время» [Glas. 1996b, р.2].
6. Эпистсмология без онтологии.
Надо признать, что радикальная эпистемология, несмотря на усилия своего автора, не привела к автоматической отмене вопросов, поставленных в рамках «традиционной» философии. Глубокое погружение в дискурс современной биологии, биокиберентики и психологии позволило автору использовать объяснительные модели познания, в которых вопросы о соотношении знания и реальности не являются ни закономерными, ни обязательными. Однако, коль скоро Гла-зерсфельд характеризует свою концепцию как философскую, то волей-неволей ему приходится давать ответы и на вопросы, поставленные в рамках спекулятивной философии. Один из таких вопросов: не является ли эпистемология радикального конструктивизма разновидностью солипсизма? Основополагающий тезис радикального конструктивизма о том, что знание ничего не отражает и не соответствует никакой внешней действительности, моментально провоцирует вопрос о самой возможности, допустимости существования какой-либо действительности за пределами когнитивного поля познающего.
Глазерсфельд, как и другие конструктивисты, отвергает любые обвинения в солипсизме самым категорическим образом. Однако заметим, что солипсизм понимается разными авторами вовсе неоднозначно в зависимости от контекста. Можно выделить как минимум две трактовки. Первая - онтологическая - подразумевает, что в действительности ничего не существует кроме рефлектирующего эго (ego solus ipse); все то, что это эго считает внешним миром суть плод его воображения. И вторая - имплицитно, но далеко не всегда обоснованно выводимая из первой гласит о том, что воображаемый мир суть произвольная фантазия эго, его порождающего. Во втором случае происходит подмена истинного смысла солипсизма. Солипсизм подразумевает единственность существования знающего я, но ничего не говорит о произвольности процесса познания. К примеру, сновидение строится из материала, не выходящего за пределы того, что уже имеется ad hoc в сознании спящего. В сновидении события переживаются как реальные, хотя ни в какой действительности это не происходит, т.е. сновидение солиптично. Тем не менее, события, переживаемые в сновидении, все его знания и образы суть не произвольные фантазии спящего, а в той или иной мере детерминированы и подчинены определенным психо-неврологическим процессам. В такой же мере по каким-то закономерностям (а вовсе не произвольно) может строиться гипотетический воображаемый мир эго.
С самого начала Глазерсфельд утверждает, что знание не конструируется произвольным образом. Более того, вопрос о стабильности, систематичности знания объявляется одним из основных вопросов в радикальном конструктивизме: «Главный вопрос звучит следующим образом: почему же мы живем в относительно стабильном и надежном мире, если мы не имеем никакой возможности ни стабильность, ни регулярность, ни любое чувственно воспринимаемое качество приписывать с уверенностью объективной действительности?» [Glas. 1998, S.28]. Итак, почему же все-таки наше знание не является произвольной фантазией и что служит источником его относительной стабильности, инвариантности?
Попытаемся вначале ответить на вопрос, из какого материала знание конструируется в процессе познания? Ответить на него помогает ссылка конструктивистов на одну из ветвей своих предшественников в лице британских эмпиристов (Дж. Локка, Дж. Беркли, Д. Юма). Один из ключевых тезисов британских философов о том, что «разуму ничего не представлено кроме восприятий, и что никакая опытная данность не позволяет разуму обозреть непосредственную связь этих восприятии с объектами» [Hume 1742], дает конструктивистам возможность «остановить» вопрос о действительности на рубеже эмпирической данности: «...Предполагаемая онтологическая действительность всегда пребывает по другую сторону нашего опытного взаимодействия...» [Glas. 1996b, р.115]. Все, что хоть каким-то образом попадает в когнитивную область субъекта извне, есть некий никак имманентно не определенный, не дифференцированный материал, воздействующий на организм (причем на весь организм, а не только на органы чувств нервной системы) в виде факторов - помех, пертурбаций, возмущений. Ни о каком знании, как о знании, получаемом или ретранслируемом, речь не идет. Знание строится из эмпирического материала путем его упорядочения: «Знание не должно пониматься как картина объективной действительности, скорее - как определенный способ организации опыта» [Glas. 1996b, p. 150]. И кто, как не сам познающий субъект осуществляет эту организацию, упорядочение, кому, как не ему принадлежит главенствующая роль в формировании инвариант знания? Тот первичный материал, который подлежит организации и на который эти инварианты накладываются, определяется конструктивистами как сенсорный опыт. Можно сказать, что опыт -это единственная «реальность», о которой конструктивисты говорят, как о чем-то внешнем по отношению к субъекту, к внутреннему знанию: «Научное знание обеспечивает более-менее надежный способ обращения с опытом - единственной реальностью, доступной нашему знанию» [Glas. 1996b, p. 117].
Интересно в данной связи отметить позицию Вико, как ее описывает Глазерсфельд: «Вико не дает прямого ответа, однако ему удается оставить в стороне сам вопрос, обращая его в бессмыслицу: если мир, в котором мы живем и который познаем, с необходимостью конструируется нами самими, тогда нет ничего удивительного в том, что нам же самим кажется он и относительно стабильным» [Glas. 1998, S.28].
Более подробно проблема инвариантности и стабильности конструируемого знания обсуждается другими авторами. Например, в работах Фёрстера, Матураны, Варелы, Рота с привлечением богатого научного материала из области кибернетики, биологии, нейрофизиологии предлагаются конкретные модели функционирования когнитивных систем, содержащие описание тех закономерностей и правил, обязательное соблюдение которых и приводит к построению инвариантного, нехаотического знания. По-другому, коль скоро процесс познания с неизбежностью подчиняется определенным законам, то, соответственно, и знание, полученное в результате этого процесса, никак не может быть произвольным.
Однако, как уже говорилось, признание непроизвольности конструирования картины реальности вовсе не опровергает того, что сам факт конструирования может иметь место исключительно в воображении одного единственного субъекта, быть плодом его фантазии, т.е. не снимает обвинения в солипсизме. Как мы видим, можно признавать строгость построения воображаемой реальности, знания и одновременно оставаться солипсистом. В конечном счете, обсуждать вопрос о том, живем ли мы в реальном мире или он нам лишь кажется, бессмысленно на том основании, что у человека нет способа это проверить. Более того, можно утверждать a priori, что, какие бы механизмы или откровения ни посещали познающее сознание в «открытиях» реальностей первого, второго и других высших порядков (как пробуждение внутри сновидения, а затем истинное пробуждение), нет принципиальных препятствий к тому, чтобы не сказать в очередной раз, что «и это тоже» нам кажется. Крайний солипсизм оказывается бесполезным в силу своей бессмысленности28 .
«Золотую середину» между корреспондентностью и солипсизмом Глазерсфельд видит в позиции, провозглашающей пригодность, жизнеспособность знания (viability). Однако конкретная биокибернетическая модель познания не может претендовать на решение философской альтернативы - корреспондентность или солипсизм. С одной стороны, этот вопрос уже изначально не содержится в конкретно научной когнитивной модели Глазерсфельда (и в большей степени - Фёрстера, Матураны и Варелы). Он принадлежит совершенно другому дискурсу - дискурсу спекулятивной философии и был впервые сформулирован за многие сотни лет до возникновения современных кибернетических и синергетических концепций. Таким образом, «решение» проблемы сводится к ее игнорированию, к ненужности и ненеобходимости ее постановки.
Такая позиция проявляется уже в характерном для конструктивистов отождествлении понятий «знания» и «действительности». Любая действительность, о которой человек может что-то сказать, как-то ее выразить, является его внутренним когнитивным конструктом, который безразлично как называть - то ли знанием о действительности, то ли самой действительностью. В приведенной цитате эти два понятия употребляются как синонимы: «Свою действительность ("Wirklichkeit") я конструирую по принципу пригодности моих предположений. И чем активнее, я, так сказать, снабжаю своими предположениями, понятиями различные аспекты моего опытного мира, тем сложнее оказывается моя картина действительности ("Wirklichkeitsbild")...» [Richards 1984, S.10]. Такое отождествление является вполне приемлемым в свете утверждения о том, что все равно никакой другой - не конструируемой - действительности человек в принципе знать не может. Любые изменения в его когнитивной области (в сознании) приведут снова-таки к изменениям в той действительности, которую он сконструировал и продолжает конструировать в течение всей жизни. У человека нет другого доступа к окружающей действительности кроме познавательных способностей его собственной нервной системы (какой-либо объективной референтной системы координат). У некоторых авторов эта фраза звучит еще жестче: у человека вообще нет никакого доступа к окружающей действительности. Поскольку ничего достоверного в традиционном смысле мы сказать (помыслить) о реальности не можем, то ее объективное существование в такого рода недоступности равнозначно ее несуществованию.
Особенностью данной формулировки следует признать то, что принципиально возможность существования некоей реальности допускается, однако эта допустимость совершенно бесполезна для человека в процессе конструирования им его собственной реальности, называемой знанием. Такая позиция чрезвычайно близка эпистемологии И. Канта, что позволяет самим конструктивистам называть Канта одним из своих главных философских предшественников. Априорность мыслительных категорий и концепция «вещи-в-себе» неизменно наталкивают на те же выводы о принципиальной непознаваемости некоей реальности помимо той, которая существует в сознании субъекта.
Однако заметим, что агностицизм радикальных конструктивистов «радикальнее» кантовского, поскольку не оставляет никакой надежды на трансцендентные обоснования знания, на Божественную реальность. Априорность когнитивных конструкций обосновывается не существованием высшей реальности (откровения), а особенностями функционирования живых систем.
Особенность позиции Глазерсфельда как раз и состоит в том, чтобы не вообще отрицать существование какой-либо действительности, а обоснованно воздерживаться от любых утверждений онтологического характера:
«Конструктивизм не говорит о том, что не существует ни мира, ни других людей; он лишь придерживается того мнения, что, насколько нам это известно, и мир, и другие люди суть модели, которые мы сами и конструируем» [Glas. 1996b, p. 137].
«Конструктивизм... ничего не говорит и говорить не должен о том, что может или не может существовать» [Glas. 1996b, p. 113,114].
«Конструктивизм... не занимается ни защитой, ни опровержением каких-либо утверждений метафизического характера» [Glas. 1996b, р.51]; «он [конструктивизм] был предложен в качестве теории познания, а не как учение о бытии» [Glas. 1996b, p. 113].
Сам Глазерсфельд не боится даже определять свою позицию как эпистемологический солипсизм: «Радикальный конструктивизм ни в коей мере не является разновидностью онтологического солипсизма (или объективного идеализма), а может быть охарактеризован как солипсизм эпистемологическиИ..)) [Schmidt 1996, S.35], «...Причем характеристика "эпистемологический" должна быть подчеркнута особо. Тем самым я отмежевываю свое понимание солипсизма от солипсизма в традиционном смысле, который подразумевает какую-то онтологию» [Glas. 1996a, S.404].
В заключение отметим, что все сказанное относительно невозможности «проникновения» в объективную действительность является справедливым и в отношении невозможности проникновения в мир субъективных конструкций другого человека. Получение или передача знания вовсе не означает какой-то трансляции информации о чем-то из одной головы в другую. Передача знания, понимание, общение - это вторичные феномены, возникающие при совпадении процессов конструирования у контактирующих субъектов:
«Любые интерпретации чужих концепций неизбежно носят предположительный характер. Никому не дано проникнуть в сознание другого, чтобы воочию проверить, какого рода концептуальные структуры ассоциируются у него с теми или иными словами» [Glas. 1996b, р.54].
«...Когда бы мы ни пытались интерпретировать сказанное другими, либо отыскать логику их поступков, осмыслить увиденное и ус-лыщанное, мы делаем это при помощи элементов, которые входят в состав нашего собственного опыта. В качестве одного из ярких примеров можно указать на то, что интерпретации слепорожденным впечатлений его зрячих друзей неизбежно составляются на основе элементов, не выходящих за пределы его - слепого человека - опыта. Такие интерпретации могут содержать корреляции, регулятивы и предположения, которые отличаются от тех, которые данный человек сконструировал до этого, однако они никак не могут включать в себя элементы, порождаемые визуальным опытом» [Glas. 1996b, p. 158].
|