3.3. Опыт перехода к валютному управлению (на примере стран Балтии)
3.3.1. Эстония
Во второй половине 1991 г. прибалтийские страны обрели независимость от Советского Союза. Сначала Литва объявила о независимости, и вскоре за ней последовали Эстония и Латвия. В мае 1992 г. эстонское правительство приняло три закона, касающиеся монетарной политики и политики валютного курса: Эстония перешла к валютному управлению [206]. Национальная денежная единица – крона - была прикреплена к резервной валюте – немецкой марке - по курсу 8EEK=1DM [202; 230].
Основными причинами перехода к валютному управлению в Эстонии стали высокая долларизация активов (порядка 23% [100]), гиперинфляция (1076% в 1992 г. [263, p. 4]); отсутствие стабильности в банковской системе, необходимость быстрого обретения доверия у населения к национальной валюте; отсутствие у центрального банка профессионального опыта осуществления независимой монетарной политики и простота учреждения валютного управления.
Решение о принятии валютного управления было частью стабилизационной программы, которая включала в себя, в том числе, реформирование фискальной, банковской и социальной сфер [198, p. 17], а также проведение структурных изменений (либерализация цен и торговли, приватизация).
Первоначальный резервный запас Банка Эстонии был сформирован согласно соглашению о репатриации золотых резервов из Банка Англии и ряда других центральных банков. Фактически в Эстонии резервное покрытие составляло 110% [263]. Тем не менее, эстонское валютное управление нельзя отнести к ортодоксальному варианту. Выделим следующие отклонения:
за Банком Эстонии сохранена функция кредитора последней инстанции [104, p. 460];
доля обязательных резервов банков составляет 10-13%, а изменение нормы обязательного резервирования иногда используется как дискреционный квазимонетарный инструмент;
депозиты коммерческих банков подкрепляются резервной валютой наравне с наличностью.
Принципиальными особенностями валютного управления Эстонии являются 100-процентное покрытие денежной базы, официально фиксированный валютный курс и полная конвертируемость кроны. Согласно законодательству Банк Эстонии не имеет права девальвировать крону и проводить дискреционную монетарную политику.
Проанализируем соответствуют ли «первоначальные условия» Эстонии успешному функционированию валютного управления. Эстония в полной мере может считаться малой открытой экономикой. Территория Эстонии составляет 45 тыс. кв. км., среднегодовая численность населения – 1,4 млн. человек, а ВВП на душу населения 3 554 долларов США. Это относительно небольшой размер в мировом масштабе. Для сравнения эти же показатели в Германии («стране-доноре») составляют, соответственно, 356 тыс. кв. км., 82,8 млн. человек и 25 270 долларов США. В 1992 г. коэффициент открытости, рассчитанный как отношение суммы экспорта и импорта к объему внутреннего производства, составлял 80% [263, p. 4]. К 1999 г. он увеличился более чем вдвое и составил 186% [174, p. 19]. С таким высоким объемом внешней торговли Эстония по праву может называться открытой страной.
Одно из важнейших условий создания оптимальной валютной зоны – синхронизация бизнес-циклов со «страной-донором» также соблюдается [175, p. 23]. Корреляция темпов роста ВВП между Эстонией и еврозоной положительна и составляет 0,43 [209, p. 14].
Другой фактор эффективности – направленность торговли на «страну-донор» – явно отсутствует. Доля торговых сделок Эстонии с Германией в начале 90-х годов составляла всего 0,2% от валовой торговли [263, p. 4]. Решение правительства Эстонии прикрепить крону к марке объяснялось следующими факторами: (1) долгосрочной целью реинтеграции с Европой и переориентацией торговли на страны Европы, (2) опытом 1918-1939 гг., когда независимая Эстония имела крепкие экономические связи с Европейскими странами, в частности, с Германией, (3) репутацией надежности и кредитоспособности Бундесбанка. Таким образом, в данном случае соблюдалось условие о намерении достичь большей интеграцией со страной-эмитентом в долгосрочной перспективе. Все большее отдаление в торгово-экономических отношениях от России, особенно после августовского кризиса 1998 г., и ориентация на Европу обусловили сокращение доли экспорта в Россию. Если в 1991 г., до введения валютного управления, торговля Эстонии на 95% осуществлялась с республиками Советского Союза, то к 1997 г. она сократилась до 14,5%, а в 2001 г. упала до 2,5% [11]. Наиболее крупными торговыми партнерами Эстонии на сегодняшний день являются страны-члены ЕС - Финляндия и Швеции - доля экспорта в которые составляет 33,7% и 14%, а импорта 30% и 10%, соответственно. До начала монетарных реформ доля этих стран в совокупной внешней торговле составляла всего 2,3% и 0,5% [263, p. 4]. В целом доля эстонского экспорта и импорта в страны ЕС составляет 57,2% и 54,8%, соответственно [209, p. 16-17].
Следует отметить, что структура экспорта в Эстонии относительно диверсифицирована. Большую его часть составляют машины и приборы, древесина и изделия из древесины, текстиль, сельскохозяйственная и пищевая продукция [90]. Поэтому колебания мировых цен или изменения спроса на ту или иную продукцию незначительно отражается на экономике Эстонии. Условие доминирования сырья и материалов в экспорте не соблюдается в Эстонии.
Что касается условия культурной интеграции, в менталитете эстонцев, без сомнения, преобладают «западноевропейские этические ценности». «Воздействие феодального права и этики средневековой Европы, привитой немецкими рыцарями-завоевателями за семь веков их владычества, отличает народы трех республик»108. Базовыми в системе ценностей для прибалтов являются законопослушность, соблюдение договоренностей и обязательства. Индивидуальность превалирует над чувством соборности. В советское время их называли «советскими европейцами». Для эстонского народа более органичным является союз с Германией, нежели с Россией, что обусловлено историей. Это подтверждает социологический опрос, проведенный в два временных среза в 1996 г. и 2000 г. На вопрос о том согласились бы они вернуться в советское прошлое 89% и 92% респондентов, соответственно, категорически ответили «нет» [71, с. 10].
Прошло не больше года после распада Советского Союза как Эстония учредила валютное управление. Национальная банковская система в этой стране создавалась с нуля, практически синхронно с началом реформ. Молодой центральный банк Эстонии только-только сам «вставал на ноги». Его приоритетными задачами были создание здоровой банковской системы и развитие финансовой сферы в соответствии с требованиями рыночной экономки. Очевидно, что «начальное условие» о сильной банковской системе не соблюдалось109.
Итак, на 1992 г. эстонская экономика соответствовала ряду основополагающих критериев, ответственных за успешное учреждение валютного управления – малость и открытость экономики, ориентир на политическую и экономическую интеграцию со «страной-донором» и общность культурных и ментальных ценностей народов Эстонии и Германии. Валютный союз этих стран в форме «реципиент-донор» изначально можно было охарактеризовать как перспективный.
Интересно проанализировать опыт функционирования эстонской экономики в условиях валютного управления. Рассмотрим степень соответствия последствий от проводимой денежно-кредитной политики теоретическим выкладкам. Напомним, что на общегосударственном уровне теоретическая модель валютного управления предсказывает, с одной стороны, снижении инфляции, сбалансированность бюджета, и с другой стороны, рост безработицы, реальную ревальвацию валюты и рост социальной напряженности.
Уже через год после введения валютного управления четырехзначная инфляция в 1076% упала до двухзначного показателя в 90% [65, с. 591]. Тенденция снижающегося темпа прироста уровня цен сохранилась вплоть до 2001 г., несмотря на кризис 1998 г. [11, p. 3]. Таким образом, валютное управление продемонстрировало способность в короткие сроки справляться с высокой инфляцией через элиминирование избыточного инфляционного денежного предложения.
Согласно теории и в соответствии с многочисленными эмпирическими фактами, снижение инфляции сопровождается увеличением безработицы. Эстония не является в этом случае исключением. С момента учреждения валютного управления уровень безработицы рос и к началу 1997 г. составил около 10%. С этого времени она осталась приблизительно на этот уровне [65, с. 177; 11, p. 12]. Частично такую высокую безработицу можно объяснить структурной компонентой. Особенно это было характерно для начального периода переходной экономики – рабочая сила не обладала необходимыми навыками и уровнем квалификации для рыночной экономики. «Успокоенные» советским периодом - наличием гарантированного рабочего места и стабильных доходов, население инерционно долго приспосабливалось к изменившимся жестким условиям рынка труда. Кроме того, имела место дискриминация на рынке труда в отношении русскоязычного населения, которое составляло около 1/3 всего населения Эстонии. Но даже при исключении структурной компоненты, уровень безработицы в стране оставался высоким, что, очевидно, является свидетельством негативного влияния проводимой монетарной политики.
Переход к валютному управлению всегда сопряжен с ужесточением фискальной дисциплины в связи с потерей возможности монетизировать дефицит государственного бюджета. Кроме наложения жесткого бюджетного ограничения самим валютным управлением, правительство Эстонии пошло еще дальше и определило специальный фискальный «коридор», за пределы которого оно само не могло повышать дефицит бюджета. Например, в период с середины 1993 г. до конца 1994 г. был установлен «потолок» фискального дефицита на уровне 1-2% от ВВП [256, p. 8]. Это способствовало сбалансированности государственного бюджета Эстонии. По данным МВФ дефицит госбюджета с момента учреждения валютного управления и вплоть до 1998 г. сохранялся в пределах, установленных Маастрихтским соглашением [175, p. 20]. Очевидно, кризис 1998 г. не мог не отразиться на фискальных доходах. В 1999 г. уже сбалансированный государственный бюджет, имевший в 1997 г. профицит в 2,2%, вновь показал отрицательные показатели. Тем не менее, дефицит бюджета в короткие сроки (к 2000 г.) сократился до приемлемого значения, благодаря резервам, созданным в годы фискального профицита. Грамотная и осторожная фискальная политика правительства Эстонии поддержала авторитет монетарного курса валютного управления.
Одним из определяющих факторов качества экспортно-импортных отношений той или иной страны является реальный эффективный обменный курс (REER), при оценке которого учитываются наличие временного лага при конвергенции внутренней инфляции к мировому уровню и колебание номинального эффективного обменного курса. Необходимо различать изменение REER, связанное с (1) изменением основания (fundamentals), то есть равновесного REER и (2) изменением конкурентных преимуществ. С 1992 г. REER начал расти в Эстонии. В частности, в 1997 г. он вырос на 5%, а в 1998 г. - на 17% (в связи с российским кризисом). Однако в 1999-2000 гг. он несколько сократился - на 4% [256, p. 24]. Оценки экономистов показывают, что рост REER шел параллельно с повышением равновесного уровня REER, поэтому это не могло отрицательно отразиться на внешней конкурентоспособности эстонской экономики и вызвать дефицит платежного баланса [там же]. Тренд растущего экспорта подтверждает это. В 1998-2000 гг. ежегодный рост экспортных продаж превышал темпы роста импорта. Так, в течение этого периода темп роста экспорта составлял около 23%, а импорта –15% [256, p. 25]. Таким образом, очевидно, что укрепление REER не сказалась негативно на эстонской конкурентоспособности110.
После распада Советского Союза на территории Эстонии сохранялся высоким процент русскоязычного населения – около 30%. В Эстонии, как ни в какой другой прибалтийской стране, сильны антироссийские настроения. Этнически неоднородная «Эстония … установила для «нетитульных» жителей жесткие правовые ограничения»111. Это обострило межэтнический конфликт. Кроме того, разница в уровне жизни богатых и бедных способствовала усилению социальной напряженности в обществе. Согласно оценке Всемирного Банка в Эстонии коэффициент Джини, характеризующий дифференциацию денежных доходов населения увеличился с 0,24 в 1987-90 гг. до 0,35 в 1993-94 гг. и 0,37 в 1996-98 гг. [272, p. 9].
Анализ показывает, что в Эстонии присутствовали как позитивные, так и негативные последствия введения валютного управления, которые вполне согласуются с теоретическими выводами. Эта монетарная система хорошо прогнозируема и предсказуема, что позволяет быстро обрести или вернуть прошлое доверие к проводимой политике.
С начала 1999 г. Эстония перешла на евро по курсу 15,64EEK=1EU, в 2004 г. присоединилась к ЕС, а в 2010 г. планирует полностью импортировать иностранный монетарный институт-«образец», присоединившись к Европейскому монетарному союзу.
Отметим, что рассмотренный пример отражает опосредованный революционный вариант эволюции монетарного института. В Эстонии за тот короткий промежуток времени после распада Советского Союза и до введения валютного управления успела сформироваться неофициальная бимонетарная система, так как имелись все этому способствующие предпосылки (гиперинфляция, отсутствие институциональная базы кредитно-денежной политики, хрупкость банковской системы и пр.). Правительство страны успело предупредить ее негативные последствия посредством введения валютного управления.
Что касается Литвы, она несколько запоздало среагировала на сложившуюся кризисную экономическую ситуацию, поэтому ее пример является еще более точной иллюстрацией этого пути развития. Кратко проанализируем особенности этой страны на соответствие « первоначальным условиям» эффективности, а также сопоставим результаты функционирования валютного управления в ней с теорией.
3.3.2. Литва
Литва в отличие от Эстонии предпочла более мягкую перестройку от плановой экономики к рыночной и постепенное реформирование [103]. В 1992 г. в Литве начали ходить временные денежные единицы – купоны – наравне с российским рублем. В 1993 г. власти объявили о введение новой национальной единицы – лита. А в марте 1994 г. было учреждено валютное управление, и лит был прикреплен к доллару США по фиксированному курсу 1USD=4LTL. К моменту учреждения валютного управления Литва характеризовалась высоким уровнем долларизации активов (доля депозитов в иностранной валюте к M2 составляла 25,5% [276, p. 12]) и пассивов. Кроме того, большинство наличных трансакций осуществлялось посредством долларов [96, p. 6; 276, p. 6; 78], так как имела место высокая инфляция (1020% в 1992 г., и 410% в 1993 г. [200, p. 39]). К моменту учреждения института валютного управления в Литве сложилась неофициальная бимонетарная система.
Аналогично Эстонии, Литва является малой открытой экономикой. Численность населения составляет 3,6 млн. человек, общая площадь - 65 тыс. кв. км., ВВП на душу населения – 2 878 долларов США [3]. По численности Литва отстает от своего донора в 70 раз, по территории - в 145 раз, а по ВВП на душу населения - в 13 раз. Индекс открытости Литвы составляет 93% [200, p.13].
Еще одним условием, которое соблюдалось в Литве на момент учреждения валютного управления, было преобладание промежуточной продукции в структуре экспорта (более 50%) [96, p. 14].
Что касается остальных условий эффективности, экономика Литвы им не соответствовала. Вполне закономерно, что в начале 1990-х гг. доминирующим торговым партнером была Россия. В то время как на долю США приходилось 0% от общего экспорта и 1,5% - импорта. Тем не менее, несмотря на то, что торговые связи с США не превышали 5% вплоть до начала 2002 г., доллар оставался доминирующей валютой в торговых сделках [96, p. 6]112. Ни политической, ни культурной интеграции между Литвой и США не существовало. Полностью отсутствовала синхронизация бизнес-циклов [175, p. 23]. Как и в Эстонии, банковская система была слабой и не могла поддержать новый монетарный режим [96, p. 5]. Оппозиция, поднявшаяся в стране, исключала какое-либо доверие со стороны населения. Новый монетарный институт нашел поддержку только в лице правительства, а ряд важнейших политических и экономических игроков – Банк Литвы, некоторые коммерческие банки и промышленники - выступили «против» [175, p. 18]. Таким образом, можно сделать заключение, что условия в стране для введения валютного управления в валютном союзе с США были не совсем неблагоприятными.
Несмотря на это, автоматический механизм функционирования валютного управления «делал свое дело». Привязка к стабильной «валюте-якорю» позволила справиться с высокой инфляцией, которая резко сократилась с 72% в 1994 г. до 39,5% в 1995 г., и после этого продолжала постепенно снижаться. Хотя уровень безработицы несколько увеличился после введения валютного управления с 3,8% в 1994 г. до 7,1% в 1996 г., однако затем он сократился и стабилизировался на уровне сопоставимом с Западными Европейскими странами [там же, p. 11]. Отметим, между тем, что уровень безработицы в Литве был значительно ниже, чем в Эстонии. Как и в Эстонии, в Литве имела место значительная ревальвация валюты, которая составила 59% с 1994-1998 гг. [241, p. 4]. Ужесточение в монетарной сфере не сопровождалось соответствующей фискальной реформой, поэтому Литва характеризовалась умеренно высоким уровнем дефицита госбюджета, который, тем не менее, постепенно сокращался, с 4,8% в 1994 г. до 2,4% в 1997 г. [3]. Способность справляться с высоким дефицитом Литва продемонстрировала после кризиса 1998 г., когда за год произошло резкое сокращение дефицита бюджета в примерно три раза [там же]. Как и в случае Эстонии, Литва продемонстрировала типичные черты валютного управления, даже, несмотря на выбор резервной валюты, которая не соответствовала основным критериям эффективности. Причем схожесть макроэкономических результатов стран имела место не только в первые годы учреждения нового монетарного института, она сохранилась также в среднесрочной перспективе. В таблице 3.4 сопоставлены основные макроэкономические показатели Эстонии и Литвы в год предшествующий «переключения» Литвы с доллара на евро.
Таблица 3.4
Макроэкономические показатели Эстонии и Литвы на 2001 г.
|
Темп инфляции, %
|
Уровень безработицы, %
|
Ставка процента
|
Фискальный баланс, в % к ВВП
|
Платежный баланс, в % к ВВП
|
Эстония
|
5,8
|
12,6
|
9,7
|
0,4
|
-6,5
|
Литва
|
2
|
12,9
|
8,13
|
-1,7
|
-4,8
|
Источник: [7].
Решение об отмене валютного управления в Литве начало зреть в 1997 г. Оно было продиктовано желанием вернуть рычаги управлении монетарной политикой, чтобы иметь возможность лучше реагировать на проблемы в финансовом секторе, а также воздействовать на экономическое развитие. Однако юго-восточный азиатский и российский кризисы 1997 г. и 1998 г. породили страх перед дефолтом гособлигаций и ожидание девальвации. В связи с этим литовское правительство решило продолжить режим валютного управления. А в 2002 г. вследствие, как минимум, трех причин страна «переприкрепила» свою валюту к евро. Ими стали: значительный рост экономических связей со странами ЕС113, большие колебания курса доллара к евро и долгосрочная стратегия интеграции в европейский монетарный союз. Отметим, что выбор этой валюты вполне согласуется с основными критериями эффективности (синхронизация бизнес-циклов, ориентация на политическую интеграцию, широкие торговые связи и культурная интеграция). Реализация долгосрочной программы вступления в еврозону в 2010 г. будет окончательной точкой в опосредованном революционном пути развитии литовского монетарного института.
Рассмотренные примеры стран, характеризующиеся различными путями развития неофициальных бимонетарных систем, в разной степени соответствовали «условиям эффективности» (см. табл. 3.2). Однако, несмотря на это, все они продемонстрировали ожидаемые схожие результаты. Таким образом, возникают сомнения в необходимости соблюдения этих первоначальных условий. В связи с этим мы проанализировали основные причины первого за всю историю существования валютных управлений финансового кризиса, разразившегося в конце 2001 г. - начале 2002 г., в Аргентине с целью выявить, какие из «первоначальных условий» эффективности имеют первостепенное значение.
Ими стали: большой размер и закрытость экономики; отсутствие синхронности бизнес-циклов между Аргентиной и США; отсутствие торговый зависимости от «страны-донора»; не соответствие аргентинского валютного управление ортодоксальным принципам; ревальвация валюты; «долгоформирующая» структура инвестиций и огромный внешний долг, деноминированный в иностранной валюте; дефолт правительства (более подробно см. приложение 7).
Анализ причин кризиса в Аргентине позволил сделать следующие выводы. Во-первых, было выделено ключевое условие из базовых «первоначальных условий» эффективности, а именно: малость и открытость экономики. Как показал эмпирический анализ, несоблюдение странами тех или иных условий имело большого значения с точки зрения результатов проводимой политики. Все рассмотренные страны соответствовали в большей или меньшей степени выделенным критериям и, как мы показали, имели предсказуемые макроэкономические результаты. При этом каждая из стран удовлетворяла требованиям малости и открытости. Напротив, Аргентина (единственная страна, потерпевшая кризис в истории существования валютных управлений) являлась крупной закрытой экономикой, что, вероятно, способствовало развитию кризиса в стране. Это утверждение, тем не менее, не отрицает значение «первоначальных условий» эффективности. Их соблюдение позволяет сделать переход от одной монетарной системы к другой менее болезненным и, возможно, более эффективным в долгосрочной перспективе. В настоящее время отсутствуют более или менее длинные временные ряды для анализа последствий эволюции монетарных институтов в переходных экономиках. Поэтому формальное доказательство нашего предположения, очевидно, может стать интересной темой для будущих исследований.
Во-вторых, в Аргентине не было проведены соответствующие банковская, фискальная и институциональная реформы. Наведение порядка в монетарной сфере не было подкреплено необходимыми перестройками в других сферах экономики. «Недоработки» в экономической системе Аргентины, в конечном итоге, привели к банкротству государства.
|
