§ 64. Юридические отношения, вызываемые обращением товара
Литература. Bemmelen, Le systéme de la propriété mobiliére, 1887; Jobbe-Duval, Etude historique sur la revendication des meubles en droit francais, 1881; Regelsberger, Der Sogenannte Rechtserwerb vom Nichtberechtigten ("Therings Iahr. f. Dogm". Т. XVVII, 1904); Buhl, Der Schutz der beweglichen Sachen nach dem Bűrgerlichen Gesetzbuche, 1896; Tuhr, Eigenthumserwerb an Mobilien nach dem B. G. - B. verglichen mit dem Rechte des Code civil ("Z. f. franz. Civ. - recht", т. XXX, 1899); Трепицын, Приобретение движимостей в собственность от лиц, не имеющих права на их отчуждение, 1907; Васьковский, Приобретение движимостей от несобственника ("Ж. М. Ю." 1895, кн. 1).
I. Историческое развитие. Многократный и быстрый переход товара из рук в руки, при обращении его от производителя к потребителю, создает вопрос о праве собственности на вещь, попавшую к приобретателю от лица, которое не имело на нее права собственности и не было управомочено на отчуждение. По отношению к товару возможно столкновение интересов того, кому принадлежит на него право собственности, и интересов того, кто добросовестно приобрел его на общем законном основании. Разрешение этой коллизии составляет важный и трудный вопрос для всего гражданского оборота, но наиболее чувствительный, конечно, для торгового оборота.
Римское право держалось строгого начала виндикации: собственник вправе был взять вещь, где бы он ее ни нашел[105]. Исходя из того соображения, что никто не может передать другому больше прав, чем сам имеет, римские юристы последовательно приходили к заключению, что приобретающий вещь от не - собственника никогда не может стать собственником, а потому всегда должен уступить собственнику вещь, которой он неправильно, хотя и добросовестно, владеет. Однако императорскими постановлениями было допущено исключение из этого начала в пользу фиска. Приобревший вещь от фиска ограждался от исков со стороны собственников, которым оставалось искать удовлетворения с фиска. Мотив исключения ясен - того требовал интерес фиска. Для привлечения покупателей к вещам, продаваемым от лица фиска, для освобождения их от весьма основательного опасения, что фиск продает чужие вещи, которые могут быть отняты собственником, фиск, обеспечивая твердость приобретенных от него прав, обеспечивал себя от низкой покупной цены и от сокращения конкуренции между покупателями.
Противоположная римскому праву система выработалась в средние века. Приобревший вещи от лица, которое не имело права отчуждать ее, защищался от иска со стороны собственника, если только вещь перешла от последнего к отчуждателю по доброй его воле, напр., по поклаже, найму, ссуде, а не воровским образом, напр., вследствие кражи. Это начало выработалось в применении к базарной и ярмарочной торговле. Оно вызывалось желанием поддержать ярмарки и рынки обеспечением приобретаемых на них прав. Оно оправдывалось тем, что съехавшиеся на ярмарки не знают друг друга, не знают, откуда у торговца товар, в противоположность своему постоянному месту жительства, где всякий хорошо знает своих соседей и знает, откуда у каждого та или иная вещь.
В начале нового времени, с рецепцией римского права, произошло столкновение обеих систем, окончившееся почти всюду победою римского начала. Только в отдельных местах, то тут, то там, сохранился старый средневековый принцип.
II. Современные иностранные законодательства. В новейшее время, под влиянием торгового оборота, вопрос получает законодательное разрешение в духе, противоположном римским тенденциям. Добросовестные приобретатели защищаются против собственников. Но эта защита дается уже не в виду места, где право приобреталось, а в виду лица, от которого приобретается. Не базары и ярмарки, на которых обычно производится торговля, а профессиональные торговцы дают своим покупателям право собственности тогда, когда по общим правилам они должны бы ограничиться владением.
Французский кодекс, признавая вообще за добросовестным приобретателем право собственности, делает, однако исключение для вещей краденых и потерянных, по отношению к которым действует строгое начало виндикации[106]. Но если краденая или потерянная вещь была куплена на ярмарке, или на рынке, или с аукциона, или у торговца, занимающегося продажей подобных вещей, - первоначальный собственник может требовать возвращения ему его вещи только под условием возмещения владельцу уплаченной цены[107].
Германские законодательства конца XVIII и начала XIX столетий склонялись к римской системе. Прусский ландрехт, становясь в общем на сторону собственников против приобретателей[108], переходит, наоборот, на сторону приобретателей, когда вещи куплены ими от казны, с публичного аукциона или от профессиональных купцов[109].
Австрийское гражданское уложение, исходя теоретически из принципа, что никто не может уступить другому больше прав, чем сам имеет, делает практический вывод в пользу строгой виндикации[110]. Но виндикационный иск падает, когда вещь приобретена добросовестно от торговца, имеющего право торговать такими вещами[111]. При составлении германского торгового уложения 1861 года настоящий вопрос не мог не остановить на себе внимания законодателя. Если товары или иные движимые вещи отчуждены или переданы купцом в условиях его торгового промысла, то добросовестный приобретатель их становится собственником, хотя бы отчуждатель и не имел права собственности. Отпадают все вещные права, тяготевшие над вещью, - не только право собственности, но и залоговое, - если только приобретатель не знал о них. Но если только в виде товара являются вещи краденые или утерянные, - от виндикации не спасает даже торговое предприятие[112]. Впрочем, из последнего правила делается исключение в пользу ценных бумаг и денег, которые даже при этом условии остаются за добросовестным приобретателем[113]. При создании германского гражданского уложения то, чтó составляло особенность торгового права, стало достоянием всего гражданского оборота[114]. Привилегия товара распространена на всякую движимую вещь, исключение, допущенное для торгового предприятия, стало правилом для каждого хозяйства. Ввиду этого сохранение в торговом кодексе 1900 года специальных постановлений[115], ничего существенно нового не содержащих, звучит анахронизмом.
Примечания:
[80] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, ст. 739.
[81] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, ст. 740.
[82] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, ст. 741.
[83] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, ст. 743.
[84] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, ст. 745.
[85] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, ст. 746.
[86] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, ст. 748.
[87] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, ст. 732.
[88] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, по Прод. 1906 г., ст. 734.
[89] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, ст. 750.
[90] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, ст. 758.
[91] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, ст. 754.
[92] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, ст. 731, по Прод. 1906 г.
[93] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, ст. 754.
[94] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, ст. 755.
[95] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, ст. 756.
[96] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, ст. 760 и 761.
[97] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, по Прод. 1906 г., ст. 820.
[98] Т. XV; Устав о наказаниях, по Прод. 1906 г., ст. 488.
[99] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, по Прод. 1906 г., ст. 822.
[100] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, по Прод. 1906 г., ст. 823.
[101] Т. XI ч. 2; Устав Торговый, по Прод. 1906 г., ст. 825 и 826.
[102] Трудовая теория ценности не пользуется в настоящее время большим успехом среди экономистов. Она стала теорией «социалистической». Однако до сих пор трудовая теория не заменена какой-либо новою, которая могла бы по ясности стать наряду с ней. Менее всего может претендовать на эту роль теория предельной полезности, выдвинутая австрийской школой.
[103] Т. XIII; Устав Врачебный, изд. 1905.
[104] Т. XIII; Устав Кредитного Продовольствия, ст. 127.
[105] Ubi rem meam invenio, ibi vindico.
[106] Франц. гражд. код., § 2279.
[107] Франц. гражд. код., § 2280.
[108] Landrecht, I, тит. 15, § 1.
[109] Landrecht, кн. I, тит. 15, §§ 42 и 43.
[110] Австр. гражд. улож., §§ 442 и 366.
[111] Австр. гражд. улож., § 367.
[112] Герм. торг. код. 1861 г., § 306.
[113] Герм. торг. код. 1861 г., § 307.
[114] Герм. гражд. улож., § 932–936.
[115] Герм. торг. код. 1900 г., § 366.
Итальянское право, основывающееся на гражданском уложении 1865 года, примыкает по настоящему вопросу почти целиком к французскому образцу[116]. Торговый кодекс 1882 года в этом отношении ничего не изменил. Итальянское законодательство подчеркнуло лишь условие добросовестности, затушеванное во французском кодексе.
III. Идея ограничения виндикации. Встречая во всех западных законодательствах стремление, путем ли специальной нормы торгового права или путем обобщенного гражданского закона, ограничить возможность для собственников требовать свои вещи от добросовестных приобретателей, мы наталкиваемся на вопрос, какая идея лежит в основании этой тенденции?
Говорят, что логика, дающая собственнику право вытребовать свою вещь, в чьих бы руках он ни нашел ее, должна отступить перед общественным интересом, требующим, во имя прочности торгового оборота, чтобы за добросовестными приобретателями товара была признана неприкосновенность их права. Конечно, при устроении порядка человеческих отношений логика не в состоянии состязаться с общественным интересом.
Однако, в чем же заключается в данном случае тот общественный интерес из-за которого ломается логика права собственности?
При сложности торговых отношений, при быстроте совершаемых операций, при отсутствии в товаре признаков индивидуальности, единственная возможность определить принадлежность вещей --это признание права собственности на стороне владельцев. Необходимо внушить всем приобретателям уверенность, что, вступая в сделку с владельцем товара, они не рискуют потерять его вследствие обнаруженного впоследствии отсутствия у отчуждателей права собственности. Пусть в отдельных случаях пострадают некоторые действительные собственники, теряющие свое право, зато выиграют все приобретатели, уверенные в твердости своего права. Страдающие собственники - это отдельные случайные лица, выигрывающие приобретатели - это весь торговый оборот, постоянный и необходимый. Разумная политика побуждает жертвовать единичными интересами ради общего блага.
Действительно ли, однако, таково численное соотношение между собственниками и добросовестными приобретателями, как рисует себе приведенный сейчас взгляд? Отсутствие уверенности в твердости приобретенного права сократит, говорят, неизбежно спрос на товары, потому что у покупателей явится опасение, как бы не пропали их деньги, заплаченные за товары. Но не сократится ли, обратно, предложение, при неуверенности собственников, как бы не пропали их товары в чужих руках? Товар далеко не всегда в руках собственника-торговца; чаще всего он в ходу, передан другим лицам для различных коммерческих целей. Товар идет пароходом или железной дорогой - он в чужих руках, товар лежит на складе - он в чужих руках. Риск собственников-торговцев не только заставит всех воздержаться с некоторыми сделками, но сверх того побудит переложить свой риск на потребителей. Возьмем довольно обычную операцию: сдачу швейным магазином швеям машин на прокат. Опасение, что одна или несколько из этих машин могут быть заложены или проданы, явится причиною повышения прокатной цены для всех машин.
Действительно ли в основании ограничения прав собственников в пользу добросовестных приобретателей лежит интерес этих последних, т.е. широкой публики, интерес, отожествляемый с интересом торгового оборота и возводимый на степень народнохозяйственного принципа? Если бы основание было в самом деле таково, то закон не мог бы делать исключения для вещей краденых и потерянных. С точки зрения широкой публики, существует только один критерий допустимости приобретения товаров - это владение со стороны продавца. Но всякое различие в основаниях владения рассеивает все значение принципа, возбуждая в добросовестных приобретателях вновь ту тревогу, которую имелось в виду устранить. С точки зрения широкой публики, надо или довольствоваться одной видимостью права собственности, или вникать в глубь юридического основания. С точки зрения широкой публики, не важно, как вышла вещь из рук собственника, а важно, как она попала в руки приобретателей.
Это исключение для вещей краденых и потерянных показывает, что защита добросовестных приобретателей против собственников дается в интересе кого-то другого. И тот, ради которого ограничены права собственника - это торговое предприятие. Крупное, капиталистически организованное предприятие, пропускающее массы однообразного товара, заинтересовано в том, чтобы его клиенты не смущались тем, какими путями дошли до него все эти товары. Краденые и потерянные вещи не попадут в товары крупного предприятия, потому что это отдельные вещи. Краденая книга или потерянные часы могут попасть к мелкому торговцу, но не к крупному предприятию. Поэтому возможность отнятия краденых или потерянных вещей ставит мелких торговцев в более рискованное и, следовательно, менее выгодное положение по сравнению с крупными. Со стороны краденого или утраченного товара опасность может грозить только банку или банкирской конторе, куда легко могут попасть бумаги на предъявителя, неправильно дошедшие до того, кто их продает или закладывает банкирскому учреждению. Но именно поэтому-то для бумаг на предъявителя виндикация и устраняется даже в случае кражи или потери.
Таким образом, общепринятое в западных законодательствах, проникнутых торговым духом, ограничение виндикации сделано не в интересе добросовестных приобретателей, а в интересе капиталистически организованных предприятий. С этой точки зрения и должно быть оцениваемо законодательное движение в этом направлении.
IV. Русское законодательство. Составители гражданского уложения, вводя в него западноевропейское начало ограничения виндикации в пользу добросовестных приобретателей, признают его вполне соответствующим действующему в России праву, законодательному и обычно-судебному[117]. Считаясь с усвоенной нашими законодательными комиссиями манерой отводить от себя подозрение в новшестве, столь опасное у нас для успеха дела, - посмотрим, насколько основательно приведенное утверждение.
Уже в priori можно было бы сомневаться в том, чтобы русское право охраняло добросовестных приобретателей от виндикации собственников. Против существования в русском законодательстве такого принципа говорит ряд соображений, независимых от исследования действующих норм.
1. В исторических памятниках русского права, начиная с Русской Правды и вплоть до Уложения Алексея Михайловича, всюду проводится строгое начало виндикации. Уже, конечно, не византийское влияние способно было отклонить русское право от принятого им начала. Единственным исключением является Псковская Судная Грамота, которая в интересах рынка ограждает добросовестного приобретателя[118]. Но этот источник, порожденный оживленным торговым оборотом, не оказал существенного влияния на московское право, которое осталось на почве виндикации.
2. Наше действующее законодательство, в его гражданской части, представляет собой обломки помещичьего быта, юридические остатки крепостного сельского хозяйства. Менее всего затронут наш Свод духом торгового оборота. А рассматриваемое начало ограничения виндикации есть порождение капиталистического хозяйства. Появление этого начала в русском Своде разрушало бы сложившееся представление о тесной связи между правом и той бытовой обстановкой, которую нормировать оно предназначено.
3. Допустить, что составители Свода, прикрываясь, но не считаясь с историческими основами и вырвавшись из влияния окружающей действительности, решились бы устранить историческое начало виндикации. Какие образцы имели они перед своими глазами для такой творческой работы? С одной стороны Code civil с его неясным положением en fait des meubles possession vaut titre, которое нашло себе выражение в нашем Своде[119], но не могло тогда получить того смысла, который во Франции выяснился только постепенно в течение всего XIX столетия. С другой стороны прусский ландрехт и австрийское гражданское уложение, оба придерживающиеся начала строгой виндикации, за исключением тех случаев, которые менее всего применимы были к помещичьей России.
Обращаемся к нормам действующего права. Виндикация, как правомочие отыскивать свою вещь всюду, где бы она ни нашлась, настолько тесно связана с сущностью права собственности, что ограничение этого правомочия не может предполагаться, а должно быть ясно указано в законе.
Определение права собственности, данное законом[120], подтверждает эту точку зрения. Здесь проводится мысль о приобретении права собственности от собственника, чтó, в глазах закона, составляет сущность института. Соответственно тому, продавать можно только то, что принадлежит продавцу на праве собственности[121], а продажа вещи, состоящей в пользовании, содержании или временном и пожизненном владении, на которую право собственности принадлежит другому, - признается недействительной[122]. Такое понимание права собственности должно привести к строго виндикационному выводу. И действительно, всякий, владевший (незаконно) чужою вещью, несмотря на то, добросовестное или недобросовестное было это владение, обязан немедля возвратить ее собственнику[123]. Общий смысл приведенных постановлений не оставляет сомнения в том, что господствующий в русском законодательстве принцип неблагоприятен для добросовестных приобретателей.
Не спасает противоположный взгляд и ст. 534 т. Х ч. 1, в силу которой движимые вещи почитаются собственностью того, кто ими владеет, доколе противное не будет доказано. Конечно, статья эта опирается лишь формально на те источники, которые приведены под нею. Содержание ее навеяно французским кодексом. Но редакция ее, вполне понятная с точки зрения момента внесения ст. 534 в наш Свод Законов, не дает возможности придавать ей то значение, какое придается ныне во Франции § 2279. Конец статьи, допускающий доказывание права собственности, уничтожает сближение двух норм.
Не исключением из общего принципа, а лишь его последовательным применением является постановление о том, что купленная вещь, оказавшаяся впоследствии краденой, отнимается от покупщика для возвращения ее собственнику[124].
В трудное положение поставлена наша судебная практика. С одной стороны законодательство, выросшее при совершенно иных экономических условиях и в то же время требующее своего применения по присущему ему смыслу, с другой стороны давление торгового оборота, сильно изменившего за последние 50 лет общественный строй России и настойчиво толкающего суды на путь уклонения от точного смысла закона в пользу запросов жизни. И нет ничего удивительного, что наша практика бросается из стороны в сторону.
Первоначально Сенат высказался в смысле принципа виндикации, и отверг за ст. 534 т. Х ч. 1 тот смысл, будто она признает одно владение безусловным основанием права собственности. Это были семидесятые годы[125]. На рубеже следующего десятилетия практика Сената поворачивает в другую сторону, становится на защиту добросовестных приобретателей[126]. Высшей точки это направление достигает в решении 1884 года, когда Сенат признал, что "по отношению к третьим лицам держатель (!) движимости почитается собственником оной, и потому всякая сделка, по отношению к ней совершенная держателем, должна быть рассматриваема как сделка собственника, и если затем право собственности на ту же вещь будет признано за другим лицом, то этому последнему не может принадлежать право виндикации движимой вещи от всякого третьего лица, а только одно прямое требование к держателю"[127]. В конце тех же восьмидесятых годов замечается вновь поворот в сторону виндикации[128]. С этого времени судебная практика замирает в неопределенном положении[129].
Без законодательного вмешательства настоящий вопрос и не может получить того разрешения, которого добивается торговый мир.
|
