Исключительные права на публикацию
принадлежат издательству "Росмэн"
© ЗАО "РОСМЭН"
Колямба, внук Одежды Петровны
Правдивые рассказки
Зима вернулась
А кто воспитывал пещерного человека, который в звериной шкуре бегал за едой по дремучим лесам, а еда огромного роста страшно рычала и сама хотела его съесть? Всю дорогу об этом думаю. С моим мужем Юрой подпрыгиваем в автомобиле по колдобинам и ухабам, мобильник у меня в кармане, ноутбук на коленях, и какой-то воспитанный пещерный человек скачет во мне от радости, что вырвался из города на природу. Я люблю этого пещерного предка. Он победил и выжил, и всё ему интересно!
Как только мы с Юрой приедем в деревенский дом за сладким одиночеством, тишиной и покоем, тут как тут на подоконнике нашей кухни Колябмина голова разговаривает.
- А вы скоро уедете?
Колямба – наш сосед. Он живёт с бабушкой в одной половине дома, а другую мы недавно купили. Колямба пока ростом мал, и когда он заглядывает к нам со двора, его плечи не видны в окошке. А причёска у соседа - как обычно в книжках князьям и принцам рисуют: кудри едва не до плеч. На Колямбиной голове они вечно сбиты-перевиты, потому что волосы ему причёсывают ветер или кусты репейника: прямая дорога - не его путь.
Причёсанным и даже пахнущим духами for men Колямбу можно увидеть только по субботам, когда за ним на чёрном джипе прикатывает отец, чтобы отвезти на занятия к репетиторам для поступления в супер-пупер-гимназию. А вечером поумневшего Колямбу возвращают бабушке на откорм натуральными творогом и сметаной. До первого класса Колямбе почти год остался, у бабушки он сил набирается. Дышит кислородом! Вот так!
- Всё у вас какое-то странное! – говорит Колямбина голова подозрительным голосом. А глаза Колямбы, голубые и многомудрые, невозмутимо уставлены в потолок. Но видят они в разные стороны, по-стрекозиному. – Шкаф какой-то ненастоящий. Сами раскрашивали?
- Сами, Колямба, сами, - ворчит муж. Он три дня расписывал узорами этого деревянного ветерана, который достался нам в наследство от бывших хозяев. – Вон дверка ещё пустая. Возьми, Колямба, краски, развивай воображение!
Но Колямба проводит инвентаризацию дальше.
- И кошка у вас какая-то странная, - уличает он. – На недокормленного поросёнка похожа. Вы её сами брили?
И это про нашего кота Захара – петербургского сфинкса! Ну да, вид у него не привычный: на розоватом тельце ни волосинки, только хвост мохнатится, а уши, как маленькие крылья. Но если друзья вручили Юре на юбилей такую раздетую душу, стынущую от каждого сквозняка, что с ней делать? Только любить.
- Погладь, Захарку, - говорю, – погладь, он тёплый.
- Вы его гулять не выпускайте, когда солнце жарит, - советует Колямба. – А то обгорит и станет, как ошпаренный.
Нате вам, какие познания, прямо из инструкции по уходу за сфинксами.
- И ворона у вас тоже странная!
Ворона сидит на берёзе, целит клювом на ключи от машины, оставленные на веранде. Вся белая, на солнце будто прозрачная, как сосулька. Клюв у неё - словно из банки со сметаной вытащила. И лапы не чёрные, как у обычных ворон, а по-пеликаньи, розовые. Ни у кого такой нет, а в нашем дворе на берёзе она гнездо свила. Мы её подкармливаем сыром и салом. Ворона склёвывает кусочки прямо из рук.
Мне обидно за неё стало.
- И вовсе она не странная, - говорю. – У неё имя есть – Зима. - Это я на ходу придумала.
- Зимаааа? – протянул Колямба и пошёл в задумчивости.
Юра дух перевёл, шкафчик погладил, там, где его узор веселится. А я стала Захара кормить. Позвала на улицу - на свежем воздухе обедать вкусней - и поставила под берёзу миску с отварной треской. Захар не спеша потрусил к миске, на меня оглянулся - сказал «спасибо». Лопает и помуркивает. Какой же он поросёнок? И ворона рядом уселась. Клювом жабо на груди как бы невзначай прихорашивает, словом, я тут на солнышке греюсь. Захар – кот деликатный. Поморгал на неё левым глазом, поморгал – и отвалился на бок. Угощайся! Ворона сразу тюк-тюк-тюк – приковыляла, разнузданно вихляя бёдрами, – и давай треску трескать.
Задружились они с Захаром. Утром он выйдет на крыльцо и глазом на берёзу: тут ли ворона? А Зима приветствует во всё горло: «Каррррр! Тррреска скоррро?» Приятно жить с вежливыми соседями.
Они даже гуляют вместе. Вскочит Зима на забор, снайперски клюнет щеколду – та и отъедет в сторону, Захарка передними лапами толкнёт вольную калитку: гуляй, душа! Захар в траве трусит, а рядом ворона подпрыгивает, иногда подлетает. Ну и зрелище: безволосый кот и белая ворона… Местные бабушки решили, что наши голубчики - жертвы тайных испытаний химического оружия. И, завидев их, всей завалинкой три раза плевали через плечо, чтобы на них самих порча не перекинулась. Мы очень волновались за нашего Захара. Думали, местные кошки его на смех поднимут: жених-то голый. Соберутся толпой – и бац Захара по усам.
Но вышло совсем по-другому. Как-то Захар и Зима выбрали для прогулок путь через чёрную козу с рогами-кинжалами. К ней всё население Масловки обращалось со словами «Собака какая», хотя официальная кличка у неё была Матрос. Хозяйку козы Наумовну несколько раз предупреждали, чтобы она не выпускала бодливое животное на поляну рядом с деревенским магазином, самым популярным местом Масловки. Наумовна сажала утром козу на цепь за полкилометра от деревни, а та всё равно умудрялась избавиться от «якоря» и уже к обеду трясла бородой неподалёку от сельмага. Поджидала, кого забодать! Есть у меня догадка, что Собака Какая жаждала общения: уж очень Наумовна была молчалива и неласкова. Но из-за сурового воспитания коза не решалась выразить это желание более дружелюбно.
Так вот, в тот злополучный день она вновь надеялась завязать дружбу, а Захар и Зима как раз прогуливались в её сторону. В эту минуту из сельмага вышли Колямба и его приятель Виталька. Они уплетали эскимо, не подозревая опасности. «Двое! Ещё лучше!» - Коза едва ли не прослезилась от радости. И стала бесшумно подкрадываться с тыла. «Оп-ля!» - скомандовала себе Собака Какая и ласково боднула Колямбу. Виталика она нежно лягнула левой задней ногой. При этом на пару-другую секунд зависла в воздухе.
Не смекнув, что это было приглашение: «Давай дружить!», Колямба и Виталька бросились наутёк. А коза грохнулась плашмя в крапиву. Правда, подстилкой ей послужил бедный Захар, который от ужаса сам же и бросился под козу.
Ополоумевший сфинкс выскочил из под козы и изо всех сил вцепился ей в спину четырьмя лапами. На ноги Матрос взметнулась уже с голым всадником и дунула с места происшествия, не разбирая дороги. Ну кто же так бегает? Через несколько прыжков её поджидала траншея, выкопанная незнамо кем и для чего. Коза благополучно плюхнулась в нее, и даже рогов оттуда не было видно! Вместе с козой на дно глубокой ямы приземлился и наш зарумянившийся от жизненных передряг Захар.
…А Колямба, вернувшись с прогулки, отправился собирать малину, росшую возле дома. Тогда и заметил, что ворона Зима летает вокруг дома, что-то высматривая. Вдруг упала за сарай, а через минуту вновь вознеслась в небо. И со всех крыльев ринулась куда-то с поклажей в клюве. Колямба приставил к глазам кулаки «биноклем» и успел разглядеть: то был мышонок. А уж когда ворона понесла второго мышонка, бросил корзинку и побежал следом. Не далеко было…
- Вороны – это земные кашалоты, потому что такие же мудрые, - просвещал он нас вечером, бурля чаем в кружке. – У кашалотов мозг весит семь килограммов восемьсот граммов. А у вороны всего пять граммов. Но если ей мозга не хватает до чего-нибудь додуматься, у неё про запас есть доброта. Зима мышек в траншею кидала! Чтобы Захар от голода не умер. Знаете, как они с Матросом там плакали? «Уи-ую» и «ююю!» Одни-одинёшеньки. Я эту траншею хорошо знаю, - тут Колямба покосился на бабушку, но, поняв, что сегодня он герой, ему всё сойдёт с рук, живо продолжил: - И там с одной стороны можно спокойненько спуститься, прыгать не надо. Захар сам на плечо мне забрался, по штанине. Он тоже умный, как кашалот. А козу ещё уговаривать пришлось за мной идти. Я ей: «Собака Какая, кусь-кусь, фють-фють!» Но она ласковых слов совсем не понимает. Хорошо, у меня с собой морковка была. На неё и выманил.
Весь остаток дня коза уже в загоне на дворе у Наумовны надрывала нам души беспрестанным беканьем. Успокоилась лишь, когда её навестили Колямба с Виталькой, погладили по голове меж рогов-кинжалов, пообещали ещё захаживать.
Кот Захар и ворона Зима после этого ЧП ещё больше сдружились. Но со двора – ни ногой, ни крылом.
А недавно приехали мы с Юрой в деревню, а Зимы нет.
Захар сидит на диване грустный, к миске на улицу не выходит – смысла в этом не видит.
Как только Колямба нарисовался, мы к нему с расспросами. А он только руками разводит, насупился. Так и уехали ни с чем.
Уже осень наступила. Думаем, съездим ещё в деревню, вывезем последние банки с огурцами, чтобы хрустеть ими в городе зимними вечерами. Подпрыгиваем с Юрой в своей машине по деревенским колдобинам, а на душе грустно. Ветер нудит, деревья скучные, серые домишки прищурились, в спячку впадают, даже деревянные ромашки на воротах будто увяли.
Ещё и ворона не ждёт нас во дворе.
Вошли в холодный дом, только сумки поставили, а в окошко Колямба стучит.
- Зима вернулась! – кричит.
А за ним снежный пух летит. На кудрях Колямбы, выбившихся из-под синей шапки, снежинки вздыхают. И на берёзе, на сарае, подстылых лужах – везде вздыхают и подпрыгивают белые комочки, будто нахохленные крошечные птички. А ладошки у Колямбы красные, даже через окно чувствуется, что холодные, наверное, уже первые снежки лепил.
Как же мы с Юрой зиму просмотрели?
- Зима вернулась! – не унимается Колямба.
После чая с козинаками он на пустующей дверке шкафа нарисовал белую ворону с розовыми лапками. Нарядную, весёлую, каркающую. Похожую на снеговика.
Когда Захар это увидел, заголосил человеческим голосом. Так и сидели друг напротив друга – живой голый сфинкс и нарисованная белая ворона.
А по деревне прыгали маленькие белые птички.
Одежда Петровна
Бабушка Колямбы Надежда Петровна славилась на всю Масловку прежде всего несокрушимой щедростью, а уж потом ростом под два метра и увесистым басом. Если она затевала блины, кружевные, да с припёком из лука и яйца, то угощала всю улицу. Если грибы солила, то угольными груздями и похожими на гигантские веснушки рыжиками хрустели не только соседи, но и их городские родственники. А когда она колдовала над облепиховым вареньем, в радиусе десяти километров пчёлы сходили с ума, а медведи впадали в спячку, чтобы не случился заворот кишок. Жители деревеньки доставали с полок банки, не сомневаясь, что скоро раздастся команда: «Сергеевна (Пантелеевна, Ивановна, Митрич и т.д.), приходи за варевом!» И приходили, и уплетали, и уволакивали с собой плоды кулинарного вдохновения этой могучей жительницы Масловки.
И только с Колямбой Надежда Петровна вела себя воинственно. Не так-то просто было урезонить этого непоседу, чтобы в субботу предъявить его родителям с руками, ногами и головой!
- Бабушка, - слышали мы за стенкой упрямый голос, - я хочу на речку, купаться!
- А укропа не хочешь? За шиворот и пучком! - интересовалась Надежда Петровна.
Чем громче она басила, тем холоднее была вода в речке, - вывели мы такую закономерность.
Когда Колямба возвращался после своих походов по Масловке, домик наш дрожал от гневного крика:
- Явился-запылился! Легче ещё одного родить, чем этого отмыть!
А дальше за стенкой жахали водяные струи, звенели тазы и неслись вопли Колямбы. Внука явно не устраивали попытки бабушки отскрести въевшиеся в Колямбино тело глину и смолу.
В общем и целом они ладили отлично. Но всё же душа Колямбы искала большей свободы. И для отстаивания своей независимости он выбрал грамотный подход. Вот именно – грамотный. Колямба отродясь не писал «йошь» вместо «ёж» и не спрашивал: «Сколько сейчас времени?», а исключительно: «Скажите, пожалуйста, который час?» Бывают же такие счастливчики с врождённой грамотностью! Причём наш сосед свой дар доводил до блеска с помощью репетитора Сергея Прокофьевича, университетского преподавателя. Колямба запросто делал с ним упражнения для третьего класса и даже не морщился.
Надежда Петровна если и допускала ошибки в речи, то только для придания ей большей убедительности, так сказать в воспитательных целях. Внук решил отстреливаться из бабушкиного ружья.
Как-то Колямба завёл с ней речь о походе в лес.
- Я же там гербарий для школы соберу, - уговаривал он . - А, может, и следы медведя срисую! Как же ты не поймёшь? Это так просто!
- Просто – кукарекать с мОста! - парировала Надежда Петровна.
- Не с мОста, а с мостА! – с укором заметил юный грамотей. – А раз ты ошиблась, твои слова не считаются!
- Это устное народное творчество! – нашлась Надежда Петровна. - Там букву на ветер не выкинешь!
И победила.
Но от постоянного нервного напряжения её грамотность начала сдавать...
Каждый день на половине наших соседей разыгрывалась война из-за «синей поганки» - шерстяной шапки, тесёмки которой надо было «по-девчоночьи» завязывать под подбородком. За что Колямба этот головной убор презирал. А бабушка не признавала синтетического шлема, которым Колямбу снабдили родители. Она считала, что он «пузырит» и плохо прикрывает уши. Надежда Петровна, бывший врач ухо-горло-нос, не сомневалась, что это чревато отитом и гайморитом. И тогда плакала супер-пупер-гимназия, а заодно и блестящая карьера Колямбы. Как-то раз Надежда Петровна вновь завела свою песню:
- Одевай шапку! Одевай, убиться мне веником!
- Ба-буш-ка! И снова «двойка», - торжественно сообщил этот зануда и надул свои и без того пухлые щёки. – О-девают кого-то, а на себя – на-девают!
- Ах, ты, балалайка, три струны! – возгремела на это Надежда Петровна, не зная чем крыть. – Какая разница: одевают – надевают, если сегодня минус 20 градусов!
- А что, если плюс пять, тебя надо звать Надежда Петровна, а при минус двадцати и Одежда Петровна сойдёт? - съехидничал Колямба. А затем нахлобучил на голову «синию поганку», крепко-накрепко завязал тесёмки, и сообщив: - Сегодня я к ней прикоснулся в последний раз! - отбыл на прогулку.
Через минуту в нашем окне нарисовался торжествующий лик Надежды Петровны.
- Вы слышали? Нет, вы слышали? Как он меня срезал! Одежда Петровна! – ликовала она. – Словорез! Буквопляс! Бес толковый!
И тайными тропами помчалась в библиотеку за учебником русского языка. Так, знания освежить.
Колямба с той поры выходил на прогулку только в шлеме. А если ему не терпелось отправиться в какой-нибудь опасный поход, то обращался к бабушке: «Одежда Петровна», и она, как правило, пасовала перед внуком, пряча довольную улыбку.
Лосиные ладошки
Солнце на сковороде ласково ворковало, брызгало тонкими масляными лучами, исходило запахом молока и лука. Надежда Петровна позвала нас с Юрой на яичницу из домашних яиц с яркими желтками. Мы слюнки все проглотили, солнце уже начало остывать, а завтрак всё не начинался. Колямба и Виталька не могли от ноутбука оторваться, в стрелялки резались.
- Ну что ты будешь делать? – не выдержала Надежда Петровна. – Бух да бух! У меня голова уже раскололась, как у Терминатора под дубинкой Коннора! – Подумала немного и говорит: - Надо мальцов к лесу прибивать. А не то маньяками сделаются. И кто виноват будет? Бабушка!
- А ты нас к лесу гвоздями прибивать будешь?– Из дверей высунулась любопытная мордашка Колямбы и тут же исчезла. И вовремя. Потому что в её сторону тут же полетела увесистая мокрая тряпка, которой Надежда Петровна протирала стол. - Какие проблемы? Завтра в лес и поедем! – предложил Юра.
Мальчишки явились на утреннее построение с опущенными носами.
- Что там в этом лесу делать? – бурчал невыспавшийся Колямба. – Ни грибов уже, ни ягод.
- Вот если б с ружьём, - мечтательно подтягивал ему Виталька.
- Там чудеса, там леший бродит! – с деланным восторгом пообещал Колямба. – Русалка на ветвях…
И с укором на бабушку посмотрел.
Но Надежда Петровна невозмутимо накручивала шарфы на шатающихся под её натиском мальчишек и нахлобучивала им до бровей тёплые шапки. Холодно, начало ноября.
- Чудеса там, чудеса, - приговаривала баском. – Добрым людям – чудеса, а недобрым – сучком в глаз!
Загрузились в машину. Юра за рулём, рядом торжественно взгромоздилась Надежда Петровна, а мы с Колямбой и Виталькой на заднем сиденье сгруппировались. Едем. В багажнике валенки, бока греют пуховые рукавицы, засунутые в карманы про запас.
Вот и лес потянулся вдоль дороги.
Прилично отъехали. И вдруг…
- Страус! Смотрите, страус! – запрыгал Колямба.
- Страус! Страус эму! – завопил и Виталька, лупя себя по коленкам.
Где, где птица? Впереди на обочине вроде бы какая-то тёмная куча, а из неё змея голову тянет. Подъехали, а змея вдруг вздыбила коричневые крылья, распахнула как для объятий. Глянул из-под красной брови грозный глаз, блеснула тёмная изумрудная грудь - и птица полетела прочь. Нас из машины как ветром сдуло. Сверху что-то скрипнуло, будто кто крякнул, надсмехаясь.
- Го-го-го! – в тон ему, не по-человечьи расхохоталась Надежда Петровна. – Го-го-го! Ну этот городской, ладно, а ты-то, Виталя, не срами деревню! Глухаря за страуса принял!
- А чего он тут расселся? – смутился Виталька. А глаза сияют. Так и полетел бы за птицей.
- Эй, орнитологи, смотри под ноги, - указала Надежда Петровна на гравий, насыпанный по краю дороги. – Глухарь сюда прилетал камушки клевать. Они ему пищу в желудке как жерновами перетирать будут. Зимой она жёсткая: хвоя да почки берёзы.
- А от камушков у него аппендицита не будет, как у меня? – забеспокоился Колямба.
- Не будет. Глухарь – птица умная. Полезное только клюёт, не то что вы. На чипсы и не посмотрит!
- Эх, ружьё бы сейчас… - опять затянул Виталька, шапку хозяйственным, мужицким движением руки поправил. – И суп сварили бы. И чучело сделали бы.
- Ну маньяки, маньяки и есть! – горестно хлопнула себя по бокам Надежда Петровна. – Один такой уже попал в глаз глухарю, да тот ему потом сам глаз выклевал.
- Как так? Расскажи!
- Вот приедем, куда надо, и расскажу вам, нахальным маньякам, - буркнула она, залезая в машину.
Через несколько минут мы уже съезжали в лес. Оставили машину и дальше пешком двинулись. Впереди Надежда Петровна. Пар от неё, как от коровушки в холодном хлеву. Колямба с Виталькой зайцами меж ёлок петляют, шишками бросаются. Мы с Юрой стараемся не отставать.
В городе уже шел первый снег и растаял. В городе слякотно, грязно. А в лесу зима завивается. Значит, и мы – первые зимние люди. Хорошо оказаться в лесу, когда время года только сменилось: осень – зимой, зима – весной, весна – летом, лето – осенью. Смотришь кругом, и будто впервые всё видишь. Будто никто ещё и не знает, что время другое наступило, а ты узнал это волшебство и сам помогал в его сотворении. И чувство какое-то в душе от этого необыкновенное. Это как по снежному полю первым пробежаться. Вот они - следы! И сразу понятно: ты есть на этой земле.
Глотаем холодный, упругий воздух, как яблоки грызём. Ёлки в нежной белой опушке. Оглядываются друг на друга, у кого лучше ветки блестят. Придерживают нас за плечи, чтобы и мы полюбовались. Ёлочки стоят на белом полу. Снежный наст молоденький, тонкий. То травинки сухие, нежные его проколют, то высунутся чёрные поганки – словно это какое-нибудь чудище из-под земли корявые пальцы тянет, стараясь выбраться наверх, чтобы взглянуть на свежую зимнюю благодать.
Когда вышли на широкую поляну, Надежда Петровна остановилась возле дуба с дуплом. Тяжёлые резные листья едва шевелятся в тёмной гриве. Обошла дуб кругом, то ли любуясь, то ли с осуждением разглядывая.
- Здесь Монах спит, - сказала приглушённым баском.
- Какой монах? Почему спит?
- Лабрадор. Порода такая собачья. Чёрным он был – от носа и до хвоста. За это Монахом его назвала, - повздыхала. – Задумчивый был пёс, интеллигентный. Начнём с ним разговаривать – внимательно выслушает и прямо в нос лизнёт, как умоет. С ним мы на охоту ходили, с Монечкой. Дед Степан твой и я, дурочка.
- Бабушка, так ты охотница?
- Была. Ружьё – это третья рука. Железная, хваткая, жадная. Пристанет – попробуй от неё отделаться.
- А нас за стрелялки ругаешь, - напомнил Виталька.
Но Надежда Петровна предпочла его не услышать. Дальше рассказывает.
- Однажды приятели позвали Степана на кабана. Кабаны наглые, злые, как черти в преисподней. Не люблю их. Стёпа взял с собой Монаха. Ну, дело к вечеру, темнеет. Стёпа в засаде. На него зверя гонят. В любой момент может выскочить. Ружьё у Стёпы наготове. Чу, шорох. Зверь по кустам идёт. И прямо к Степану. Тот и выстрелил в тень. Подбежал – а это Монечка лежит. Не дышит. Обознался Стёпа, ушёл в азарт, забыл про пса. Под этим дубом его и упокоил. Неделю с ним плакали, - пророкотала Надежда Петровна. – И зарок дали: собак больше не заводить, к ружью не прикасаться. А тут приятели опять пристали к Стёпке – зовут на глухаря. И подначивают: дескать, рука дрожит, осрамиться боишься. Ну, что? Подстрелил он глухарика. Разложила я потом крылья – размах под два метра. Надбровники маком цветут. Борода сердитая. Словом, шаман! Царь-птица! Стёпа ему в глаз попал.
- Он что, злой был? – Колямба вспух губами, в глазах слёзы. – Он злой был, да?
- Кто? – опешила Надежда Петровна.
- Ну дед Степан, - выдохнул Колямба.
Надежда Петровна мазнула его по затылку тяжёлой рукой.
- Твой дед был самым добрым человеком на свете! – отчеканила и продолжила ровным голосом: - А потом тот глухарь к нему повадился, сниться начал. Явится – и в правый глаз клюёт. Не мог его Стёпа прогнать. Через пять месяцев глаз и ослеп. По врачам я Стёпу таскала, а толку нет. Отчего, почему это случилось – доктора причину не нашли. А Стёпа сам говорил: «Зря птицу загубил. Через зарок. Через Монаха переступил. Не мой был трофей». Отомстил ему шаман.
Ветер подул протяжно, как будто где-то вздохнул волшебный великан. Жаль было Монаха, интеллигентного пса. Жаль было глухаря-красавца. И деда Степана, который был самым добрым человеком, но вот же убил и собаку свою, и царь-птицу, тоже было жаль.
Виталька, который не переносил, когда кто-нибудь печалится, дипломатично шмыгнул носом:
- А есть что поесть?
Да когда же у Надежды Петровны угощений не было? На широком пне разложила яйца варёные, котлеты, пирожки с капустой, чеснок. Из термоса разлили по пластмассовым стаканчикам чай с мятой… Наелись, а глазам ещё хочется.
- С лесным духом вприкуску всегда аппетитнее, - хмыкала довольная Надежда Петровна.
На десерт мы клюкву нашли. По мятой ягоде на каждого и ещё одну. Так и оставили в мёрзлом мхе рубиновую горошину – какой-нибудь птице на обед. А сами долго катали на языке жестковатые осенние кислинки.
Когда у Колямбы и Витальки разгорелись щеки, Надежда Петровна забеспокоилась, что мальчишки продрогнут и заболеют.
…Машина весело бежала домой, Юра её едва сдерживал. Оттягивал расставание с лесом. Деревья совсем близко подошли к дороге – попрощаться. Едем и едем.
Надежда Петровна первой заметила лося. Будто большой дирижабль летел через деревья к дороге, наперерез нам.
- Ах ты! – вскрикнула она и сдёрнула на лицо красную шапку.
Юра вывернул руль, ударил по тормозам. Но машина ещё катилась. И уже понятно – не разминуться. Капотом толкнули в рыжий мохнатый бок. Тю-уккк! Огромный зверь рухнул перед машиной и замер.
Мы сжались, скрючились. Прижала к сиденьем тягость – убили... У Колямбы и Витальки лица стали необыкновенными, про такие говорят – не от мира сего. Едва дышат.
Юра вышел из машины. Бормоча что-то под нос, склонился над поверженным зверем. Разглядывает – жив ли.
И тут же вровень с его головой в кепке - видим через лобовое стекло – коровья голова поднялась. Потянулась к Юре тёмной губой, будто поцеловать. Замер он. Но лось вдруг задёргался, собирая воедино силу раскинутого на дороге тела, заперебирал худыми светлыми ногами. Взметнулась коричневая гора, качнулась, проверяя свою крепость. И быстрой могучей волной грянула от нас, пролилась в лес. Изящные ноги будто и не касались земли.
Был ли лось или только привиделся?
- Вот так живёшь, и вдруг напасть на тебя, - пробормотала Надежда Петровна. - Если сплоховал перед ней – потом весь лоб в поклонах расшибёшь, а если Бог миловал – ещё шибче.
Тут Юра рукой нам замахал:
- Смотрите!
Вышли из машины, крутя головами: дескать, ну, лось же ты, лось, сам-то понял, что учудил, бедолага?
Под капотом лежали в разброс две огромные костяные ладони, две пригоршни – рога лосиные. С одной стороны посмотреть – они дремучие, дикие. С другой - нелепые и весёлые, будто художник-фантазер мастерил эти руки для какого-нибудь чудака-гиганта.
- Как так? – Задрожали у Колямбы ресницы. – Обломались?
- Он их от испуга сбросил, - постарался успокоить Юра.
- Как ящерица хвост? Ему больно?
- Он и так недолго рога бы носил, - Виталька старался говорить медленно, авторитетно, а у самого зуб на зуб не попадает. – Лоси зимой рога скидывают. О деревья даже бьются, чтобы отодрать их от головы. А весной у них новые вырастают. Мяконькие.
Колямба с Виталькой осторожно дотронулись до лосиных «ладошек». Шершавые. Тяжёлые. Почти вполовину мальчишеского роста. Сосчитали: на каждой по восемь «пальчиков» - закруглённых кончиков. Значит, наш лось восьмилетка. Ещё не такой старый. Жить ему и жить.
- Вот и чудеса вам, люди добрые, - усмехнулась Надежда Петровна, поддразнивая мальчишек. – Какой трофей! И ружьё не понадобилось.
- Мы теперь лося подкармливать будем, - обрадовался Колямба.
- Пойдём в лес и хлеба принесём ему, - поддержал Виталька. – И соли из Москвы привезти надо. А то у нас в магазине лосю не хватит. А он пусть ест.
Юра перенёс рога по одному в багажник.
Потом мастер в Москве их обработал, приделал красивые плашки из красного дерева, чтобы удобно было на стенку повесить. Один рог для Колямбы, другой для Витальки.
Колямба под своим картонку повесил с надписью, выведенной красным фломастером: «Подарок Колямбе, доброму, как дед Степан, человеку. Царь-лось».
|
