Вступление
|
Скачать 5.29 Mb.
|
|
СТАЛИН И НКВД 2009 ВСТУПЛЕНИЕ Глава 1 «ЛЕВЫЙ ПОВОРОТ»
Глава 2. РУКОВОДСТВО НКВД В 1937-1938 гг. 2.1. “В БОРЬБЕ С ВРАГАМИ СТРАНЫ СОВЕТОВ” 2.2. НАЧАЛО "ОПРИЧНОГО ДВОРА" 2.3. «ОТ НЕГО МЕДВЕДЕМ ПАХНЕТ»… 2.4.«ПЛЕНУМ ПОБЕДИТЕЛЕЙ» 2.5. ОПРИЧНЫЙ ДВОР: лето 1937 – лето19 38 2.6. ПЕРВЫЕ ИТОГИ И НЕМНОГО СОЦИОЛОГИИ ГЛАВА 3 «СЛОВО И ДЕЛО» 3.1. «СТАЛИНСКИЕ СПИСКИ» «Москва-Центр» 3.2. МАССОВЫЕ ОПЕРАЦИИ Кулацкая операция Национальные операции 3.3.АНАЛИЗ РАЗМАХА РЕПРЕССИЙ ГЛАВА 4 «Я ЭТО ВСЕ КОНЕЧНО ПОНИМАЮ КАК ОБОСТРЕНЬЕ КЛАССОВОЙ БОРЬБЫ 4.1. СУДЬБЫ «ПОБЕДИТЕЛЕЙ». Комиссар 1 ранга С.Ф.Реденс Комиссар 1 ранга Л.М.Заковский Комиссар 2 ранга С.А. Гоглидзе Комиссар 3 ранга Г.С. Люшков Комиссар 3 ранга И.Я. Дагин Комиссар 3 ранга Б.Д. Берман Комиссар 3 ранга Д.М.Дмитриев Комиссар 3 ранга С.Н. Миронов Старший майор П.Ф.Булах Старший майор Э.П. Салынь 4.2. ЗАГАДКА 1938 года 4.3. ОФИЦИАЛЬНАЯ ИДЕОЛОГИЯ РЕПРЕССИЙ – АНТИФАШИЗМ 4.4. ОТСТУПЛЕНИЕ -1 «Правые-левые» и Германия 4.5. ЗАМЫСЕЛ ЧИСТИЛЬЩИКОВ: социальная инженерия? 4.6. ОТСТУПЛЕНИЕ-2 . «Бонапартизм» ГЛАВА 5 ОСЕНЬ 1938 - ВТОРОЙ ЗАГОВОР В НКВД 5.1. «СПИСКИ БЕРИЯ» 5.2. ВЕРСИИ «Моя вина в том что я их слишком мало почистил» (официальная версия) «Использовать грузина…» (Неофициальная версия) «Кавказцы» в НКВД Ликвидация евреев в НКВД 5.3. «ЗАГОВОР 1938 года» 5.4. ОТСТУПЛЕНИЕ- 3. «Папка Виссарионова» ЗАКЛЮЧЕНИЕ Посвящяется сотруднику Разведупра РККА военинженеру 2 ранга Науму Наумову и летчику полковнику Иосифу Яхнису Настоящий коммунист в то же время и настоящий чекист В.И.Ленин Я генерал государственной безопасности и еврей. Есть гарантия, что я кончу свои дни в тюрьме. Л.Эйтингтон ВСТУПЛЕНИЕМой дед Наум Наумов, родился в 1899 году в Речице, он окончил гимназию и собирался учиться в Петрограде, но началась революция. Служил в киевской ЧК, был направлен большевиками в Крым, должен был переправить деньги для подполья. Был арестован врангелевской контрразведкой и приговорен к смертной казни, но его спасло то, что Красная армия вошла в Крым. Закончил Артиллерийскую академию и служил в Разведупре РККА. В 1928 году у него родился сын Анатолий - мой отец. В 1933-1936 дед работал в Берлине «под крышей» торгпредства и занимался "новейшими вооружениями Германии". К ноябрю 1936 года его вернули в Москву. Друзья по военной разведке вспоминали о нем в 1937 году: "Наум ждал ареста. По-разному бывало. Для некоторых, … арест был как снег на голову. А некоторых до ареста долго терзали: прорабатывали на собраниях, исключали из партии, снимали с работы. И в это время, между исключением из партии и арестом, они как на сковородке жарились. С Наумом именно так поступили. Его исключили из партии за то, что сидели его брат1 и друзья… Он был в ужасном состоянии. Ждал ареста. О пытках мы тогда ничего не знали, и не подозревали об их существовании. И Наум не знал, что перед тем, как расстрелять, ему на следствии перебьют позвоночник. Главный ужас ареста был не в том, что с тобой «там» сделают — об этом просто не думали, а в том, что станет с семьей. Тот, кого сажали, вычеркивался из жизни, а на семью падал позор. Наум с горечью передал нам разговор со своим десятилетним сыном. Все дети знали о врагах народа. Наум спросил сына: «Слушай, Толя, если бы тебе сказали, что твой отец — враг народа, как бы ты к этому отнесся?» Сын ответил: «Убил бы своими руками». Мы встретились с Толей в пятьдесят шестом году, и он вспомнил эти слова. Он помнил их всю жизнь"2. Арестовали деда 13 октября 1937, а расстреляли 15 марта 1938. В 1935 года в Воронеже родилась моя мать Алла Яхнис - дочь военного летчика Иосифа Яхниса. Он родился в 1905 году, не участвовал в гражданской войне, его не коснулась ни чистка 1937-38 гг., ни «дело Смушкевича». В тяжелые дни 1941 стал командиром полка ночной авиации. В битве под Москвой полк отличился и получил звание гвардейского Юхновского полка. Затем он сражался в дивизии Молокова под Смоленском, освобождал Белоруссию. Войну Иосиф Семенович Яхнис закончил в Восточной Пруссии полковником. Два советских офицера 30-ых с разной судьбой. С раннего детства я знаю об их судьбе и горжусь обоими. Вместе с тем… "Когда посадили брата Наума, - вспоминает Улановская, - разговоры еще были такие: «Он, конечно, ни в чем не виноват, но его могли запутать». Наконец, все это нам надоело, и однажды, незадолго до ареста, Наум, которого мы видели тогда в последний раз, сказал: «Послушайте, дайте мне слово, что если меня посадят, вы не будете гадать, в чем дело. Никто меня не запутал. Ничего я не сделал. Знайте — берут ни за что»3. С раннего детства я знаю и об этой его последней фразе. Однако полное доверие к словам "берут ни за что", не снимает вопроса "почему берут". Почему получилось так, что военный разведчик, работавший в Германии был уничтожен накануне войны.? Поиск ответа на этот вопрос – мой долг и перед разведчиком Наумовым и перед летчиком-гвардейцем Яхнисом. В новейшей отечественной историографии сложилось представление о том, что именно Сталин является главным «демиургом» трагических событий 1937-1938 гг. По справедливому утверждению В.Хаустова «в большинстве исторических исследований утвердилась точка зрения об управляемом характере репрессий. Действительно, важнейшим доказательством целенаправленного воздействия со стороны высшего руководства страны на ход массовых операций являлся тот факт, что их начало и завершение предопределялось соответствующими постановлениями Политбюро ЦК ВКП(б) и советского правительства"4. В 90-ые годы прошлого века эту концепцию сформулировал О.Хлевнюк в работе «Политбюро. Механизмы политической власти в 30-ые гг." С точки зрения исследователя, можно утверждать, что "чистка" 1937-1938 гг. была целенаправленной операцией, спланированной в масштабах государства. Она проводилась под контролем и по инициативе высшего руководства СССР. Решения о начале террора были санкционированы и утверждены Политбюро. Исследователь имеет ввиду постановление от 2 июля 1937 года и приказ № 00447 от 31 июля 1937 года, постановление от 31 января 1938 года и другие документы. Основной целью этой политики он считает ликвидацию «пятой колонны» (миллионов и миллионов обиженных политикой власти в предыдущий период)»5. Попытка увидеть в «Большом терроре» борьбу с «пятой колонной» ставит вопрос о том, кто стоял за этой политикой. Ведь курс на «чистку» находился в противоречии с «политикой умиротворения» (1934-1935 гг.), которую проводило Политбюро под руководством Сталина до этого. О.Хлевнюк ставит вопрос: кто именно из высших руководителей партии был инициатором такого поворота политического курса, в какой мере применительно к данному этапу правомерны предположения о наличии "радикальной" группировки в Политбюро, оказывающей давление на Сталина?»6 Историк убежден, что «не Ежову принадлежали основные сценарии организации террора» и считает «неизвестно ни одного факта, который хоть в какой-то мере свидетельствовал бы, что Ежов вышел из-под сталинского контроля. От дел Ежов был отстранен в тот момент, который счел целесообразным сам Сталин». Вслед за работой Хлевнюка появились статьи Н.В.Петрова и А.Б.Рогинского7 и Н.Охотина, посвященные объяснению причин "национальных операций». Исследователи опираются на концепцию Хлевнюка. Вслед за автором «Политбюро. Механизмы политической власти» они считают, что "в общей системе репрессий 1937–1938 гг. национальные операции занимают особое место. Они теснее других связаны со сталинским ощущением надвигающейся войны, с его страхом перед «пятой колонной», с его представлениями о «враждебном окружении», под которым кроме «страны главного противника» — Германии — подразумевались в первую очередь страны, граничащие с СССР. Граница СССР, по мысли Сталина, — это сплошная линия фронта, а все, так или иначе перебравшиеся «с той стороны» (независимо от предъявленных мотивов, способа и времени появления в СССР), — реальные или потенциальные враги. Их классовая принадлежность или политическое прошлое не имеют никакого значения — они должны рассматриваться не как «братья по классу», спасающиеся от «гнета буржуазных правительств», или соратники по революционной борьбе (таково было официальное отношение к основной массе перебежчиков и политэмигрантов в 1920-х–начале 1930-х гг.), а исключительно как представители (и, стало быть, агенты) враждебных государств. Эти государства, мечтающие уничтожить или ослабить СССР, ведут против Советского Союза непрерывную подрывную работу (не могут не вести — такова, по убеждению Сталина, логика взаимоотношений между государствами, особенно между государствами-соседями), то есть фактически находятся по отношению к нему в состоянии необъявленной (до времени) войны. Соответственно и с агентами их следует поступать по нормам войны». На концепцию Хлевнюка, опирается и исследование «Сталинский питомец» - Николай Ежов» Н. Петрова и М. Янсена. Авторы убеждены, что Ежов был лишь исполнителем воли Сталина. Несмотря на «перегибы», размах репрессий, осуществляемых в соответствии с приказом №00447, не выходил за рамки спущенных сверху указаний и лимитов. В поисках причин репрессий авторы ссылаются на мнение Хлевнюка, согласно которому Советский Союз с 1937 года готовился к войне и с помощью массовых операций стремился лишить социальной основы потенциальную «пятую колонну». Правда они, опираясь на высказывание Сталина, что успешное проведение выборов было возможно, потому что своевременно провели репрессии, допускают связь между операцией и запланированными по новой схеме выборами в Верховный совет8. Можно согласиться с высокой оценкой этой работы в историографическом обзоре, сделанным В.Хаустовым: «в изучении механизма «Большого террора» труд Петрова и Янсена стал существенным и определяющим в понимании того, как Сталин определял, а его «питомец» Ежов реализовывал установки по «генеральной чистке» страны… Введение в научный оборот новых документальных материалов, в том числе приводимых Ежовым статистических данных, делает эту работу на долгие- годы важнейшим исследованием по массовым репрессиям»9. Здесь представляется уместным сделать методологическое отступление. Несмотря на то, что О.Хлевнюк не определяет ясно основы своего подхода, думаю можно утверждать, что он опирается на концепцию тоталитаризма. «Факторы, предопределившие "большой террор", - считает он,- условно можно разделить на две группы. Первая — это общие причины, по которым террор и насилие в более мягких формах были главным оружием государства на протяжении всего советского периода, и особенно в 30-50-е годы. По этому вопросу в литературе существует большое количество соображений, развивающих теорию "перманентной чистки", согласно которой постоянные репрессии были необходимым условием жизнеспособности советского режима, как и всякого другого режима подобного типа»10. Опираясь на литературу, он соглашается, с тем, что репрессии, "подсистема страха" выполняли многочисленные функции. Одна из главных — удержание в повиновении общества, подавление инакомыслия и оппозиционности, укрепление единоличной власти вождя. Кампании против вредителей и "переродившихся" чиновников были также достаточно эффективным методом манипулирования общественным сознанием по принципу: все хорошее — от партии и вождя; все плохое — от врагов и "разложившихся" местных руководителей. Репрессии и насилие можно рассматривать как необходимое условие функционирования советской экономики, основу которой составляло прямое принуждение к труду, дополнявшееся на отдельных этапах широкомасштабной эксплуатацией заключенных. Перечень подобных наблюдений можно продолжать. Каждая из террористических акций, включая массовые репрессии 1937-1938 гг., в той или иной мере выполняла эти общие функции. Хлевнюк считает, что в принципе: "такова природа любого насилия. Однажды прибегнув к нему, уже трудно остановиться. Произвол порождает противодействие и ненависть, и, чтобы удержаться у власти, диктатура прибегает к более жестокому террору". При этом, считает исследователь, выяснение общих причин существования террора как основополагающего элемента диктаторского режима не исключает необходимости конкретизации этих причин применительно к отдельным периодам советской истории. Как уже говорилось он считает, что причина государственного насилия 1937-1938 гг. в страхе перед «пятой колонной» накануне Второй мировой войны. Аналогичную позицию отстаивает и Хаустов: "период массовых репрессий не являлся чем-то необычным на фоне предшествующего развития советского государства. После окончания гражданской войны и перехода к мирному строительству...идея гражданского мира не стала определяющей в мировоззрении Сталина и его ближайшего окружения"11. Пытаясь найти причины террора, он считает, что хотя "накануне «большого террора» не существовало …реальной угрозы государственной безопасности страны... Тем не менее, со второй половины 1936 года Сталин инициировал массовые репрессии, достигшие своего апогея во второй половине 1937 года и продолжавшиеся до ноября 1938 года". По сути Хаустов считает причиной репрессий волю Сталина и считает террор неотъемлимой часть политики правящей партии: «глубоко ошибочным является утверждение, что инициаторами террора в стране являлись органы государственной безопасности. Сложилось тесное единство в действиях партийных и карательных органов. В механизме репрессий партийные органы являлись организаторами массовых арестом. Центральным штабом являлось Политбюро ЦК ВКП(6), на заседаниях которого принимались решения о направлениях и масштабах действий органов государственной безопасности, осуществлялись все кадровые перестановки". Все это – характерные признаки концепции тоталитаризма, даже, если по ряду причин историки не используют это понятие. По справедливой характеристике Меньковского, с точки зрния этой научной теории, робъясняющей развитие ССРР «тоталитарная диктатура является крайне бюрократизированной системой власти. Для тоталитарного режима характерно систематическое использование террора, режим личной власти диктатора. Под властью тоталитарной диктатуры общество находится в состоянии перманентной революции или перманентной войны»12. Следует признать, что, по крайней мере, на первый взгляд, использование этой концепции при объяснении событий 1937-1938 гг. кажется уместным. Данный период выделяется в советской истории особенно кровавыми и трудно объяснимыми репрессиями. За два года в стране было уничтожено почти 682 тыс. человек, в местах лишения свободы оказалось почти полтора миллиона заключенных. Если в 1929-1936 среднее число расстрелянных по политическим статьям в год составляет несколько тысяч, то в 1937 – 353074, а в 1938 - 328618. Затем, в 1939 г., количество расстрелянных снова возвращается к «средним цифрам» перовой половины тридцатых годов. Эта кривая расстрелов происходит на фоне плавного роста числа заключенных ГУЛАГа. Неизбежно возникает вопрос: в чем причины такого скачка массовых расстрелов именно в эти два года? Более того, почему репрессии происходят спустя 20 лет после революции, в условиях относительной политической стабильности? Понятны причины «красного террора» в годы гражданской войны, понятны причины расстрелов и ссылок в период коллективизации. В том и в другом случае в стране происходит острейший социально-политический конфликт, сопровождающийся перераспределением собственности. Но во второй половине 30-ых нет столь же заметных социальных конфликтов, для решения которых необходимо было применить столь масштабное насилие. Иными словами, кажется, что концепция тоталитаризма, которая рассматривает государственный террор как неотъемлемый инструмент советской тоталитарной политической системы, если где и «работает», то прежде при объяснении именно этого периода отечественной истории. Кроме того, концепция Хлевнюка – Петрова – Хаустова выглядит наиболее аргументированной. Как уже говорилось Хаустов совершенно прав, когда пишет, что работу Янсена и Петрова «отличает от всех предшествующих исследований опора на тщательное исследование и анализ документальных материалов из архивов Президента Российской Федерации и Центрального архива Федеральной службы безопасности России. Репрессивная политика рассматривается во взаимосвязи с детальным анализом механизма реализации указаний Сталина в процессе разработки и выполнения операций по различным направлениям репрессивной политики. На фоне остальных исследований личности и деятельности наркома внутренних дел Ежова данная работа выделяется максимальной фундированностью, использованием широкого круга архивных материалов, обоснованностью аргументов и выводов относительно изменений в карательной политике».13 Опора делается на внимательный анализ архивных документов: постановлений политбюро, приказов НКВД, отчетов и справок о ходе массовых операций. «Неофициальная» сторона событий реконструируется, где возможно по мемуарам Молотова, Кагановича и других современников. Возможны ли сомнения в правильности этой концепции? Думается, что да. Во-первых, спорной представляется попытка найти общие причины репрессий 1937-1938 гг. Репрессии рассматриваются как единый процесс, который имеет главный политического творца – Сталина. Исследователи, безусловно, знают, что целевые группы репрессий различны: это и уголовники, и крестьянство, и духовенство, и интеллигенция, и офицеры РККА и НКВД, и члены ЦК ВКП (б). Так Хаустов справедливо считает, что аресты «высших слоев партийно-советской номенклатуры, наркомов, руководителей управлений и главков различных наркоматов, директоров заводов и промышленных предприятий, научно-исследовательских институтов, прежде всего оборонного комплекса, высшего командно го состава Красном Армии, НКВД, ГРУ РККА… [могли проводиться] только с санкции Сталина»14. Что касается другой целевой группы репрессий среднее звено руководителей, то они интересовали Сталина в "меньшей степени". И, наконец, в отличие от "дел по высшим номенклатурным работникам, материалы которых Сталин детально изучал, массовые операции, такие как «кулацкая» и по «инонациональностям», были доверены партийным руководителям, органам НКВД на местах. Сталин не вникал в их ход, ограничиваясь общими указаниями об увеличении лимитов, поощряя усердие НКВД"15. Все это, конечно, правильно. Но если мы вспомним, что «высших слоев партийно-советской номенклатуры» репрессировано несколько сот (максимум тысяч) человек, а жертвами массовых операций стали сотни тысяч (почти полтора миллиона), и соотнесем это с утверждением, что в ход «кулацкой» и «национальных» операций «Сталин не вникал», то неизбежно возникнет вопрос – действительно ли управляем характер репрессий? Более того, непонятно как понимание этих обстоятельств, не заставляет предположить, что мы имеем дело с разными политическими решениями. В самом деле, в 1936-1938 гг. Сталин санкционировал несколько поворотов во внутренней политике СССР - Август-сентябрь 1936 г. – начало удара по «правым». - весна 1937 г.: удар по ЦК, - июль-август 1937 : массовые операции, - осень 1938 : завершение репрессий и аресты в руководстве НКВД. Подчеркнем, каждый раз мы имеем дело с разными курсами. Общее в них только одно – инструмент политики является террор, но целевые группы репрессий разные. В первом случае удар переносится с «троцкистов» и «зиновьевцев» по «правым». Общее у них в том, что обе группы могут быть отнесены к категории «старых большевиков» и «противников Сталина» (в прошлом). Теоретически Сталин мог допускать, что они объединятся вместе против него. Но следует учитывать, что в 20ые гг «правые» и «троцкисты» - противники. Блок между «оппозицией» и «правыми» так и не сложился в 1929 г. Второй поворот произошел, когда удар НКВД был нанесен по ЦК, избранному на XVII съезде. В апреле – июне 1937 г. было арестовано большинство членов ЦК. Эти люди никак не могут считаться «ленинской гвардией» и они не были противниками Сталина в 20-ые. Почему удар был нанесен по этой группе? Третий поворот произошел в июле 1937 г. – это переход к массовым операциям. До этого основной удар наносился по интеллигенции и номенклатуре. Размах арестов был относительно ограничен. С августа (в некоторых регионах со второй половины июля) ситуация качественно меняется и количество репрессированных увеличивается на порядок. Почему вдруг в этих людях увидели врагов? Зачем потребовались массовые операции? Наконец, осенью 1938 года Сталин взял курс на уничтожение руководства НКВД. Почему он вдруг перестал доверять этим людям, в надежности которых раньше не сомневался? С их помощью он уничтожил руководство РККА, фактически двенадцать-пятнадцать месяцев НКВД являлась самой влиятельной силовой структурой в стране. Почему было принято решение изменить положение дел? Понятно, перед началом второй мировой войны (а Сталин вообще считал, что она уже идет) – РККА представлялась ему не менее важной организацией, чем НКВД. Наоборот - более важной. Понятно, что он мучительно должен был переживать зависимость от НКВД. Но почему чистильщиков уничтожили? В чем была их опасность? Повторюсь – общее на каждом этапе – открытое применение репрессий, но различается объект преследования. Власть прибегает к террору, когда сталкивается с опасностью. Актуальной или потенциальной, реальной или кажущейся. Иными словами мы можем сделать вывод, что в сознании Сталина и его ближайшего окружения «угрозы» в 1936-1939 менялись следующим образом. Сначала угрозой были «троцкисты», затем «правые», затем значительная часть ЦК и номенклатуры, затем этнические меньшинства и бывшие кулаки, затем чекисты. Причем угрозы накладывались друг на друга и по времени и содержательно. В чем причины этой эволюции? Во-вторых, существует ряд фактов, которые плохо согласуются с концепцией Хлевнюка. Он сам пишет, что постановление 2 июля 1937 года "Об антисоветских элементах" устанавливало цифру арестованных в 259450 и цифру расстрелянных в 72950. Каждый регион получил соответствующие цифры – т.н. «лимиты», которыми должен был руководствоваться. Осуществлять репрессии должны были, так называемые, «тройки». В результате, как он считает, в ходе репрессий 1937-1938 гг. арестовано было примерно полтора миллиона и более 680 тыс. расстреляно. Из них не менее половины в результате реализации постановления 2 июня 1937 г. По мнению Хлевнюка, регионы быстро исчерпали свои «лимиты» и просили центр об их увеличении. Исследователь знает об этом, его перу принадлежит очерк о механизме «Большого террора» в Туркмении, с описанием «перегибов» в ходе «массовых операций». Однако, Хлевнюк убежден, что «отклонения от генеральной линии» были просчитаны и терпелись в качестве «побочного вреда»: «присутствовала известная доля стихийности и местной "инициативы". На официальном языке эта стихийность называлась "перегибами" или "нарушениями социалистической законности". К "перегибам" 1937-1938 гг. можно отнести, например, "слишком большое" количество убитых на допросах или превышение местными органами лимитов на аресты и расстрелы, установленные Москвой, и т.д.». Однако о «перегибах» ли идет речь? Арестовано было в 1,5 раза, а расстреляно в 5 раз больше, чем первоначально намечено. Можно ли это интерпретировать просто как «перегиб»? Складывается впечатление, что постановление Политбюро было ударом (правда, очень сильным), которое сдвинуло лавину террора. Надо выяснить, кто и против кого в регионах направлял удар. То же касается и хода национальных операций. Описывая их, Петров и Рогинский обращают внимание на то, что в среднем в ходе национальных операций было приговорено к высшей мере 73,66% от общего числа осужденных, что существенно выше, чем характерно для кулацкой операции (около 50%). При этом исследователи признают, что «никаких специальных директив относительно масштабов применения расстрелов по той или иной «национальной линии» не было. Не было таких директив и в отношении отдельных регионов … — здесь все зависело, полагаем мы, от настроенности каждого конкретного начальника НКВД–УНКВД. Соотношения поэтому были самыми разными»: в Армении и Грузии, соответственно, 31,46% и 21,84% а в Краснодарском крае и Новосибирской области превышает 94%, наконец, в «рекордной» Оренбургской области достигает 96,4%. Здесь было бы уместно задаться вопросом – от чего зависела «настроенность» местного руководства НКВД, в чем причина таких разных цифр, если общей установки Центра не было? Не позволяет ли это поставить вопрос о том, что репрессии стали выходить из под контроля Центра? Петров и Янсен описывают практику увеличения лимитов региональным руководством. В ряде случаев увеличение лимитов проводилось через решение Политбюро. Известно несколько десятков таких решений. Кроме того, лимиты повышались и решением руководства наркомата внутренних дел без письменной санкции Политбюро. Удалось установить, что всего в ходе кулацкой операции репрессировано 767397 человек, из которых 386 798 расстреляно. 300 000 репрессировано в результате превышения лимитов, принятого с санкции только руководства НКВД (или, что возможно, минуя эту санкцию). Хлевнюк справедливо пишет, что "занимаясь первостепенными государственными вопросами, Ежов фактически вошел в состав высшего руководства страны… Ежов получил все возможные награды и звания, занимал сразу несколько ключевых партийно-государственных постов (секретарь ЦК, председатель КПК, нарком внутренних дел, кандидат в члены Политбюро с октября 1937 г.). Его именем называли города, предприятия, колхозы…16. Исследователь знает о многих фактах, когда руководство НКВД пыталось быть самостоятельным: «От НКВД, который возглавлял Ежов, исходила инициатива в проведении многих репрессивных акций", … и… возможно, у Сталина были некоторые основания опасаться отчаянных шагов со стороны обреченных руководителей НКВД»17 и т.д. В справочнике Н.В.Петрова и К.В.Скоркина «Кто руководил НКВД в 1934-1941» сделана попытка создать социокультурный портрет руководства НКВД во второй половине 30-ых. Исследователи показывают, что «проводимые среди чекистов аресты создали новую атмосферу в органах. Ожидая быстрого карьерного роста, руководители органов могли легко проводить аресты не только партийных начальников, но и своих руководителей». Все эти факты не очень органично вписываются в концепцию тоталитаризма. Подводя итог интерпретации репрессий в рамках этой теории , следует признать, что именно в данной исследовательской парадигме выполнены наиболее содержательные работы. В целом это объясняется тем, что массовый террор лучше всего доказывает верность этой теории, на первый взгляд, материал «ложиться» в русло концепции. Однако, на данном этапе видно, что собранные факты «перехлестывают» рамки теории. Не случайно, поэтому утверждение Биннера и Юнге: " По нашему мнению, такие историки, как Рогинский, Охотин, Хлевнюк, Петров и Янсен придают чересчур много значения реальному контролю центра над проведением операции …"18. Конечно, эти исследователи хорошо знают о региональной и хронологической неравномерности репрессий и пытаются объяснить это «человеческим фактором»: карьеризмом чекистов, их страхом, индивидуальными особенностями (жестокость и т.п.). На первый взгляд это объяснение можно принять. Но здесь мне кажется уместным один философско-исторический вопрос: а правильно ли методологически, что научная концепция может не опираться на максимальное число известных фактов. Поясню свою мысль: речь идет не о том, что «факты противоречат теории». Я говорю о том, что ряд исторических фактов для концепции Хлевнюка—Петрова-Хаустова оказались «лишними». Если их не будет, то концепция ничего не потеряет. Например, допустим мы выясним, что Сталин с одинаковой степенью жесткости контролировал все: и репрессии против высших слоев номенклатуры, и против среднего звена партийно-государственного аппарата, а аресты священников, крестьян и рабочих. Если не было и намека на самодеятельность и инициативу ряда региональных руководителей НКВД, все изменения сроков, все изменения «лимитов» были запланированы заранее. Ничего этого не было, но, предположим, мы выяснили, что было, тогда концепция тоталитаризма «нечего не потеряет». Получается это для нее – «лишнее знание». Кажется, что методологически это не правильно. Ценность научной концепции в истории в том, что она позволяет объяснить максимальный объем установленных фактов. Нежелание выходить за рамки концепции приводит Петрова к поразительному шагу. Хорошо известно, что в 30-ые гг. активно обсуждалась проблема сотрудничества некоторых видных большевиков с царской охранкой, каковое рассматривалось как «компромат». Павлюков рассказывает, что «после ареста Ежова на его кремлевской квартире был, как и положено, произведен обыск. Из многочисленных документов и материалов, изъятых в ходе обыска, стоит упомянуть папку, содержащую переписку Тифлисского губернского жандармского управления по поводу розыска «Кобы» [партийная кличка Сталина ] и других членов закавказской организации РСДРП. О содержании переписки ничего не известно, но нельзя исключать, что причиной по которой Ежов, вместо того, чтобы передать эти материалы в партийных архив, хранил их даже не в служебном кабинете, а у себя дома, могли быть какие-то компрометирующие Сталина сведения из его революционного прошлого. Знакомить вождя с такими документами Ежов, по-видимому, побоялся, но и уничтожить их тоже, вероятно, не решился»19. Итак, есть упоминания о папке каких-то жандармских материалах на Сталина, которые Ежов почему-то Сталину не показал (точнее мы не знаем, что показывал). Существует мемуарная традиция интерпретации этого факта. Н.С.Хрущев, А.Маленков (сын Г.Маленкова) и чекист-невозвращенец майор ГБ А.Орлов считают, что руководители НКВД обладали документами свидетельствовавшими, что Сталин сотрудничал с царской охранкой ("компроматом на Сталина"). Несмотря на это Петров и Янсен утверждают: « нет никаких указаний на то, что Ежов когда-либо вышел за рамки роли сталинского орудия. После его падения я выяснилось, что вразрез с принятой процедурой он собирал компромат на многих ответственных работников НКВД и партийных органов не информируя об этом Сталина. Среди бумаг, конфискованных во время его ареста был даже материал на самого Сталина – дореволюционные донесения жандарма тифлисской полиции и квитанции почтового отделения в Туруханске. Однако это необязательно означает, что Ежов собирал материал с целью доказать принадлежность Сталина к агентуре царской охранки. Эти материалы могли быть предназначены для музея Сталина20 Странно…Конечно можно дать и такое объяснение (может быть оно и правильное). Но нельзя это сделать без объяснений, так вот просто проигнорировав мемуарную традицию. Это неправильно методологически. Из «альтернативных научных концепций наиболее известной является «ревизионизм». В нашей стране «ревизионистские» концепции представлены, в первую очередь», работами Ю. Жукова. С его точки зрения для понимания смысла происходящих событий надо учитывать развивающийся конфликт в партии между «узким» и «широким» руководством. «Узкое руководство — неформальная группа внутри ПБ (в разные годы насчитывала от трех до шести человек – Сталин, Молотов, Каганович и др.), присвоившая себе всю полноту власти", а "широкое руководство — первые секретари ЦК компартий союзных республик, крайкомов и обкомов, а также наркомы (министры) СССР, обладавшие почти неограниченными правами на подконтрольных территориях, во вверенных отраслях экономики. Как члены ЦК, они избирали на пленумах состав ПБ, утверждали его основные решения, в силу чего юридически стояли над ПБ, включая узкое руководство"21. Смысл конфликта в стремлении «узкого руководства» организовать ротацию «широкого руководства», используя свободные, прямые, тайные и главное – альтернативные выборы в Верховный Совет СССР. Дело в том, что по замыслу Сталина первоначальный вариант положения о выборах, подготовленный членом ЦК Яковлевым, предполагал альтернативные выборы. Аналогичные мысли Сталин высказывал и в официальных интервью. «Узкое руководство» стремилось "вынудить широкое руководство согласиться с неизбежной ротацией — добровольно, мирно и бескровно покинуть властные посты"22. Ответом «партократии» была попытка организовать массовые репрессии. Во-первых, «им крайне необходим образ врага, прежде всего, чтобы таким образом самоопределиться как социальной группе", они стремились прочно связать себя, свою замкнутую социальную группу, со Сталиным, не только избежать тем самым уже обозначившегося разрыва с ним, но и во что бы то ни стало поставить его в полную зависимость от себя и своих групповых интересов. А для этого обязательно связать себя со Сталиным нерасторжимыми узами крови, которую предстояло пролить»23. Во-вторых, «партократия» пыталась напугать народ массовым террором и не допустить свободного волеизъявления на выборах . Доказательством этой точки зрения является анализ содержания выступлений на февральско-мартовском пленуме 1937 года. Здесь сразу следует заметить, что Жуков произвольно трактует выступления членов ЦК. Утверждение, что Сталин и его окружение пытались ограничить размах репрессий, не подтверждается анализом стенограммы пленума. Трудно оспорить тот факт, что инициатива обсуждения проблемы вредительства принадлежит именно сталинской группе: Молотову, Кагановичу и Ежову. Замысел Сталина состоял в придании образу вредителя нового социально-политического смысла: теперь вредителей надо было искать не среди старой интеллигенции, а среди партийных руководителей. То есть именно «узкое руководство» выступало за разворачивание «чистки». Одновременно Ежов, по мнению Жукова, и руководство НКВД смогли "воспользоваться ситуацией и начать собственную большую игру, первые признаки которой отчетливо проявились 11 мая»24 в связи с разгромом группы Тухачевского. Во время июньского пленума произошла координация позиции «широкого руководства» и, по мнению исследователя, оно инициировало переход к массовым операциям. Сначала руководитель Западно-Сибирского края Р.И.Эйхе добился права на создание тройки в своем регионе. «Есть все основания полагать, что Р.И. Эйхе, обращаясь в ПБ, действовал не только от себя, лишь в своих интересах. Он выражал требования значительной группы первых секретарей, а может быть, и их абсолютного большинства, настаивал на том, что загодя обговорили члены широкого руководства в кулуарах пленума". "Широкое руководство" пыталось массовыми репрессиями запугать народ и уменьшить для себя угрозу . С осени 1937 года "узкое руководство быстро слабеет, утрачивая былую монолитность", и Ежов, по мнению Жукова, начинает выражать требования «широкого руководства», чем вынудил Сталина и Молотова "после непродолжительного, всего двухдневного сопротивления смириться и пойти на серьезные уступки партократии"25 и отказаться от проведения альтернативных выборов. Сталин, со своей стороны, пытался ответить на давление «широкого руководства» жесткими репрессиями против секретарей обкомов и наркомов. Самостоятельная точка зрения высказана Ю.Н.Жуковым и по поводу причин кулацкой операции. Исследователь утверждает, что «широкому руководству» считает, что «… вдруг потребовались не когда-либо, а именно в середине 1937 г. … жесткие, крайние меры… Объяснение пока может быть лишь одно, то, что исходит из классического положения римского права: «Ищи, кому выгодно». Ну, а широкомасштабные репрессии, да еще направленные против десятков и сотен тысяч крестьян, были выгодны прежде всего первым секретарям обкомов и крайкомов. Тем, кто в годы коллективизации восстановил против себя большую часть населения, которую и составляли колхозники и рабочие совхозов: верующих — бессмысленным закрытием церквей; рабочих и служащих — отвратительной организацией снабжения продовольствием, предметами широкого потребления в годы первой и второй пятилеток с их карточной системой» 26. Сильной стороной концепции Жукова является попытка установить связь между борьбой в руководстве СССР и началом массовых операций. Интересной представляется и гипотеза о том, что выборы в Верховный Совет активизировали репрессии. Однако эта гипотеза остается почти не доказанной. Более того, по отношению к национальным операциям это, скорее всего, вообще не так. По отношению к кулацкой операции, такая связь гипотетически возможна, но требует более развернутого обоснования, хотя как мы видели выше, Петров и Янсен готовы ее принять. Однако следует согласиться с замечаниями И.В.Павловой, что замысел Сталина реконструируется исследователем, по меньшей мере, не точно. Собственно именно попытка создать «иного Сталина» и лежит в основе концепции Жукова. Надо признать, что «проблема Сталина» лежит в центре «ревизионизма». Жуков придает этой проблеме политико-идеологический аспект, пытаясь «реабилитировать» «Вождя народов». Американский «ревизионист» Дж. Арч Гетти, анализирует конфликт, существовавший с его точки зрения, между стремящимся к централизации партийным руководством и центробежными силами в партийном аппарате периферии. Он также пытается отрицать тезис о том, что Сталин – единственный субъект советской истории в 1937-1938 гг. Исследователь сомневается, что начало массовых репрессий инициатива Сталина: «По всей видимости, по этому поводу между Сталиным и партийными руководителями на местах велись скрытые (а иногда и явные) диалоги и переговоры, инициатива возобновления [репрессивной] кампании могла исходить необязательно от Сталина». Гетти также считает, что с целью добиться поддержки своей идеи запланированных на декабрь 1937 года выборов в Верховный совет на альтернативной основе Сталин, развязал руки местным руководителям по проведению массовых репрессий. Исследователь обосновывает свое мнение тем, что в тот же самый день (2 июля 1937 года), когда «Правда» опубликовала новый Закон о выборах, Сталин дал старт кулацкой операции. Кроме того, он указывает на решение Политбюро от 28 июня 1937 года, принятое по инициативе Миронова/Эйхе тройки Западно-Сибирского края. Напротив, Сталину, по его мнению, удалось провести в приказе №00447 снижение цифр репрессий и «своё право утверждать масштаб операции для каждой области»... Гетти считает, что «с точки зрения Политбюро, это был явно безадресный, слепой террор. Подобно свихнувшемуся убийце, который начинает палить во все стороны без разбора, сталинский центр даже не задумывался над тем, в кого стреляет. Он открывал огонь, не различая целей и предоставляя местным властям право убивать того, кого они сочтут нужным. Массовые расстрелы, таким образом, не имели ничего общего с целенаправленными, продуманными и управляемыми акциями; скорее они напоминали слепую стрельбу по толпе». Вместе с тем, в основе рассуждений Гетти доминируют на политико-идеологические, а философско-исторические мотивы. Историк протестует против детерминизма, характерного, как ему кажется для теории тоталитаризма. С его точки зрения «прямая линия рассуждений ( «Ленин – коммунизм сталинизм/тоталитаризм – террор») слишком популярна среди исследователей и приводит к выводу, что социализм всегда приводил к террору, или что сталинизм был неизбежным продуктом ленинизма»27. Иными словами в основе «ревизионизма» лежат две аксиомы: стремление «дедемонизировать» Сталина (отрицание того, что он единственный «демиург» советской истории) и отрицание фатализма и детерминизма. Несколько лет назад я сделал для себя странное открытие: в каком-то смысле, я – «ревизионист». Оказался я «ревизионистом» совершенно неожиданно для себя. Просто поставил перед собой вопрос: ему следует отдавать предпочтение – анализу слов или поступков. То есть, следует использовать поступки людей в 1937-1938 гг. как доказательства их слов, или наоборот, искать в словах, объяснение смысла поступков. Спор это не схоластический, как может показаться на первый взгляд. Речь идет об интерпретации статистического материала – «цифр». Обычно исследователи используют статистический материал о репрессиях как иллюстрацию бесчеловечной политики режима. Спор идет о количестве жертв, но принципиальный подход не меняется. Однако, - количество жертв это следствие реальных поступков сотрудников НКВД. Если «цифры» большие (больше средних), то одних «дел», если меньше средних, то других «дел». Если выяснится, что эти цифры в разных регионах отличаются на порядок, то это следствие разной позиции чекистов. Тогда «слова» нужны нам для того, чтобы объяснить причины этих расхождений – интерпретировать «дела». Прежде чем перейти собственно к результатам работы, надо сделать несколько методологических уточнений, надо дифференцировать проблему на ряд локальных проблем. В исследовании «Сталин и НКВД» я уже проводил различие между репрессиями против широких слоев населения и против номенклатуры (расстрелы членов ЦК – вершина айсберга). Назовем (лишь условно) первый процесс «Большим террором», а второй - «Большой чисткой». Вероятно, оба процесса тесно связаны между собой, но есть и важные различия. Начнем с формального, на первый взгляд, «процедурного момента». Механизм принятия решения о репрессировании того или иного человека различен. Часть граждан (40-44 тыс.) осуждены Военной Коллегией Верховного Суда (ВКВС). Именно через расстрельные списки проходят имена видных партийных деятелей (в том числе и большинство членов ЦК ВКП(б), военачальников, писателей. Следует учитывать, что перед тем, как вопрос рассматривался судом, он проходил утверждение Политбюро. НКВД направляло Сталину т.н. расстрельные списки (сохранилось 383 списка (на 44,5 тысячи имен28), которые Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов и др. просматривали, подписывали, таким образом, предопределяли решение Военной Коллегии Верховного Суда. В количественном отношении изменения членов Политбюро незначительны: вычеркнуто 95 имен, изменена мера наказания для 35. Значительное большинство граждан СССР было репрессировано во внесудебном порядке. 1 августа 1937 года на основании приказа №00447 началась т.н. «кулацкая операция» по которой подлежали репрессированию «антисоветски настроенные» бывшие кулаки, бывшие члены антикоммунистических партий, некоторые священники и, наконец, уголовники. Они также были разбиты на 2 категории: 1 категория подлежала расстрелу, 2 категория - 10 лет лишения свободы. Решение вопроса о том, кого репрессировать и по какой категории принадлежало созданной специально для этого «тройке» (включала в себя руководителя НКВД региона, представителя партийного руководства и прокуратуры). Руководство каждого региона получило «лимит» на осуществление репрессий, однако, как уже говорилось выше в большинстве регионов регулярно обращалось в Центр с просьбой о пересмотре лимитов. В результате «кулацкой операции» было репрессировано почти 387 тыс. по 1 категории и 389 тыс. по 2 категории. Летом 1937 года начались и т.н. «национальные операции»: польская (Приказ 00485), немецкая (Приказ № 00439 ), харбинская (Приказ № 00593), затем латышская (Приказ № 49990) и др. Удар наносился по «шпионам», «диверсантам». Решение о репрессиях в проведении этой операции принимала т.н. «двойка»: комиссия из руководителей НКВД и Прокуратуры. То есть это также была внесудебная расправа. «Двойка» в регионе не имела право самостоятельно осудить заключенного (этим она отличалась от «тройки» кулацкой операции). Списки арестованных направлялись в центр, где решение должна была принимать комиссия НКВД СССР (Ежов) и Прокуратуры СССР (Вышинский). В ходе национальных операций были также уничтожены сотни тысяч людей: в результате польской – более 104 тыс., немецкой – 31 тыс., латышской – более 17 тыс. и т.д. Рискну высказать предположение, что столь разная юридическая процедура - отражение разных социально-политических процессов. Значительная часть осужденных через Военную Коллегию Верховного Суда (не менее половины) – члены ВКП(б), часто представители партийно-государственного аппарата и офицеры. Как можно понять, удар по этой группе населения требовал более жесткого контроля со стороны членов Политбюро. «Массовые операции» направлены прежде всего против широких слоев населения (большинство репрессированных крестьяне и рабочие), представителей правящей партии там значительно меньше. У этих явлений разная хронология - обычно и мемуаристы, и исследователи ищут начало «Большой чистки» в убийстве Кирова (на самом деле как будет показано ниже, надо начинать с лета 1936 года), в то время как дата начала «массовых операций» явно иная – лето 1937. В дальнейшем будет показано, что и окончание «чистки» не совпадает с окончанием массовых операций. Представляется, что многие ошибки исследователей возникают из-за того, что два этих процесса неправомерно смешиваются. На самом деле «Большая чистка» может иметь одни причины и механизмы развития, а «Большой террор» - другие. Как уже говорилось выше особенность данного исследования в том, что оно построено на анализе статистического материала: выявлении особенностей хода репрессий в разных регионах страны. В общей сложности изучено около 128 тыс. справок на репрессированных, которые содержатся в книгах памяти. Сделана попытка выявить эволюцию социо-культурных и национальных характеристик лиц, оказавшихся жертвами террора. Первым я проанализировал материалы «расстрельных списков», направленных Сталину центральным аппаратом НКВД («Москва-Центр»). Эволюция деятельности центрального аппарата была рассмотрена в контексте изменений в кадровом составе руководства НКВД. Результаты исследования были опубликованы в 2007 году в книге «Сталин и НКВД». В нем я доказывал, что к лету 1938 года руководство НКВД вышло из под контроля Сталина. Кроме того, я тогда высказал предположение, что часть чекистов была настроена антисталински и это позволяет говорить о существовании «второго заговора в НКВД», в центре которого стоял клан «туркестанцев» (группа Л.Бельский – Берманы). Весной 2009 года я подготовил книгу «Заговор Ежова»29. Оно основано новом материале - на статистическом анализе хода репрессий в ряде регионах России (Московская, Смоленская, Нижегородская, Куйбышевская, Ярославская, Иркутская, Архангельская, Калининская области, Алтайский, Хабаровский, Приморский, Ставропольский край, Карелия и Башкирия). В результате было показано, что и по динамике, и по размаху, и по целевым группам репрессии в разных регионах страны принципиально отличается. Кроме того, в работе много внимания было уделено формированию и развитию клана «северокавказцев». В результате я пришел к выводу, что первоначальная гипотеза, изложенная в работе 2007 года, о том, что в центре заговора стояли «северокавказцы» (группа Е.Евдокимова – М. Фриновского). Данное издание является переизданием исследования 2007 года, но оно учитывает, наблюдение, о ключевой роли «северокавказцев» в события 1938 года. В связи с тем, что в этой книге есть новые по отношению к «Заговору Ежова» материалы (см. «Загадка 1938 года»), структура ее полностью переработана. Ссылка на архивные документы всюду, где возможно, дается на первую публикацию. Биографические справки даны по работе Петров Н.В., Скоркин К.В. Кто руководил НКВД в 1934-1941. М. 1999. Хочу выразить искреннюю благодарность В.Ю.Воронову за помощь в подборе фотографий. |
