Я родился в Москве в 1900 году 31 октября по старому стилю. Отец мой Александр Петрович Эпов уроженец степного села Кондуй, расположенного вблизи
|
Скачать 249.62 Kb.
|
| Эпов Борис Александрович Автобиография. Я родился в Москве в 1900 году 31 октября по старому стилю. Отец мой Александр Петрович Эпов уроженец степного села Кондуй, расположенного вблизи железнодорожной станции Борзя Забайкальской области. Жители поселка занимались сельским хозяйством и разведением овец и коней. Здесь же в степи вели полукочевой образ жизни буряты-скотоводы. Отец, как старший сын в семье, смог получить образование и в последние годы девятнадцатого столетия учился в Московском Университете на юридическом факультете. В Москве он женился на моей будущей матери Марии Иннокентьевне Зензиновой. По окончании Университета вся наша семья переехала в город Читу, где и прошло все мое детство, и где в 1903 году родилась моя сестра Галя. Вместе с нами жила моя бабушка (мать моей матери) Анна Филипповна Зензинова; она на моей памяти работала классной наставницей (была такая должность, которая ныне по совместительству выполняется одним из учителей) в Читинской женской гимназии. Последние годы читинского периода мы проживали в отдельном, конечно, деревянном с печным отоплением, доме по улице Тустановского, при котором был большой двор (примерно 1/2 гектара) с полуподземным амбаром для зимнего хранения продуктов и конюшней-каретником, где содержались конь и осел. На осле в легкой двуколке ездила на прогулку, обычно, сестра с какой-либо одной из своих подруг. Я же предпочитал ездить верхом на коне на казачьем седле. Последнее отличалось от обычного кавалерийского седла наличием достаточно мягкой кожаной подушки с двумя луками: вертикальной передней и наклонной задней. Наши (детей) прогулки за пределы двора, как правило, сопровождали две собаки – сенбернар Гера (имя древнее греческой богини) и дворняжка Бобка. Нашими приятелями в этот Читинский период жизни были три сестры Баньщиковых (Галя, Женя и Надя), Митя Головачев, Ляля и Галя Золотухины и два брата (имен уже не помню) Плятер-Пляхотские. С отъездом нашей семьи из Читы (1914 г) связь между нами постепенно заглохла, у всех появились новые знакомые, новые интересы. И лишь с некоторыми из читинских друзей, уже взрослым, после гражданской войны, мне приходилось встретиться чисто случайно, проездами. События русско-японской войны и революции 1905 года в моей памяти не сохранились, так как взрослые при нас, детях, эти вопросы не обсуждали, а сами события происходили далеко от нашего местожительства. Но хорошо помнятся такие события, как прохождение кометы Галлея, смерть Льва Толстого, первый полет аэроплана (фамилию пилота не помню) и установку первого телефона в нашей квартире, на котором надо было сначала крутить рукоятку для вызова коммутатора, затем абонента, и, наконец, дать несколько коротких звонков для того, чтобы телефонистка на коммутаторе разъединила абонентов. Появление же кометы Галлея вызвало у населения, мало тогда сведущего в астрономических науках, много толков и опасений, что если Земля очутится в области хвоста кометы, то жизнь на Земле прекратится. Последние 5-6 лет жизни в Чите мне помнятся более четко. Чита – областной город, но улицы не были замощены даже булыжником, каменных домов было можно сосчитать по пальцам: мужская и женская гимназии, дом генерал-губернатора, вокзал, универсальный магазин Второва и здания областного правления и правления Забайкальского казачьего войска. Так как грунт был песчаный, то грязи никогда не было. Летом нас, детей, обычно вывозили в деревню, где привлекали к простейшим сельскохозяйственным работам. Так мы ездили в качестве ездовых в лес для вывозки запасов дров к зиме; позднее занимались шевелением (сушкой) скошенного сена, сбором его в копны и отвозкой затем его в деревню…. Вывозка дров и сена, обычно, осуществлялась не на лошадях, а на быках. В телегу впрягалось два быка, их движением управляли не вожжами, а голосом: для начала движения возглас «Но!», а для поворота направо или налево соответственно «Цоп» или «Цобе». Конечно, неизбежны были игры с деревенскими ребятами; для мальчишек основной игрой была «лапта» и соревнования в сборе ягод и грибов; в лесу было много земляники, голубицы, ежевики и черники, а из грибов наиболее ценными считались рыжики, грузди и маслята. Зимой для меня началась подготовка к сдаче вступительных экзаменов в гимназию. Три экзамена заключались в следующем: во-первых, диктант по правописанию, во-вторых, решение задач по четырем правилам арифметики и, в-третьих, чтение с рассказом о прочитанном. Наиболее тяжелым для меня был третий экзамен, устный, который мне пришлось сдавать последним, вечером, когда я, естественно, переволновался, был голоден, и у меня разболелась голова – ведь моя фамилия начинается с буквы, находящейся в конце алфавита. Успешно сдав вступительные экзамены, я был принят в первый класс гимназии, в которой и закончил три класса, так как летом 1914 года, в связи с переводом отца по службе семья наша выехала в Ленинград (тогда Санкт-Петербург). В ходе переезда мы совершили экскурсию на южный берег Крыма и побывали там от Алушты до Симеиза, главным образом были в Ялте, а мы с отцом даже предприняли восхождение на Ай-Петри. Особенно, на всю жизнь, запомнилась поездка на линейке (на лошадях) из Севастополя до Ялты и впервые увиденное Черное море, когда мы поднялись к Байдарским воротам: где-то внизу на отвесной скале прилепилось так называемое Ласточкино гнездо (Форос), а еще ниже простиралось море с пеной прибоя и барашками на его поверхности. Исключительная красота для человека впервые увидевшего море. Смотреть на море с набережной или, находясь на пляже совсем не то впечатление. Во время нашего пребывания в Крыму началась первая мировая война (2 августа 1914 года). Поэтому обратно из Крыма нам пришлось уезжать не через Севастополь, а через Симферополь. По приезде в Ленинград я опять впервые очутился в большом городе с улицами, застроенными сплошными (стена к стене) каменными домами, бегущими по улицам трамваями, с извозчиками одноконными (в Чите извозчики были пароконные (с пристяжной)) и электрическим освещением в домах и на улицах. Знаменская (ныне Октябрьская) площадь с памятником императору Александру третьему и показавшийся тогда очень широким Невский проспект с их торцовыми мостовыми также произвели неизгладимое впечатление. И когда уже после гражданской войны я вновь побывал в Ленинграде, то Невский проспект произвел на меня разочаровывающее впечатление, он уже не казался главной улицей города. Вначале мы поселились в гостинице, но вскоре же переехали в квартиру по улице 9-я рота Измайловского полка, поблизости от 10-й мужской и Мириинской женской гимназий, куда нас определили для продолжения учебы. Лифтов тогда в жилых домах и центрального отопления еще не было. Дрова по квартирам носили дворники в связках за спиной. В квартирах раньше было два входа – парадный и черный, который, обычно, сильно пропахивал кошками, выпускаемыми туда из квартир, и служил для дворника и прислуги. В гимназиях в то время преподавались три языка – немецкий, французский и латинский (греческий был уже отменен). Немецкий мы практически не изучали, так как, пользуясь войной с немцами и добротой учителя, мы упрашивали его рассказать нам о своих путешествиях, на что он соглашался, любил сам эти воспоминания, а, возможно, и из ложного патриотизма (он сам был русский); мы же во время таких уроков делали все, что угодно, вплоть до игры в карты. Четвертные и годовые отметки он нам ставил в соответствии с нашими успехами по другим предметам. Позднее об отсутствии знаний этого языка я очень сожалел (см. ниже). Но зато французский и латинский языки мы знали весьма хорошо. По французскому языку у нас была молодая учительница, которая на уроках с нами по-русски не разговаривала; в результате мы могли читать и переводить без словаря. Примерно также мы знали и латинский язык – читали и переводили Овидия Назона и Гая Юлия Цезаря, но разговаривать не могли. Наиболее строгим учителем был математик. Объяснив теорему или правило, он задавал массу классных и домашних задач; ответ у доски он, без лишних слов, оценивал словами или «достаточно» (значит двойка), или «садись» (значит, тройка), или «хорошо» (четверка или пятерка). Последний год учебы математику закончили общими понятиями о дифференциальном и интегральном исчислениях. Наиболее прогрессивным был учитель истории: он массу учебного времени, почти целый год, уделил изучению французских революций 1799-1848 гг. с подробным рассмотрением политико-экономических причин и движущих сил и достаточно подробными характеристиками действующих лиц. По русской истории хорошо изучались причины движений Степана Разина и Пугачева и мероприятий Ивана Грозного. Деяниям же российских императоров, конечно кроме Петра I, уделялось внимания постольку, поскольку они были связаны с событиями того времени. С другой стороны такие события как восстание декабристов, движение народников и социал-демократов и другие события упоминались только вскользь (очевидно, по указанию свыше). В Чите занятия в школах шли в любой день, кроме праздников, и поэтому я в первый год учебы в Ленинграде, придя однажды в гимназию, был очень удивлен, не застав там никого кроме сторожа, и узнал, что при морозе 200 С занятия отменяются. Конечно, был весьма этим доволен. Летом 1916 года наш классный наставник Зноско-Боровский организовал поездку на лето класса в деревню для помощи крестьянам в полевых работах, т.е. по-теперешнему так называемый трудовой лагерь, в Новгородскую губернию. Жили мы в здании сельской школы около церкви. Питались молоком, яйцами и кашами. В воскресенье, каждый раз, ходили в волостную деревню Борки за письмами и обязательно заходили в чайную, заказывали самовар, конечно, с заваркой чая и мелкими кусочками наколотого сахара, а также с пирогами двух сортов. Наедались и напивались чаем с пирогами, хорошо при этом вспотевали, выпив 7-8 стаканов в прикуску, но зато идти 4 версты до школы было легко, прохладно. Наша работа в селе заключалась в развозке и разброске навоза по полю, помощи при сенокосе и жатве. Вернулись мы в Ленинград 20 августа (старого стиля), когда уже начинались занятия в гимназиях. Сестра Галя очень часто болела воспалением легких, особенно в Ленинграде. Врачи предписали ей жить или на Севере, или на Юге, и поэтому мать с сестрой выехали в Ялту весной 1917 года, а мы с отцом остались в Ленинграде, где и были во время обеих, Февральской и Октябрьской, революций. Февральские события всколыхнули и нас мальчишек; мы примкнули к рабочей дружине по охране города и, продолжая учебу в школе днем, вечерами, правда, через день, выходили на дежурство по улицам города для чего нам выдавали на время дежурства винтовки системы Бердана (берданки). Городовых уже не было – они или разбежались, или были пристрелены. Мы – это три школьных друга – Я, Виталий Шувалов и Петр Якобсон. Свободными вечерами мы вместе готовили уроки, обычно в нашей квартире; отец нам не мешал. Подготовив уроки, мы затапливали печь и любили сидеть у огня, открыв дверку печи. По окончании учебного года я, по требованию матери, выехал к ним в Ялту, где и провел все лето. Мать уговорила меня не покидать их с сестрой одних, остаться на зиму в Ялте и перейти в ялтинскую гимназию. Я согласился. На первом же уроке немецкого языка учитель – немец Картовель, конечно, вызвал меня, новичка. И оказалось, что класс хорошо преуспел, и свободно читает книгу о Вильгельме Телле, написанную готическим шрифтом, и переводит на русский, почти не пользуясь словарем. Я же в этой ситуации оказался полным профаном и сразу же получил двойку. Учитель на этом не успокоился и в последующих двух или трех уроках вновь вызывал меня к ответу. Тогда я взбунтовался и заявил матери, что в последний год учебы я не хочу из-за немецкого языка портить себе аттестат зрелости (так назывался тогда аттестат об окончании средней школы) и мне надо вернуться в Ленинград. В Ленинграде наша тройка (я, Шувалов и Якобсон) по вечерам вместо дежурств на улицах города перешли в добровольную студенческую организацию при Варшавском вокзале на эвакопункте по приему санитарных поездов с ранеными, оказанию им необходимой помощи и распределению их по ленинградским госпиталям. Так прошла голодная зима 1917-1918 года. На человека выдавали ежедневно по 1/8 фунта (50 грамм) суррогатного хлеба из овсяной муки и иногда какую-нибудь крупу; но зато сколько угодно селедок. И приходилось питаться, главным образом, селедкой без хлеба, запивая ее чаем. По окончании гимназии в июне 1918 года перед нами стал вопрос – что делать дальше. Нам было еще только по 17 лет, призывного возраста мы еще не достигли. Поэтому мы решили идти в Красную армию добровольно и с трудом уговорили военкомат зачислить нас в армию. Учитывая нашу работу в студенческой санитарной организации, нас и направили в санитарные отряды. Я и Шувалов получили назначение в г. Казань, в санитарную организацию по борьбе со свирепствовавшим тогда сыпным тифом. Из обмундирования нам выдали только летние гимнастерки, брюки и ботинки с обмотками. С наступлением зимы дополнительно выдали шапки-ушанки; вместо шинели приходилось носить гимназическое пальто. Казарменное питание состояло, как правило, из селедочного супа и пшенной каши, в которой иногда попадались маленькие кусочки конины. Поэтому в свободное время, получив увольнительную записку, мы с Шуваловым отправлялись в город и там заходили в единственную работавшую вегетарианскую столовую, где дополнительно подпитывались. В одно из таких посещений столовой к нам подходит военный из числа командного состава (погон тогда не было, а нарукавные знаки только вводились) и спрашивает нас – кто вы такие, красноармейцы или гимназисты? Узнав, что мы красноармейцы, он полюбопытствовал о нашем образовании и затем предложил нам просить о переводе на Казанские Военно-Инженерные Курсы, ныне формирующиеся. Придя в казарму и поразмыслив, мы решили последовать его совету и, получив предписание, явились к месту расположения Курсов, позднее переименованных в Техникум, а затем в 1922 г в 4-ую Инженерную школу. Курсы вначале располагались в гостинице на Проломной улице, а потом были передислоцированы в здание бывшего Института благородных девиц. Начальником курсов сначала был Кафка, а затем еще при нас начальником уже техникума стал Аверьянов. Командиром батальона был Т.Т. Малашинский, впоследствии ставший начальником 4-й Инженерной школы до слияния ее с Ленинградской школой. Нас с Шуваловым зачислили в электромеханическое отделение; в те годы в армии из электротехнического имущества были только прожектора и аппаратура телефонной связи. Кроме нашего электромеханического отделения были фортификационное, дорожно-мостовое и минно-подрывное отделения. Проучившись восемь месяцев, осенью 1919 года наш первый выпуск окончил Техникум, и мы с Шуваловым получили назначение командирами взводов прожекторной роты Запасного Инженерного батальона, где я получил первое самостоятельное задание по освещению прожекторами Казанских пороховых складов, так как постоянного электрического освещения периметра склада, где находятся караульные посты, было недостаточно ввиду слабого напряжения в сети. Здесь мне на практике впервые пришлось применить свои знания. Я находился в пристройке к караульному помещению, где были временно расположены подвижные прожекторные станции; прибегает красноармеец и докладывает, что один из прожекторов не светит, не работает лампа. Отправляюсь наверх, на крышу караульного помещения, где установлены прожектора; приступаю к проверке лампы, но вольтова дуга действительно не загорается, электрическая же схема лампы, как будто бы, исправна. Вынимаю лампу и переношу ее в теплое помещение, так как наверху, на морозе и ветре в рукавицах работать трудно; вновь проверяю схему лампы, она исправна, а вольтова дуга не образуется; велю поставить другие угли, и тогда дуга загорелась, вынутые же угли при их осмотре оказались деревянными, пара которых всегда вкладывалась в коробку с углями. Цвет их такой же черный, как и у настоящих; поэтому красноармеец на морозе в рукавицах, при замене израсходованных, не отличил по весу настоящие от деревянных и вставил в угледержатели деревянные. Я же, не подозревая о такой замене, долго провозился с проверкой лампы многократно. В начале 1920 года из запасного батальона был сформирован дивизионный инженерный батальон для 13 стрелковой дивизии, куда были назначены и я и Шувалов. С дивизией мы сначала побывали на латвийской границе по ее укреплению в районе Себежа, Опочки и Пушкинского Тригорского, но пробыли там недолго и отправились на Южный фронт. Из пребывания на Латвийской границе в бывшей Псковской губернии сейчас в памяти остались только курные избы, голодовка и хлеб, испеченный пополам с травой (клеклый с зеленоватым цветом). Соли у крестьян не было, и они на солдатской кухне выпрашивали селедочные головы, так как и красноармейцам суп варили с селедками, мяса не было. В батальоне еще по прибытии на Латвийскую границу, ввиду отсутствия прожекторов, прожекторная рота была расформирована, а я был назначен помощником командира одной из саперных рот. На Южном фронте я фактически командовал ротой, так как командир роты исполнял обязанности начальника штаба батальона. Прибыв на Южный фронт, мы выгрузились из эшелона на станции Знаменка и пешим порядком с полками дивизии перешли под Днепропетровск (бывш. Екатеринослав) на борьбу с бандами Махно; раза два приходилось сражаться с бандой, но она боя не выдерживала и быстро убегала на тачанках и верхом, мы же, не имея транспорта кроме собственных ног, конечно, преследовать ее не могли. Из района Днепропетровска нас перебросили под Каховку, где при устройстве оборонительного рубежа я первый раз увидел Д.М. Карбышева, который руководил оборонительными работами. По отражении врангелевского наступления дивизия перешла к преследованию, но, не дойдя до Перекопа, была расформирована, инженерный батальон тоже, и я был назначен в саперный батальон, занимавшийся строительством железнодорожной ветки в районе г. Сызрань. Здесь на Волге я схватил малярию и по выздоровлении (глотал порошки хинина, таблеток тогда не было, и пил настой из полыни) комиссией был назначен в немалярийный район, из-за чего и попал в г. Москву в 1-й учебный Инженерный батальон в минно-подрывную роту. Это произошло осенью 1921 года. Вскоре я был назначен заведующим минно-подрывным и телефонным классами школы младшего командного состава того же батальона, который последовательно переименовывался сначала во 2-й саперный, а затем в 5-й саперный батальон. Каждый год весной в 1922-1924 годах я возглавлял команды подрывников, выделяемые для охраны мостов от ледохода. С этими командами я побывал в Павловской Слободе Московской области (за д. Нахабино), в г. Владимире на Клязьме и в Павловской Слободе Горьковской области. Летом 1923 года батальон был привлечен к постройке фортификационных сооружений и узла обороны в соответствии с взглядами о новой тактике расчлененных войсковых групп; работы велись под руководством военного инженера Дюскина на территории нынешнего лагеря Военно-Инженерной Академии. Запомнился мне такой случай. Однажды в батальон прибыла инспекторская комиссия из ГВИУ КА и мне было предложено устроить группу полевых фугасов; в процессе выполнения этого задания у меня с инспектором товарищем Селиверстовичем возник спор по какому-то вопросу и я не смог доказать непосредственно на поле свою правоту, так как не имел при себе наставления. После этого командир батальона Суханов, пробирая меня, сказал запомнившиеся мне слова: «Никогда не перечь начальству!» и «Как поп всегда ходит с псалтырем, так и Вам надо всегда иметь при себе наставление!». За годы службы в батальоне неизгладимыми в памяти остались дни смерти В.И.Ленина. В день прибытия тела вождя батальон стоял шпалерами на улице Полянка и затем пешим порядком возвратился в казармы, располагавшиеся на острове Виноградного пруда в Измайлове. В тот же день меня вызвал командир батальона и приказал вместе с минно-подрывным классом отправиться на Красную площадь в распоряжение начальника ГВИУ КА товарища Коросташевского. Там я получил от профессора М.Я. Сухаревского задание подготовить котлован для возведения мавзолея В.И.Ленину. Выполнять это пришлось взрыванием шпуров, которые надо было выделывать вручную сверлами, ударами по ним 5-10 килограммовыми кувалдами (никакой механизации в те годы не было и в помине). Выполнение этого было сопряжено с большими трудностями, так как под каменной мостовой Красной площади оказались сплошные кладки прежних сооружений из весьма крепкого старинного кирпича. В эти дни в Москве стояли крепкие морозы, и для обогрева работающих был разложен костер из каменного угля (площадью, примерно, 5*5 м); полушубков тогда ни у кого не было, только шинели и даже работающие кувалдой так озябали, что у костра согревалась только та сторона тела, которая была обращена к костру, другая же сторона продолжала дрожать, и приходилось несколько раз повертываться, чтобы как-то согреться. Но все же на следующий день котлован был подготовлен, и плотники приступили к возведению первого, тогда деревянного, мавзолея. Фотографию этого мавзолея можно видеть только на старых почтовых открытках и в музеях. О командирской учебе того времени может дать некоторое представление сатирическая баллада, сочиненная одним из командиров батальона (см. Приложение). С Виталием Шуваловым мы расстались в 1921 году, когда он получил иное назначение, нежели я, встречались несколько раз в 1930-х годах, когда я бывал в командировках в Ленинграде, и затем встретились в конце 1960-х годов незадолго до его смерти. В 1924 году я, как окончивший электромеханическое отделение, получил назначение помощником командира отдельной прожекторной роты спецназначения при Реввоенсовете Республики, но уже в 1925 году личный состав роты, сдав материальную часть, был обращен на укомплектование вновь формируемого 1-го автомобильно-мотоциклетного полка, где я стал командиром одной из автомобильных рот. Однажды, идя по Красной площади, я увидел профессора М.Я. Сухаревского и поздоровался с ним. Он остановился и спросил меня – кто я и почему его знаю? Узнав о том, что я под его эгидой отрывал котлован для мавзолея В.И.Ленина, он предложил мне перейти на опытно-испытательную работу по минно-подрывной специальности, т.е. ту, которая мне была больше по душе. Я, конечно, согласился, и через некоторое время был представлен начальнику Инженерно-Технического Комитета ГВИУ КА Дмитрию Михайловичу Карбышеву и затем получил назначение старшим техником минно-подрывной лаборатории Научно-Испытательного Инженерно-Технического (НИИТ) Полигона в Нахабино. Это случилось в 1927 году. Начальником лаборатории был Семен Еремеевич Елец. В лабораторию пришел вольнонаемным инженер Дмитрий Васильевич Чернышев и к лаборатории были прикомандированы солдаты полигонной роты Игнат Андреевич Шипилов и Подшивалкин. Подшивалкин по демобилизации уехал на родину, а Шипилов остался работать вольнонаемным в лаборатории, последовательно переименовывавшейся в станцию, а затем в отдел, где прослужил добросовестно до своей смерти в конце 1970-х годов. Я последовательно назначался инженером, а затем старшим инженером лаборатории (станции) и в 1932 году поступил на созданный М.П.Воробьевым вечерний факультет Военно-Инженерной Академии на отделение вооружений, который без отрыва от производства и окончил в 1937 году. Для восполнения в своем жизнеописании некоторых сведений, представляющих некоторый интерес, вернусь назад, к 1923 году. Я, наконец, установил связь с оставшейся отрезанной в годы Гражданской войны матерью и узнал о смерти там сестры в 1920 году. В том же 1923 году вывез мать к себе в Москву; поселились мы с ней на одной из дач в Измайловском парке, в которых жили командиры из состава батальона; отапливались сооруженными времянками и в комнате, натопленной с вечера до 26 и более градусов, утром замерзала вода. С дачи в городскую квартиру переехали в 1925 году на улицу Чудакова (ныне Комсомольский проспект), где прожил до 1927 года, когда получил жилплощадь в Нахабинском Полигоне; мать ко мне переехала в 1933 году, а в 1934 году скончалась от рака матки, развившегося после операции в 1925 году фибромы матки. В 1930 году на минно-подрывную станцию вольнонаемным сотрудником пришел Павел Георгиевич Радевич, прослуживший в этом подразделении до своей кончины в …. году. С ним я был долго связан совместной работой по созданию конструкций инженерных боеприпасов в предвоенные и военные годы, за что вместе с чертежником Н.И.Ивановым мы получили Сталинскую (ныне Государственную) премию за 1942-1943 гг. В 1929 или 1930 году я вместе с преподавателем Военно-Инженерной Академии Евгением Владимировичем Антулаевым участвовал в комиссии при Союзвзрывпроме по проектированию и затем выполнению разрушения храма Христа-Спасителя, стоявшего тогда на площади Кропоткинских ворот там, где ныне находится бассейн. Там предполагалось возвести здание Дворца Советов, но позднее выяснилось, что грунт на этом месте тяжести здания не выдержит, и потому и был здесь расположен бассейн. В конце 1920-х и в начале 1930-х годов я был привлечен к проведению занятий по обучению группы немцев способам и средствам производства взрывов. В этом деле мне помогло то, что, придя в НИИТ полигон, я ежедневно в течение двух лет занимался чтением и переводом из специальных немецких журналов. Вначале, конечно, приходилось за каждым словом лазить в словарь. Но к моменту начала занятий я уже имел достаточный запас слов по специальности, и довольно хорошо мы понимали друг друга; а во время войны, в беседе с пленным немцем, я получил от него комплимент за правильное построение фразы, правда, медленно произносимой. В 1937 году, окончив Академию и сдав дипломный проект приемной комиссии, председателем которой был Д.М. Карбышев, я получил диплом с отличием, а затем был на полтора года командирован в систему КГБ для выполнения специального задания, в процессе которого мне пришлось ознакомиться с технологическим процессом ряда промышленных предприятий и составить одно руководство. В 1939 году я вернулся в состав армии и был назначен начальником учебной части вновь формируемого заочного факультета Военно-Инженерной Академии; здесь моя работа заключалась в организации составления кафедрами программ, заданий и контрольных работ для слушателей факультета, проведении первого приема, т.е. в мало меня устраивавшей административной работе. Поэтому я был рад, когда получил командирование в том же году на Карельский и Петрозаводский фронты для изучения опыта по применению минных заграждений. По возвращении с Карельского фронта, уже в 1940 году, я был назначен во вновь сформированное управление Минометно-Минного Вооружения для разработки и внедрения в производство новейших средств, в том числе инженерных мин. Выполнив это задание Правительства и передав для дальнейшего производства в артиллерийское ведомство минометное вооружение и инженерные мины в Инженерное Управление, УММВ было расформировано. Воспользовавшись этим, я по собственному желанию был направлен преподавателем в Инженерную Академию. В апреле-мае я вместе с И.Г. Стариновым (из Штаба Инженерных войск) и А.М.Михайловым (из Бронетанкового Управления) работал в комиссии по разработке и проверке системы минных заграждений на Кубинском Бронетанковом полигоне и, составив после этого соответствующую инструкцию для войск, вновь попал начальником отдела в Нахабинский Институт накануне Великой Отечественной войны (8 июня 1941г). В первый день войны я выехал в Ленинград с целью испытания специального устройства для взрывания без проводов электродетонаторов на некотором расстоянии перед танком и для организации производства новых средств инженерного вооружения. Вернувшись из Ленинграда в середине июля, приступил вместе с сотрудниками института к рекогносцировке и проектированию системы инженерных заграждений на подступах к Москве. 14 августа меня вызвал начальник инженерных войск генерал Л.З. Котлял и предложил дать соображения о выводе из строя Днепровской ГЭС путем разрушения плотины, моста через аванкамеру и машинного зала и необходимых для этого материалах, а также приказал вылететь утром специальным самолетом в Запорожье для подготовки намеченных разрушений, придав мне двух младших лейтенантов и дав необходимые указания начальнику инженерных войск Южного фронта полковнику Шифрину. Прибыв в Запорожье и убедившись, что другим самолетом необходимые материалы доставлены и находятся на аэродроме, я явился к начинжу фронта и находившемуся в Запорожье члену военного совета фронта Т. Коломийцу, а затем приступил с помощью упомянутых младших лейтенантов и выделенного одного батальона к подготовке выполнения полученного задания. Начальник ДнепроЭнерго в это время занимался подготовкой и эвакуацией генераторов станции. Охрану подготовительных работ вел полк НКВД. Прибывший вместе с начинжем Шифриным начальник штаба фронта генерал Харитонов дал указание выполнить разрушение после того, как немцы выйдут на правый берег Днепра. Правом на выполнение задания будет отход охранного полка НКВД и специально выделенного для связи подполковника А.Ф.Петровского. К концу дня 18 августа немцы вышли на правый берег Днепра и начали обстрел левого берега; полк НКВД также отошел на левый берег и командир полка, отходя вместе со связным подполковником Петровским, дали команду на приведение в исполнение разрушения, что мною совместно с приданными младшими лейтенантами и было выполнено. В результате взрыва в теле плотины было вырвано около 100 метров по ее длине (из общей длины плотины равной 600м). Докладывать об исполнении разрушения пришлось начальнику политотдела фронта генералу Запорожец, так как весь состав Военного Совета фронта находился в войсках и в штабе фронта. Запорожец был старшим из офицерского состава; но он находился в паническом настроении, так как располагался со штабом фронта на левом берегу, тогда как немцы уже достигли правого берега, и, кроме того, он не был в курсе постановления ГОКО о выводе Днепрогэса из строя. Поэтому его реакцией было: «Сдать оружие». Досужий адъютант, отобрав у меня револьвер и не зная, что со мной делать, ввиду поступившего уже распоряжения о передислокации штаба вглубь обороны, передал меня в ведение фронтового СМЕРШ’а (органы ОГПУ в войсках во время войны). СМЕРШ, конечно, также не зная о распоряжении ГОКО, предъявил мне обвинение в измене Родине и в течение десяти дней допытывался у меня – чье вредительское задание я выполнял; а затем, поняв истинное положение дела, не знал, как ему выйти из создавшегося казуса. В это время генерал Котляр попал на прием к товарищу Сталину и доложил ему об этом случае; Сталин тут же вечером дал указание НКВД, а утром в 6 часов я уже был освобожден из-под ареста; начальник фронтового СМЕРШ’а принес мне извинения и принял меры к приведению меня в порядок и передаче в штаб инженерных войск фронта, а оттуда я самолетом вернулся 20 сентября в Москву. В этот период (июль-сентябрь) перед инженерным управлением встала серьезная задача создать простейшие конструкции инженерных боеприпасов (противотанковых и противопехотных мин и мин замедленного действия), производство которых можно было быстро наладить, используя азотно-туковые комбинаты, деревообрабатывающие заводы и заводы местной промышленности; дело в том, что конструкции, разработанные в 1940 году под эгидой Управления Минометно-Минного Вооружения, были размещены для изготовления в Ленинграде и на заводах Белоруссии. Ленинградские заводы могли обеспечить в создавшейся обстановке только свой Ленинградский фронт, а белорусские заводы прекратили свое существование из-за оккупации Белоруссии немцами. Выполнение этой задачи легло на возглавляемый мной отдел Нахабинского Института и решалось мной в тесном содружестве с Павлом Григорьевичем Радевич и Николаем Ивановичем Ивановым и, очевидно, была решена достаточно хорошо, так как ряд наших конструкций был воспроизведен немцами в их боеприпасах, а успешное и умелое их применение советскими саперами высоко было оценено в приказе немецкого фельдмаршала Маннштейна. Мы же втроем получили Сталинскую (ныне Государственную) премию за 1942-1943 годы, опубликованную в январе 1946 года. В октябре немцы подошли близко к Москве, и возникла опасность возможного дальнейшего отхода Советских войск. Поэтому была создана комиссия под председательством заместителя Народного Комиссара Внутренних Дел Меркулова для подготовки и при надобности вывода из строя различных важных объектов. На Л.З.Котляра, как члена комиссии, было возложено обеспечение людьми и материальными средствами подготовки промышленных объектов Москвы и Московской области. Котляр возложение этой задачи возложил на меня и на полковника А.И. Морина, выделив необходимое число офицеров и курсантов Московского Инженерного Училища и транспорт для вывоза взрывматериалов со складов. Так как инженерным офицерам впервые приходилось выполнять подобное задание, то мне с Мориным выпала необходимость проведения инструктажа офицеров до разъезда их по назначенным им районам и объектам. В этом мне существенно помогло знание технологических процессов некоторых производств, полученное при выполнении спецзадания в 1938 году (см. выше). Затем уже конкретный инструктаж приходилось производить при выезде на тот или иной завод. Вторая половина октября и ноябрь, вплоть до перехода Советских войск в контрнаступление, прошли в подобных разъездах и в организации содержания в готовности подготовленных мероприятий. Так продолжалось до марта 1942 года включительно. Лишь при очередных докладах Замнаркома давал постепенно разрешение сначала на консервацию взрывматериалов, а затем на полное снятие мероприятий и освобождение обеспечивающих их военнослужащих с тех или иных объектов. В этот период Москва была пустынна, движения, кроме военного транспорта, почти не было, так как все учреждения и предприятия вместе с людьми были эвакуированы на Восток. В Москве оставались лишь руководящий персонал некоторых министерств и отдельные цехи заводов, непосредственно обслуживающие нужды фронта, а оставшееся население, как правило, находилось на казарменном положении. Мы с Мориным, т.е. так называемый штаб мероприятий, расположились в здании Военно-Инженерной Академии на Покровском бульваре, но Меркулов, сказав, что при вынужденном оставлении Москвы нас могут забыть, передислоцировал нас в здание НКВД на площади Дзержинского, переведя туда же и телефон из здания Академии. В январе-феврале 1942 года в связи с постепенным оттеснением немцев от Москвы я получил большую возможность чаще бывать в инженерном управлении у Л.З.Котляра. А я уже на собственном опыте, длительное время работая в Нахабинском Институте, в Центральном Управлении (УММВ) и, наконец, испытав недостаточную подготовленность инженерных войск в вооружении средствами минирования, убедился в неправильности ликвидации в 1935 году Научно-Технического Комитета в системе Центрального органа и передаче всех вопросов вооружения инженерных войск в Нахабинский Институт, который не был, конечно, достаточно авторитетен для промышленных министерств, производящих военную технику. Об этом я докладывал Котляру и по его представлению в системе Инженерного Управления в марте 1942 года был создан Инженерный Комитет, в котором, освободившись от распущенных к этому времени мероприятий, я и был назначен начальником отдела. За время работы в отделе с 1942 по 1946 год пришлось организовывать разработку и внедрять в производство несколько новых образцов мин, в том числе и для партизан; организовывать подготовку собак для борьбы с танками и для разминирования (поиска мин); выезжать для проверки боеспособности установленных на фронтах минных заграждений и для разминирования освобожденных от противника городов Смоленск, Сталинград, а также для организации минирования города Харькова и дорог на подступах к нему. За этот же период подготовлено к изданию два наставления по производству взрывов и минированию и разминированию, а с окончанием войны выполнены две командировки в Германию для изучения трофейных материалов и для ликвидации военного потенциала фашистской Германии. В 1946 году начальник инжвойск М.П.Воробьев предложил мне, в связи с переходом проф. Г.И.Покровского в ВВС возглавить спецлабораторию Удара и взрыва, в которой я проработал до 1950 года, когда М.П.Воробьев вновь, с согласия начальника Военно-Инженерной Академии Л.З.Котляра, предложил мне перейти в Академию начальником кафедры взрывного дела и заграждений. На кафедре я проработал до декабря 1955 года, до отставки по выслуге лет. За это время теоретический курс, созданный проф. О.Е.Власовым был увязан с практическими задачами инженерных войск. Что еще следовало бы добавить, чтобы закончить период моей действительной военной службы? В бытность службы в Нахабино мне пришлось быть непосредственным свидетелем запуска С. Королевым его первой ракеты, который осуществлялся с площадки для подрывных работ. В годы войны мне и А.К.Семину стоило много времени и энергии, чтобы добиться создания в системе тогдашнего Наркомата Боеприпасов специальной организации по проектированию и внедрению в производство инженерных боеприпасов. В результате этих усилий при поддержке со стороны начальника инжвойск М.П.Воробьева и был создан так называемый ГосНИИ-582, существующий и поныне. В годы пребывания в лаборатории Удара и взрыва нами, вместе с Г.М.Ляховым были проведены исследования, послужившие основой для разработки нового вида инженерных боеприпасов. Итак, началась моя жизнь в отставке, в гражданском состоянии. В 1956 году я пробавлялся рецензированием и иногда редактированием статей в существовавшем тогда Военно-инженерном журнале, а в 1957 году вступил в Военно-Научное общество, инженерную секцию в котором организовал генерал М.С.Овчинников. Это общество было создано специально для генералов и офицеров запаса и отставки, участников Великой Отечественной войны, для подытоживания опыта войны. С 1960 по 1972 года включительно я работал доцентом в Московском Институте Инженеров Железнодорожного Транспорта (МИИТ), а в 1980-1981 годах старшим научным сотрудником в Военно-Инженерной академии. За 30-ти летний срок пребывания в отставке мною составлено два официальных руководства для инженерных войск и написано (издано) две брошюры, одна из которых с А.И.Иволгиным, и четыре книги, из которых одна с И.Г. Стариновым и одна с М.К.Шевчуком. Кандидатскую диссертацию я защитил в 1946 году, а звание доцента получил в 1952 году. После войны, когда стал известен широким массам геройский подвиг и мученическая смерть генерал-лейтенанта инженерных войск Карбышева, по ходатайствам комсомольских организаций многим школам или школьным дружинам было присвоено имя Героя Советского Союза Д.М. Карбышева. Инженерная секция ВНО взяла на себя заботу о налаживании военно-патриотической работы в этих школах. К этому были привлечены члены секции, работавшие с Д.М. Карбышевым или хорошо знавшие его (Е.В. Леошеня, М.Ф. Сочилов, Е.Г. Решин и дочь Дмитрия Михайловича Елена Дмитриевна). Периодически собирались слеты карбышевских школ (дружин) для обмена опытом и установления межшкольных связей. С уходом из жизни Е.В. Леошеня и Е.Г. Решина, а также из-за серьезной болезни М.Ф. Сочилова возникла необходимость в укреплении Карбышевского движения. Тогда я, будучи с 1980 года председателем инженерной секции, вместе с генерал-полковником В.Ю.Бордзиловским поставили перед начальником инжвойск вопрос о целесообразности передачи руководства движением в Военно-Инженерное ведомство. В результате при Военно-Инженерной Академии был создан совет по военно-патриотической работе, в котором я пребываю заместителем председателя совета. В конце 1985 года я закончил написание исторического очерка о развитии инженерных боеприпасов и передал его начальнику инжвойск для использования в подготовке офицеров Академии, училищах и инженерных частях. В том же 1985 году сдал председательствование инженерной секцией ВНО и теперь буду заниматься только составлением рецензий на труды по военно-инженерному искусству и участвовать в руководстве Карбышевским движением. Настоящее жизнеописание составлено мною по памяти в конце 1986 года в преддверии моего 86-летия в трех экземплярах (жене, сыну и дочери на память) Прочитал написанное и ужаснулся: как коряво и непоследовательно изложено, особенно то, что касается периода военной службы, где текст больше похож на послужной список, но не в третьем, а в первом лице. И никакой жизни, кроме служебной. Разве только в службе проходило все пройденное время? Так плохо получилось потому, что я пытался печатать сразу без предварительного черновика. Но переписывать все заново неохота (лень). Поэтому постараюсь только добавить упущенное. Ведь с 1930-х годов, действительно, вся жизнь сосредоточилась на выполнении каких-то не домашних дел. Итак, продолжение следует. Борис Александрович Эпов 13 ноября 1986 г. Москва |
Похожие:
 |
Боярчиков Александр Иванович (1902-1981) Родился в г. Воротынске Калужской губернии. Отец – Боярчиков Иван Петрович. Мать – Боярчикова Анна Максимовна |
|
«Листая страницы славного прошлого» Краеведческий календарь знаменательных дат на 2018 год ... |
|
Ппов) Битвы духа (III часть Об авторе: Александр Леонидов (Александр Леонидович Филиппов) родился 19 октября 1974 года в г. Уфе. Окончил исторический факультет,... |
 |
1 тезисы ненаписанных мемуаров Владимир Петрович Ворожцов родился в 1953 году в г. Свердловске. Окончил Санкт-Петербургский университет мвд и Уральский государственный... |
|
Дипломная работа Биографические данные: родился 12 декабря 1956 г в г. Москве в семье служащих; русский; разведен (сын Владислав 1992 г рождения) |
|
О возникновении и функционировании акционерных обществ интересна... Во-первых, мой отец работает с акциями, во-вторых, я сам достаточно много знаю о функционировании акционерных обществ и, в-третьих,... |
|
Где раз поднят русский флаг, он уже спускаться не должен Геннадий Иванович Невельской родился 23 ноября (5 декабря по н ст.) 1813 г в имении Дракино Костромской губернии. Его отец являлся... |
|
Приказ Подъём-Михайловка, летнего лагеря №1, расположенного в 3 километрах на юго-запад и летнего лагеря №2, расположенного в 6 километрах... |
|
Солидарность подчиненных на предприятиях при различных системах управления Прохоров александр Петрович – кандидат экономических наук, доцент кафедры управления Ярославского государственного университета |
|
Солидарность подчиненных на предприятиях при различных системах управления Прохоров александр Петрович – кандидат экономических наук, доцент кафедры управления Ярославского государственного университета |
|
1. я очень хочу жить. Мой личный опыт Дмитрий Быков, Александр Васильев, Михаил Ефремов. Издательство: Азбука-Аттикус, Колибри |
|
Россия и Китай. Конфликты и сотрудничество Как в 1904 году русский флот оказался в Порт-Артуре, а русская армия — в Маньчжурии Почему русские войска штурмовали Пекин в 1900... |
|
Оао «кск» г. Москва 24 сентября 2015 г Исаев Сергей Петрович, Синицина Ольга Алексеевна, Иванов Николай Васильевич, Канукоев Аслан Султанович, Плешаков Александр Григорьевич,... |
|
Ситников рудольф Васильевич Ситников рудольф Васильевич начал работать на факультете Информационных технологий и защиты информации ргэу (ринх) с 10. 90 г в должности... |
|
Оао «кск» г. Москва 13 августа 2015 г Исаев Сергей Петрович, Синицина Ольга Алексеевна, Артамонов Юрий Александрович, Иванов Николай Васильевич, Плешаков Александр Григорьевич,... |
|
Оао «кск» г. Москва 20 августа 2015 г Исаев Сергей Петрович, Вильк Святослав Михайлович, Синицина Ольга Алексеевна, Иванов Николай Васильевич, Канукоев Аслан Султанович,... |